Тут почтенная старая женщина закрыла лицо руками и дала волю своему яростному негодованию и безмерному огорчению. Три прекрасные принцессы бледнели и краснели, краснели и бледнели и трепетали, потупив взоры и переглядываясь, но не сказали ни слова. Между тем старуха сидела, раскачиваясь в сильном волнении взад и вперед, и разражалась время от времени восклицаниями:

- Как могла я дожить до такого срама, я, преданнейшая из слуг!

Наконец старшая принцесса, самая решительная и всегда во всем руководившая сестрами, приблизилась к ней и, положив ей на плечо руку, произнесла:

- Ах, матушка... предположим, что мы готовы бежать с христианскими кавалерами; осуществимо ли это?

Славная старуха внезапно пресекла свои сетованья и, подняв глаза, повторила:

- Осуществимо ли это? Будьте уверены, что безусловно осуществимо! Разве кавалеры не купили Гуссейна-Бабу, ренегата, начальника стражи, и не разработали плана? Но обмануть вашего отца - отца, который питал ко мне такое доверие! - Здесь достойная женщина снова предалась гневу и огорчению и снова начала раскачиваться взад и вперед, ломая в отчаянье руки.

- Но наш отец никогда нам не верил, - сказала старшая принцесса, - он доверял лишь замкам и засовам и обращался с нами, как с пленницами.

- Увы, это - сущая правда, - отвечала старуха, опять прервав свои горестные стенания, - он действительно обращался с вами весьма неразумно и держал вас взаперти в этой древней унылой башне, где вы губили свою юность и прелесть, подобно розам, увядающим в вазе. Но все же: бежать из родной страны!

- А разве страна, в которую мы убежим, не страна нашей матери, где мы будем жить на свободе? И вместо старого сурового отца не обретет ли каждая из нас любящего супруга?

- Это все правда, и отец ваш, должна признаться, - ужасный тиран, но что же из этого? - вскричала Калига, снова впадая в негодование. - Неужто вы оставите меня ему на расправу?

- Никоим образом, дорогая Кадига. А почему бы тебе не бежать вместе с нами?

- Разумеется, доченька, и... сказать по правде, когда я толковала об этом с Гуссейном-Бабой, он обещал позаботиться обо мне, если я убегу вместе с вами: но подумайте, детки, готовы ли вы отречься от веры отца?

- Христианская вера была изначальной верой нашей покойной матушки, сказала старшая из принцесс, - я готова вступить в ее лоно и уверена, что того же пожелают и сестры.

- Сущая правда! - воскликнула, оживившись, старая женщина. - Это и впрямь была изначальная вера вашей покойной матушки, и на смертном одре она выражала горькие сожаления, что отреклась от нее. Я обещала ей неуклонно печься о ваших душах и рада видеть, что теперь они на верном пути к спасению. Да, детки, и я родилась христианкой, в сердце своем я христианка и посейчас, и теперь я решила вернуться к своей истинной вере. Я говорила об этом с Гуссейном-Бабою, который и сам уроженец Испании и происходит из мест, находящихся близ города, где я родилась. Он тоже жаждет снова увидеть родную страну и примириться с христианскою церковью; кавалеры обещали, что, если, по возвращении на родину, мы с ним пожелаем вступить в супружество, они обеспечат нас до конца наших дней.

Словом, короче говоря, оказалось, что эта в высшей степени благоразумная и дальновидная старая женщина не раз уже совещалась с кавалерами и ренегатом, принимая участие в разработке плана побега. Старшая принцесса немедленно его приняла, и ее пример, как обычно, определил поведение обеих ее сестер. Младшая, правда, заколебалась, ибо была наделена нерешительной и робкой душой; в ее сердце происходила борьба между дочерними чувствами и девической страстью; впрочем, страсть, как всегда, одержала победу, и, молча обливаясь слезами и подавляя вздохи, она также стала готовиться в путь.

Обрывистый холм, на котором возведена Альгамбра, когда-то, в стародавние времена, был изрыт подземными ходами, пробитыми в голой скале и ведшими из крепости в различные части города и к отдаленным воротам для вылазок на берегах Хениля и Дарро. Эти ходы были проложены в разное время мавританскими государями и предназначались для бегства на случай внезапных восстаний, а кроме того, для тайных приключений галантного свойства. Многие ходы ныне начисто позабыты, иные сохранились и по сию пору, но частью завалены мусором, частью замурованы камнем, оставаясь памятниками осторожной предусмотрительности и военных хитростей мавританских владык. По одному из этих проходов Гуссейн-Баба взялся провести принцесс к воротам для вылазок за городскими стенами, где их должны были ожидать кавалеры с резвыми скакунами, чтобы переправить через границу.

Наступила долгожданная ночь побега; принцесс, как обычно, заперли в башне. Альгамбра погрузилась в глубокий сон. Около полуночи благоразумная Кадига отворила окно, выходившее в сад, и прислушалась. Гуссейн-Баба был уже там и подал условный знак. Дуэнья привязала к перилам балкона конец веревочной лестницы, сбросила ее в сад и спустилась вниз. Две старшие принцессы с замиранием сердца последовали за нею, но когда дело дошло до младшей, Сорааиды, она заколебалась и потеряла решимость. Много раз ставила она свою крошечную изящную ножку на зыбкую лестницу и тотчас же отдергивала ее назад, и чем дольше она задерживалась, тем сильнее трепетало ее бедное маленькое сердечко. Она обернулась и окинула опечаленным взглядом свою обитую шелком комнатку; она в ней жила, разумеется, подобно птичке, запертой в клетке, но здесь она чувствовала себя в безопасности: кто может предвидеть, какие превратности судьбы ожидают ее, если она выпорхнет на широкий простор белого света? То она вспоминала своего возлюбленного христианского кавалера, и тогда ее маленькая ножка тянулась к лестнице, то вдруг думала об отце и... отступала назад. Но попытка изобразить душевную борьбу столь юной, нежной, любящей и в то же время столь робкой, не знающей жизни девушки - безнадежное дело.

Тщетно ее умоляли сестры, бранилась дуэнья, разражался, стоя под балконом, проклятьями ренегат - маленькая мавританка, одолеваемая сомнениями, не могла набраться решимости, будучи уже на грани побега: ее соблазняла сладость греха, но страшили его опасности.