Томас Хельгер

Рихард Хаген, секретарь парторганизации на коссинском заводе

Ханни Хаген, его жена

Роберт Лозе, инструктор на заводе имени Фите Шульце

Лена Лозе, раньше Лена Ноуль, его жена

Эльза, ее дочь

Карл Вальдштейн, директор детского дома, раньше учитель Роберта, Рихарда и Томаса

Старики Эндерсы

Тони Эндерс

Гербер, прозванный Гербер Петух

Старый Цибулка

Лина Саксе

Гюнтер Шанц

Хейнер Шанц

Элла Шанц, раньше Элла Буш, работница на электроламповом заводе в Коссин-Нейштадте

Эрнст Крюгер

Ушши Крюгер

Хейнц Кёлер

Янауш

Пауль Вебер

Бернгард

Вернер Улих

Ульшпергер, директор завода

Ридль, инженер

Молодой Цибулка, инженер

Штрукс, профсоюзный работник

Боланд

Пауль Меезеберг

Томс, директор завода имени Фите Шульце

Профессор Берндт

Дора Берндт, его жена

Коммерции советник Кастрициус

Директор Бентгейм, владелец завода

Эуген Бентгейм, его сын

Нора Бентгейм, урожденная Кастрициус, вдова Отто Бентгейма

Вольфганг Бютнер

Хельга Бютнер, его жена

Советник юстиции Шпрангер

Хельмут фон Клемм

Стефен Уилкокс

Элен Уилкокс, урожденная Бартон, его жена

Вице-президент Вейс

Джин, медицинская сестра, подруга Элси

Майер, сотрудник Уилкокса

Барклей, издатель

Дональд Гросс, археолог

Чем дальше они продвигались на запад, тем больше пурпура и золота сквозило в буковых лесах. А может быть, так только казалось Ридлю. По его желанию они свернули с автострады.

Пассажир у меня не из веселых, подумал шофер Витт, хорошо, хоть скоро назад поедем. Он вез инженера Ридля на совещание в Хадерсфельд, куда тот был командирован дирекцией коссинского завода.

На контрольно-пропускном пункте все прошло гладко. Ридль буркнул себе под нос:

— Здесь нам надо было бы встретить Катарину.

Витт, пораженный тем, что Ридль вдруг упомянул о жене, ответил:

— Разумеется. Да теперь уж поздно. — И добавил: — Лучше бы она приехала в Берлин, мы бы ее там и встретили.

Ридль опять, казалось, разговаривая сам с собой, пробормотал:

— Лучше бы, мы бы, лучше бы, мы бы.

Они говорили о Катарине, словно у нее произошло какое-то недоразумение при переходе границы, которое легко было бы устранить, на самом же деле Катарина была мертва, когда Ридля в прошлом году вызвали в деревню в глубине тюрингских лесов. Почему его жена, да еще незадолго до родов, вздумала пешком переходить границу, почему не раньше или не позже, почему без пропуска, над этим в Коссине еще и сегодня ломали себе голову. Мать Ридля ходила за ребенком, которого он привез ей вместо жены. Коссин теперь стал его родным домом.

Под несчастливой звездой проходили все мои поездки в Западную Германию, думал Ридль. Но звезда — все-таки звезда. Несчастливая светит злым светом, но все-таки звездным. Нынешняя поездка, разумеется, самая обыкновенная. Никакая звезда ее не освещает. Ни добрая, ни злая. Три раза приезжал я за Катариной. И три раза она отказывалась ехать со мной. Это значит, что я три раза спасовал. Ни во что не верил достаточно твердо, чтобы обратить ее в мою веру. Иначе ей стало бы ясно — надо ехать со мной. А потом она вдруг сама пришла к этому решению. И пустилась в путь. Такая уж она. Такой уж она была…

Они выехали из лесу на простор. У первого попавшегося трактира вышли из машины. Им хотелось размять ноги. Витт с любопытством огляделся вокруг и сказал:

— Здесь уж хлеб убирают. А у нас еще и пора не пришла.

— Мы ведь далеко отъехали на юго-запад, — отвечал Ридль.

Они вошли в трактир. Чистота, свежесть. Накрытые столы ждут посетителей. Пахнет кофе.

