Некоторые диагнозы известны заранее. Ну и что, отвечаю я. И я тоже, худо-бедно, и по фотографии могу что-то сообразить, и по фамилии кое-какой астрал могу схватить. И даже без фамилии, а так как-то… Вот, допустим: молодая, еще не замужем… Стоп, все, больше никакой информации.

Отвечаю: гипотония, астения, гастрит, аллергия, невроз страха, депрессия, воспаление придатков… Могу сказать и причину… Ну что, угадал?..

Обижаются, однако, презирают: козлище ты упрямое, профессиональная в тебе ревность. Сам не можешь, вот и не признаешь. Разрушаешь веру.

Да признаю же, признаю!.. Но могу я или нет иметь насчет признаваемого свое особое мнение?.. А насчет веры — вот то-то и оно.

Говорят: что-то есть. Я не отрицаю: да, что-то есть. Но при этом, друзья мои, согласитесь, чего-то все-таки и не хватает. А то бы давным-давно всеобщее наше бессмертие наступило, не говоря уже о каких-то болячках. А вы знаете, чего не хватает? Я знаю. Не хватает чудес. Потому что не бывает.

А что бывает, хоть изредка, хоть однажды, то ведь уже не чудо. Это уже факт.

А вот — отказываюсь объяснять. Феномен есть феномен. Чего не знаю, того не знаю. Чего не проверил — не отрицаю и не утверждаю. Хочу верить, надо проверить — вот- и все объяснение.

Откуда этот замшелый предрассудок о науке, будто она наделена полномочиями объяснять все и вся, а что объяснить не может, того, стало быть, и не признает?

Настоящая наука есть нечто совершенно обратное.

Всякий факт — если это воистину факт — действительно имеет какое-то объяснение, то есть некую связь с цельнобытием мира. Но не всякий факт можно объяснять из наличного объяснительного материала, то есть на основе других, известных нам фактов.

Хорошо объяснимая потребность в Необъяснимом сегодня приняла форму потребности в объяснении, желательно наукообразном, ну и чтобы… чуть-чуть художественно. Большинство легко удовлетворяется сочетанием двух-трех слов — полузнакомых, полутаинственных. Чересчур сложное отпугивает и не внушает доверия, но и слишком понятное тоже не внушает…

Отсутствие в мире Необъяснимого было бы совершенно необъяснимо. Куда делась бы тогда бесконечность, беспредельность всего сущего? Куда дели бы мы в этом случае и себя самих — необъяснимейших существ на земле? Потенциальная объяснимость всего на свете не исключает, а, напротив, подразумевает, что Необъяснимое будет сопровождать нас всегда. И более того: чем больше мы объясним, тем и необъяснимого будет больше.

Когда мне вдруг делается скучно и грустно, я вспоминаю об этом, и настроение улучшается.

Чудо — закон природы. Вы же и сами видите: вся фантастика рано или поздно реализуется, и притом все быстрее: уже кое-какие фантазии не поспевают за жизнью. И нельзя исключить, что из окружающей нас и в нас живущей Вселенной к нам время от времени залетают некие метеориты — вестники иных миров, иных измерений, реальности иных уровней. Может быть, есть и люди, к таким метеоритам особо чувствительные. Может быть, есть и люди-метеориты. И даже наверняка…

Но как это ни печально, а нашенская, тутошняя реальность тоже еще существует, худо-бедно перебивается. И действуют еще зачем-то законы Природы, все те же самые, а ведь хватит бы, надоело одно и то же, ну сколько можно. Знали бы вы, как я тоже хочу какого-нибудь нового чуда, хоть одного маленького, но на всех. Я не против чудес, друзья мои, я только за то, чтобы мы по возможности творили их сами, не будучи в ослеплении и не полагаясь на чудеса слишком дешевые.

Кандидат жизневедения, кандидат, но не доктор и уж никак не профессор — здравствуйте, это я. Что делать, таким уж родился. С раннего детства не отличал Пруса от Пруста, Мориака от Моруа, Гашека от Чапека, Брижит Бардо от Лоллобриджиды. Во втором классе на перемене проглотил учебник «Родная речь». Не был, не состоял, не имею, не участвовал, не подвергался…

Профанов Профан Профанович — это он, это вы, это мы с вами, только в разных, густо пересекающихся плоскостях нашего земного существования. Когда-нибудь мы достигнем божественного совершенства, отменим нашу всеобщую детскую зависимость друг от друга и перейдем на универсальное самообслуживание. Покуда же этого не произошло, не вижу постыдного в том, что я, некомпетентный потребитель техники, считаю автомеханика наместником Бога по карбюраторной части. Ну вот видите, меня поправляют: автомеханики карбюраторами не занимаются, это дело автоэлектриков. Господи, ну до чего же я Профан! И как же мне хочется все уметь и все знать. Но, увы: благополучие мое зависит сегодня от множества компетентных представителей высших сил. Вчера опять пришлось вызывать сантехника. «У вас, — сказал он, — унитаз с негабаритным пломбиром». Не понимаю, не постигаю, какой такой крем-брюле, сую купюру. А он… Глядя в сторону: «И профундирование эксклюзивное. Целых три тромба». Я понял так, что надо еще две, и оказалось, правильно понял, с трудом, но правильно. Я очень хочу все уметь и все знать. Но когда дело доходит до кризисов благополучия, то я так: либо верю, либо не верю. Никаких промежуточностей.

Либо — ДА — наука семимильно бежит вперед, уже людям сердца меняют, мозги переставляют, а я тут сижу в темноте с моей отсталой бессонницей и не знаю, к кому обратиться, все проплывает мимо, потому что я Профан Профанович, потому что мне некогда, потому что нет сил, и голова слабая, и никто не заботится, только требуют, и никто не вникнет, выкручивайся как хочешь, пей таблетки, от них голова болит и влияют на органы, но ведь есть гипноз, есть наука, надо только найти, и вот он нашелся, гипнотизер, профессор, йог, маг, экстрасенс, вот он, наконец, и либо он поможет.

Либо — НЕТ — никто ничего не знает, науки никакой нету, сплошная липа, диссертации пишут для должностей и зарплат, психологи трепачи, врачи шарлатаны, сами себя вылечить не могут, проповедуют одно, делают другое, какие там йоги, все пьют, вранье все…

Примерно так мыслит Профанов Профан Профанович, являющийся ко мне в кабинет и присылающий письма. Примерно так если не мыслю, то чувствую я сам, являясь к зубному врачу или перед ликом вышеупомянутого сантехника. Гротеск, разумеется. Каждый что-то знает и понимает, каждый Профан Профанович считает себя в некотором роде гением, и отчасти он прав. Есть разные уровни интеллекта, образованности, культуры… Однако когда докатываются до отчаяния, уровни как-то сравниваются. И трудно, неимоверно трудно заменить грубое «или — или» тонким «и — и», ускользающей гранью Истины. Я Профанов Профан Профанович, всей моей жизни едва хватает на то, чтобы в этом убедиться, и невероятно жаль мне и стариков моих, и детей, и себя иногда, и всех братьев по неразумию…