Отношение балийцев к домашним животным, по-видимому, вообще свободно от сентиментальности. Яркий пример тому — сверчковые и петушиные бои, вызывающие азарт поголовно у всех.

Сверчковые бои — спорт не слишком мудреный. Когда наступает время состязаний, в земле вырывают две круглые ямки, утрамбовывают дно и соединяют их тоннелем. Двух соперников рассаживают по ямкам, а хозяева, присев рядом с птичьим пером в руке, понуждают их к действию. Рано или поздно один из сверчков ползет в тоннель и, уже в достаточно раздраженном состоянии, набрасывается на противника. Бой идет не на жизнь, а на смерть: сцепившиеся сверчки катаются, хватают челюстями друг друга за ноги и стараются оторвать конечность. Тот, кому это удается, объявляется победителем. Покалеченного гладиатора выбрасывают, а стрекочущего победителя отправляют в бамбуковый ящичек отдохнуть перед следующей схваткой.

Петушиные бои — состязание куда более серьезное. Это своего рода ритуальное действо, которое совершают в определенное время, потому что балийские боги требуют жертв. Но петушиные бои — это еще и крупное спортивное событие, связанное с немалым денежным интересом. Мы слышали об одном человеке, который, питая безграничную веру в бойцовские качества своего петуха, поставил на него все, что имел,— дом со всем имуществом, то есть по европейским меркам — несколько сот фунтов. Ставка, однако, оказалась столь высока, что никто не рискнул принять вызов.

Вдоль главной улицы деревни стояли высокие бамбуковые клетки с молодыми петушками, а рядом неотлучно находились их хозяева, чаще всего — пожилые мужчины. Они поглаживали своих питомцев по груди, ерошили им перья на шее и оценивали их бойцовские способности. Здесь все имело значение — окраска оперения, размер гребня, блеск глаз; по этим признакам каждый владелец решал, против кого он хотел бы выставить своего бойца.

Как-то утром, придя на базарную площадь, мы заметили необычное оживление. В небольших специально разбитых палатках мужчины торговали сатэ, а женщины — пальмовым вином и еще каким-то напитком ядовито-розового цвета, весьма популярным на Бали. Под навесом, где местные жители обычно собирались для обсуждения общих дел, была устроена арена, окруженная невысокой загородкой из плетеных пальмовых листьев. Предстоящий турнир привлек многих любителей из отдаленных деревень. Своих петухов они везли в особых, сделанных из одного-единственного пальмового листа сумках с отверстием в задней стенке, откуда торчали перья хвоста.

Вокруг арены уже собралась шумная толпа, а у загородки, скрестив ноги, сидел почтенный старец — судья. Слева от него стояли судейские часы — глиняная чаша с водой, в которой плавала половинка кокосовой скорлупы с маленьким отверстием. Каждый раунд продолжался   до   тех   пор,   пока   вода   не   заполняла скорлупу и она не тонула. У левой руки судьи лежал небольшой гонг для оповещения о начале и конце раунда.

Более десятка мужчин с петухами в руках переступили через ограду, и началась разминка: хозяева подбрасывали своих птиц и ерошили им перья. Будущих противников разделили на пары, установили очередность боев, а потом унесли, чтобы привязать им к ноге, на место давно удаленных шпор, специально выточенное, острое как бритва, лезвие длиной сантиметров пятнадцать. И вот на ринге появилась первая пара в полном вооружении. Противники, поставленные лицом к лицу, издавали громкий клекот и топорщили перья на шее, разжигая в себе воинственный пыл. Эта прелюдия к поединку позволяла искушенной публике судить о достоинствах соперников. Азарт уже охватывал зрителей: в толпе стали выкрикивать ставки. Раздался гонг, и схватка началась.

