- Гуссейн-Баба, мои госпожи, три принцессы, томящиеся в башне и жаждущие любых развлечений, проведали о музыкальных талантах испанских дворян и хотели бы послушать их пение, чтобы удостовериться в их мастерстве. Я уверена, что ты человек добрый и не откажешься удовлетворить столь невинную просьбу.

- Как? Чтобы вслед за этим моя голова оскалила зубы на воротах моей собственной башни! Ибо таково будет возмездие, если султан об этом узнает.

- Такой опасности не существует; дело можно обставить так, что желание принцесс будет исполнено, а их отец ни о чем не проведает. Тебе известен, конечно, глубокий овраг по ту сторону стен, протянувшийся у самого подножия башни. Устрой так, чтобы трое христиан работали в этом овраге, а в перерыве между трудами играли и пели, как бы для своего удовольствия. Таким путем принцессы из окон своей башни смогут их слышать; можешь быть уверен, что твоя снисходительность будет щедро оплачена. - Закончив речь, славная старуха еще раз стиснула шершавую руку непреклонного ренегата и оставила в ней вторую золотую монету.

Ее красноречие оказалось неотразимым. Уже на следующий день кавалеры были поставлены на работу в овраг. В полуденный зной, когда их товарищи по работе спали в тени, а стража на своих постах мирно клевала носом, они уселись на траве, у подножия башни, и под аккомпанемент гитары запели испанское ронделе.

Лощина была глубокой, башня высокая, но в безмолвии летнего дня их голоса звучали ясно и звонко. Принцессы слушали их у себя на балконе - они выучились испанскому языку от дуэньи - и были растроганы нежностью песни. Благоразумная Кадига, напротив, воспылала негодованием.

- Да хранит нас аллах! - вскричала она. - Они поют любовную песенку, в которой обращаются не к кому иному, как к вам! Доводилось ли хоть одному смертному наблюдать подобную дерзость? Я сейчас же помчусь к надсмотрщику и попрошу, чтобы их как должно отколотили палками.

- Что? Отколотить палками столь благородных кавалеров, и только за то, что они так чудесно поют! - При мысли об этом три прекрасные принцессы исполнились ужаса. При всем своем добродетельном негодовании добрая старая женщина была отходчива и легко успокаивалась. Кроме того, музыка, по-видимому, благотворно подействовала на ее юных питомиц. Во всяком случае, на их щеках заиграл румянец, а их глаза заблестели. Она не стала поэтому препятствовать кавалерам петь свои любовные песни.

Пение смолкло; принцессы погрузились в молчание. Наконец Сораида взяла лютню и приятным, но слабым и дрожащим голосом прощебетала коротенький арабский романс на тему: "Роза таится меж листьев, но с упоением слушает песнь соловья".

Начиная с этого времени кавалеры почти ежедневно трудились в овраге. Благоразумный Гуссейн-Баба становился все снисходительнее и с каждым днем обнаруживал все большую склонность дремать на посту. Постепенно между принцессами и кавалерами установился оживленный обмен песнями и романсами, которые отвечали в известном смысле друг другу и были проникнуты одними и теми же чувствами. С течением времени принцессы стали выходить на балкон, когда могли это сделать, не будучи замечены стражею. Они разговаривали теперь с кавалерами при посредстве цветов, символический язык которых знали и те и другие. Трудность общения придавала ему особую прелесть и укрепляла их столь необыкновенным образом возникшую страсть - ведь любовь обожает препятствия, и ее древо лучше всего произрастает на самой бесплодной почве.

Перемена во внешности и настроении принцесс поразила и обрадовала незадачливого султана. Но никто не ликовал больше благоразумной Кадиги, полагавшей, что все это - плоды ее ловкости и умения.

Это телеграфическое общение принцесс с испанскими пленниками внезапно прервалось; кавалеры уже несколько дней не показывались в овраге. Напрасно обворожительные принцессы выглядывали из башни, напрасно вытягивали они свои лебединые шейки, напрасно пели, как соловьи, заключенные в клетку. Их возлюбленные-христиане исчезли, и из зарослей больше не доносилось ни звука. Благоразумная Кадига отправилась на разведку и вскоре возвратилась с озабоченным, вытянутым лицом.

- Ах, дети мои, - вскричала она, - я заранее знала, чем все это кончится, но вы проявляли такую настойчивость! Свои лютни вы можете теперь отложить за ненадобностью! За испанских пленников внесен выкуп - они ныне в Гранаде и собираются возвратиться на родину.

При этом известии прекрасные принцессы впали в отчаяние. Красотка Саида негодовала, что ими пренебрегли, что их покинули, не простившись. Сораида ломала руки, рыдала, гляделась в зеркало, вытирала слезы и снова рыдала. Кроткая Сорааида, склонившись над балконом, тихонько плакала, и ее слезы капля за каплей падали на скамью цветника, на которой нередко сиживали неверные кавалеры.

Благоразумная Кадига делала все от нее зависящее, чтобы смягчить их печаль.

- Успокойтесь, детки, - говорила она, - велика важность, что вы к ним привыкли! Такова жизнь. Ах, проживи вы с мое, вы бы знали, чего стоят мужчины! Я уверена, что эти кавалеры имеют возлюбленных среди испанских красоток Кордовы и Севильи, они вскоре будут петь серенады под их балконами и позабудут мавританских красавиц Альгамбры. Успокойтесь, детки, пусть воспоминанье о них изгладится из ваших сердец!

Слова утешения благоразумной Кадиги лишь удвоили горе прекрасных принцесс, и целых два дня они никак не могли утешиться. На утро третьего дня славная старуха вошла в их покои, кипя и пылая негодованием.

- Кто бы мог предположить подобную наглость? - воскликнула она, лишь только нашла слова, чтобы выразить свои чувства. - Я получила по заслугам за то, что помогала обманывать вашего уважаемого отца. Ни слова больше о ваших испанцах!

- Но что случилось, Кадига? - воскликнули принцессы, едва дыша от волнения.

- Что случилось? Случилось предательство, или - что почти столь же гнусно - мне предложили пойти на предательство, мне, вернейшей из верноподданных, самой преданной из дуэний! Да, дети мои, испанцы пытались меня подкупить, чтобы я убедила вас бежать с ними в Кордову и там стать их женами.