Ридль силился подавить тоску, которая то становилась нестерпимой, то оборачивалась ленивым безразличием. Он потчевал Витта, приободрился, бросил монетку в музыкальный автомат.

— «Коня взнуздайте поскорее», моя любимая песня, — объявил он и стал насвистывать, а так как он никогда не свистел и представить его себе свистящим было нелегко, то Витт недоверчиво на него покосился. Заметив этот взгляд, Ридль подумал, что в Коссине Витт будет рассказывать, возможно, обязан будет рассказать, чего они насмотрелись в Федеративной Республике с инженером Ридлем. Но ему и это было безразлично.

Он сам толком не понимал, почему так охотно согласился на эту поездку. Причины, по которым многие радовались, когда их посылали на Запад с каким-нибудь поручением или на очередную конференцию, для Ридля ничего не значили. С августа действовало новое торговое соглашение. Выбор остановили на Ридле, потому что он и раньше в Хадерсфельде ратовал за возобновление отношений с Грейбишем. И ему показалось, что вот исполняется заветное его желание.

При этом он внушил себе, что ему все равно — раз и навсегда — ехать в Западную Германию или в Китай, в Париж или на Луну. Ему очень не хотелось расставаться с матерью и ребенком, единственными существами, к которым он был привязан. Лишь иногда им овладевало неудержимое желание наперекор доводам рассудка вновь намотать на шпульку всю нить, что с нее смоталась. Но нити-то больше не было, хоть он и воображал, что ее можно перемотать в обратном направлении.

— Редерсгейм, — внезапно сказал он Витту, — почти что предместье Хадерсфельда. У меня сестра замужем в Редерсгейме, а у брата там ремонтная мастерская. Я к ним загляну ненадолго. А вы, Витт, сегодня вечером делайте, что вам вздумается. Впрочем, хорошо бы нам обоим пораньше лечь, завтра в пять утра тронемся дальше. В одиннадцать мне назначил встречу господин Грейбиш. Но еще до того нам надо заехать в Кронбах-на-Майне, там у меня важное дело, — заключил он, и тень улыбки промелькнула на его лице, — два часа, больше мне не понадобится. А значит, поспеем вовремя.

О заезде в Кронбах Витт не знал. Он развернул карту. Ридль сказал:

— Вот здесь. Надо ехать через Штаргенгейм. И дальше, через новый мост.

Он не мог еще раз не побывать там, где в последний раз виделся с Катариной. Когда он приехал, она прижалась к нему лицом, он гладил ее волосы, обнимал ее и нерожденного ребенка. Они были счастливы, несколько минут им казалось, что теперь они навеки вместе. Потом Катарина показала ему газету, где было напечатано, что дирекция коссинского завода бежала в Западную Германию. Пораженный этим сообщением, он немедленно вернулся обратно. В глубине души Катарина была уверена, что он вместе с дирекцией уехал из Коссина, к ней, навсегда. Она побледнела, поняв свою ошибку. Даже вниз его не проводила. Они не попрощались.

Может быть, завтра, когда он войдет в дом, где в последний раз обнимал ее, он что-то еще о ней узнает, что-то, может быть, осталось там, не тень ее, конечно, но проблеск воспоминаний. И этот проблеск будет золотом светиться во мраке, словно последний косой луч солнца, до самого темного угла проникающий в сумрачный дом, проникнет он в измученное сердце, успокоит, умиротворит его.

Витт был поражен, когда они подъехали к Хадерсфельду. Не думал он, что увидит такое: по обеим сторонам шоссе теснятся заводы и фабрики, один рабочий поселок вливается в другой. Он с трудом вел машину, то затертый колонной грузовиков, то осторожно лавируя в толпе, выплеснутой заводскими воротами или, наоборот, устремлявшейся к заводским воротам. Сейчас, видно, заступала новая смена. В свете внезапно и одновременно вспыхнувших фонарей очертания мостов, труб, бункеров вырисовывались резче, чем днем. Люди выглядели более расплывчатыми, чем их тени. Усталые или торопливые, они не обращали внимания на машины, и, когда кто-то из толпы, заметив машину Витта, сказал: «с Востока», — это было сказано просто так, без антипатии, без симпатии.