Птицы сошлись клюв к клюву и начали ходить кругами, распустив крылья. Затем, издавая неистовые крики, они принялись подскакивать, норовя поразить друг друга сверкающим оружием. Довольно скоро один из петухов не выдержал и побежал с поля боя. Толпа мигом отхлынула от загородки, ибо шальной удар металлической шпоры мог поранить не только птицу, но и человека. Хозяин ловко поймал своего питомца и заставил его продолжать сражение. На боку у неудачника расползалось темное пятно, он снова и снова пытался спастись бегством, но каждый раз неумолимый владелец возвращал несчастного к его разъяренному истязателю. Наконец стало очевидно, что израненная птица уже не в состоянии драться, но по правилам бой должен продолжаться до гибели одного из соперников. Судья, ударив в гонг, отдал распоряжения, и на ринг выставили клетку, в которую посадили обоих противников. И тут, не имея возможности скрыться, бедный петух был забит насмерть.

Второй поединок получился еще более отталкивающим, так как жребий свел двух бесстрашных бойцов. Раунд за раундом они продолжали битву, раздирая друг другу сережки и гребни и без устали нанося удары стальными шпорами. Оба истекали кровью. Между раундами хозяева трудились в поте лица, приводя бойцов в чувство. Они вдували им воздух в легкие и даже прибегали к допингу, поднося петухам на пальце их собственную кровь. А когда один из бойцов, уже едва держась на ногах, получил смертельный удар и повалился на землю, широко разевая клюв, победитель продолжал терзать поверженного противника, пока хозяин не унес его с арены.

В тот день много птиц пало на кровавой арене, и немало денег перетекло из рук в руки. Вечером почти в каждом доме ели курятину с рисом: боги могли быть довольны.

Последнюю ночь на Бали нам пришлось провести в Денпасаре. Оттуда мы намеревались добраться до парома и переправиться обратно на Яву. Мы устроились в небольшом тихом отеле, сдали багаж и нанесли несколько прощальных визитов чиновникам, которые чем-либо нам помогали. Когда около полуночи мы подходили к отелю, нас встретил взволнованный хозяин и, бурно жестикулируя, попытался нам что-то сказать. Мы поняли только то, что из нашей деревни приезжал грузовик и водитель велел передать нечто важное. Было ясно, что дело не терпит отлагательств, но суть его мы никак не могли уразуметь. Хозяин был в отчаянии. Брови у него буквально переламывались от страдания, и он возбужденно повторял: «Клесих, клесих, клесих!» Слово это было нам абсолютно незнакомо, но хозяин твердил его так убедительно, что нам ничего не оставалось, как отправиться обратно в деревню и выяснить все на месте.

К деревне мы подкатили в час ночи. Перебудив по очереди нескольких ее обитателей, мы в конце концов выяснили, что сообщение исходило от Алита — юного сына наших недавних хозяев. К счастью, он немного говорил по-английски.

—   В соседней деревне,— произнес он, запинаясь,— есть клесих.

Я спросил, кто же такой этот клесих. Алит старался, как мог, и нам наконец стало ясно, что речь идет о каком-то животном. Но о каком именно, мы не могли догадаться даже приблизительно. Надо было пойти и посмотреть самим. Алит исчез и вернулся, держа над головой зажженный факел из пальмового листа. Вместе мы отправились через поля.

Спустя час впереди показались неясные очертания деревушки.

—   Пожалуйста,— попросил Алит, с трудом подбирая  английские  слова,— будем  вести  себя  вежливо. Это бандитская деревня, тут кругом одни головорезы.

Едва мы вошли в деревню, как дозорные псы подняли тревогу. Я был уверен, что тут-то и выскочат «головорезы», размахивая ножами, но никто не появился. Вероятно, обитатели бандитской деревни решили, что псы воют всего-навсего на очередных злых духов, блуждающих в ночи.

По пустынным улицам Алит привел нас к небольшому дому в центре деревни и громко постучал в дверь. Прошло немало времени, прежде чем хозяин, заспанный и взъерошенный, появился на пороге. Сначала он, по-видимому, не поверил, что неведомые ночные пришельцы просят показать им клесиха. Но Алиту в конце концов удалось убедить его, и мы вошли в дом. Хозяин выдвинул из-под кровати громоздкий деревянный ящик и, освободив его от крепких веревок, открыл крышку. Оттуда весьма неаппетитно пахнуло чем-то едким. Хозяин извлек из ящика круглый шар размером с футбольный мяч, весь покрытый коричневыми треугольными пластинками-чешуями.