— Никогда, — отрезал Ридль.

— Тем не менее, — продолжал Трауб, — мне очень важно знать, как будете вы жить в дальнейшем. Мне бы также хотелось познакомиться с вашей второй женой. Не сердитесь, вы, конечно, найдете себе вторую жену. Дети земли женятся и выходят замуж…

— Будьте здоровы, — перебил его Ридль. Он чувствовал, что Трауб смотрит ему вслед. Трауб сошел с крыльца. Он стоял на ветру и выглядел изможденным и старым от того, что он узнал.

В дороге Витт ворчал:

— Надо было раньше выезжать из Редерсгейма, я ведь не знал, сколько раз вы собираетесь останавливаться. — Он злился, потому что Ридль ограничивался кратким:

— Ладно уж, ладно!

Не ради Ридля, а ради коссинского завода Витт умудрился нагнать опоздание, так что Грейбиш, завидя Ридля, воскликнул:

— Вот здорово, минута в минуту! — и добавил: — При этом вы не пруссак, а здешний уроженец.

Прежде чем заняться изучением старого договора — межзональное соглашение, заключенное летом, допускало полный его пересмотр, — Грейбиш велел подать вино и закуски.

Ридль вспомнил о двух коссинцах, которые были здесь в тот день, когда аннулировался первый договор, «к величайшему моему огорчению», как заметил тогда Грейбиш.

С недоверием, словно Грейбиш намеревался его подкупить, смотрел тогда молодой Фирлап на яркие, острые закуски и разные сладости. Ничего подобного в Коссине тогда не было, как не было, вероятно, и теперь. Ридль в этих делах не разбирался, его хозяйством ведала мать. Позднее Фирлапа послали на спецкурсы повышать квалификацию. Из этого выйдет толк, думал Ридль, такой парень сумеет где хочешь приспособиться, хоть в Каире.

Грейбиш разложил свои бумаги. Он вертел языком за щекой, от чего его круглое лицо казалось веселым.

— Расскажите-ка мне сначала, — сказал он отчасти из любви поговорить, отчасти же чтобы выиграть время, — как там у вас обстоят дела? Я не стараюсь выведать государственные тайны, но в последний раз вы сами говорили, что в этом году у вас будет готов прокатный цех и еще бог знает сколько всего и что вы будете иметь собственный металл с собственного завода, ну и как, управились вы с этим?

— Если не ошибаюсь, — сказал Ридль, — домна вошла в строй, то ли когда я был здесь в последний раз, то ли вскоре после моего возвращения.

— У вас в Коссине, — сказал Грейбиш, — неприятностей тоже хоть отбавляй, не из-за меня, упаси боже, мое дело сторона. Из-за людишек, которые вдруг удрали обратно к старику Бентгейму, сам я, по правде говоря, его недолюбливаю и никогда не пойду на объединение с его фирмой, не собираюсь этого делать, сколько бы он ни злился.

Ридлю на ум не пришло ничего, кроме ходячего оборота:

— Незаменимых нет. Мы давно позабыли о тех, кто сбежал.

Грейбиш как бы в утешение заметил:

— У нас тоже конкурент нередко сманивает нужного и порядочного человека. Более того, случалось, что порядочный человек кончал с собой.

Этот в курсе дела, подумал Ридль, уже пронюхал об истории с Рентмайром.

— Но мы и о худшем умудряемся забывать, — продолжал Грейбиш. — Никто больше не говорит о том, что на масленице какой-то пропойца застрелил Отто, старшего сына Бентгейма. Разве что на следующую масленицу кто-то мимолетно о нем вспомнил. А там, глядишь, траурный год истек. По-моему, даже и для отца. Второй сын, Эуген, единственный наследник, тот, пожалуй, будет посговорчивей.

— Вчера мы проезжали мимо их завода, — сказал Ридль, — он тянется от Редерсгейма до Хадерсфельда. — Он открыл портфель, чтобы вынуть бумаги. На мгновение удивился, что это за сверток попался ему под руку, и недоуменно сдвинул брови.

— Это могучий треугольник, — сказал Грейбиш. — По шоссе вы ехали вдоль одной его стороны. Старый бентгеймовский завод, этот рейнско-майнский треугольник, уже тогда достаточно внушительный, с успехом можно было бы засунуть в любой угол новой территории.

Ридль еще раз сличил старый договор с новыми предложениями, которые привез с собой. Надобность в различных заказах, в то время представлявшихся им в Коссине настолько необходимыми, что предупреждение об отказе возобновить договор заставило их растеряться, теперь отпала. Для Ридля каждый пункт договора превращался в заботу и раздумья, иногда в плохой эрзац, иногда в остроумную идею, делавшую ненужными дополнительные заказы, даже если никаких препятствий для таковых более не существовало.

К удивлению Грейбиша, Ридль вдруг заметно оживился. Он стал рассказывать, как ловко они в иных случаях выходили из положения. Грейбиша горячность Ридля сначала забавляла, потом она ему наскучила. До того, о чем рассказывал Ридль, ему никакого дела не было.

Ридль это заметил не сразу, но довольно скоро и перешел к темам, важным для Грейбиша.

— Мы восстанавливаем трубопрокатный стан, — сказал он. — Поэтому у нас и возникла нужда в новых заказах взамен прежних, нам уже не нужных.

Грейбиш что-то записал и кивнул. Ну и ловки же они изворачиваться! — думал он. Русским, видно, неохота долго с этими делами канителиться. Да, такая республика здорово бьет их по карману. И сказал, что его лично не волнует, если в восточной зоне все наладится. Старик Бентгейм держится другой точки зрения. Этот терять не любит и не в силах позабыть о том, что потерял. Сын — дело другое, второй сын, Эуген, был одноклассником его, Грейбиша, зятя, к тому же они частенько вместе катались на лыжах. Вот откуда ему известна точка зрения молодого Бентгейма. Эуген хочет лишь, чтобы ничто не приходило в запустение. Он убежден, что рано или поздно они все получат обратно.

— Обе Германии, вы понимаете, Ридль, обязательно объединятся, а при этом объединится и все то, что некогда принадлежало Бентгейму. Что вы об этом думаете?

— Ничего. Ровно ничего, — отвечал Ридль. — Болтовня! Выживший из ума старик и глупый юнец.

— Легче, легче, — сказал Грейбиш, — старик из ума еще не выжил, а юнец не так-то глуп. Мой зять очень высоко его ставит.

Тон его снова стал деловым, и он медленно повторил предложения Ридля. Он подумал, как знать, может, и коссинцы думают: всякое может случиться, пусть тогда старик Бентгейм и монтирует новую установку, а пока и старой обойдемся.

Они вели переговоры не менее получаса, без секунды перерыва. Грейбиш, толстощекий, с веселыми глазами, был очень сосредоточен. Ни малейшая подробность от него не ускользала.

Горничная в накрахмаленном переднике внесла дымящийся кофе, яйца и ветчину. Грейбиш заметил, что врач порекомендовал ему есть понемногу, но через короткие промежутки и непременно питательную пищу. Потом он сказал:

— Послушайте-ка, Ридль…

По тону двух этих слов Ридль почувствовал, что начинается отнюдь не деловой разговор.

— Я обещал зятю кое о чем порасспросить вас, вы уж не обессудьте. Я имел неосторожность сказать ему, что сегодня у меня состоится беседа с приезжим из восточной зоны, но при этом нашим земляком и человеком вполне разумным, которого можно спросить о чем угодно. Объясните мне, Ридль, что значат эти процессы в ваших землях? — Он опять вертел языком за щекой. Однако на этот раз лицо его не казалось веселым.

— Но позвольте, господин Грейбиш, вас удивляет, что у нас осуждают тех немногих людей, которые обокрали и предали свое государство! И совсем не удивляет, как вас, так и вашего зятя, что у вас, в Эссене например, среди бела дня стреляют по ни в чем не повинным юношам и убивают Филиппа Мюллера.

— Погодите, погодите, Ридль, — воскликнул Грейбиш, — не так круто, право, не надо возводить на меня поклеп, не надо и нельзя! Конечно же, я удивлен, возмущен. Конечно. Я считаю это отвратительным, я ведь мирный человек, и в отношении вас тоже. Но тут я хоть что-то понимаю, демонстрация была запрещена. Полицейские делали то, что обязаны были делать или воображали, что обязаны. Плохо. Мерзко. Но то, что происходит сейчас в Праге, а раньше в Будапеште, зачем это вам? Зачем?

— Чего вы не понимаете? — спросил Ридль. — Я ведь уже говорил. Люди предали свою страну, и это было обнаружено.