– Ты же понимаешь, что шанса вернуться у тебя не будет. Там ты погибнешь.

– Здесь же я разлагаюсь морально. Ты знаешь, что Партия не выпускает ничего, что могло бы помешать ее идеям. А ведь там, в нищенских районах, по рукам ходят замечательные книги авторов, не согласившихся жить с Партией. Там в домах висят удивительные произведения искусства, от которых Партия решила отмахнуться.

– А еще там смерть!

– Ну, не рискнешь – не победишь.

– Я расскажу об этом Эрни.

– И что тогда? Как ты думаешь. Что он сделает? Он быстрее подпишет мое увольнение, мне даже не придется отрабатывать 2 недели. Я уеду первым же рейсом. Как только продам квартиру. И мы с тобой больше никогда не увидимся.

– И это ты считаешь дружбой. Кидать друга в ответственные моменты?

Я был зол на него, неужели он и вправду предаст меня. Прекратит свои страдания и сбежит? Нет. Мэтт не мог так поступить. Он же мой друг. Он должен повести себя как друг. Он что-то задумал. Не мог он взять и так рассказать все.

– Я предлагаю – продолжил он – тебе поехать со мной. Давай сбежим вместе. Я и ты. Мы сможем преодолеть все.

– Наших денег не хватит, чтобы облегчить себе жизнь в нищенских районах. Ты же знаешь, нищие самые низшие создания. Они не имеют никаких прав. Партия к ним не рвется. Но и их к себе не впускает. Стать нищим – это позор.

– Ты думаешь, Анна навлекла на себя позор?

Ну зачем он мне напомнил о ней? Об Анне? Конечно же, я не считаю, что своими действиями она навлекла на себя позор. Она просто была обманута сукиным сыном. Но ведь Мэтта никто не обманывал. Никто не вынуждает его податься в нищие. Только внутренние амбиции, которые мне не понять.

– Анна была обманута. Ее ситуация отличалась от твоей.

– Да. Согласен. Она не желала переезжать в нищенские районы, но что, если ей сейчас там хорошо? Что если она счастлива?

– Счастлива? Где? В нищенских районах?! В районах, где за кусок хлеба горло перережут и не заметят. В районах, где люди жрут, не как мы с тарелок, а с земли, словно они собаки какие. В районах, где невинные девушки торгуют своим телом, чтобы добыть пропитания, хотя клиентов у них практически и нет? Это страшные районы. Жизнь там течет по закону джунглей. Слабых убивают. Я не знаю, что сталось с Анной, но уверен, что если что-то и случилось, то она торгует своим телом, оплакивая ушедшего не своей смертью мужа. Я думаю о ней. Каждый день думаю. И все мои мысли сводятся, что она в каком-то борделе торгует всем, каждой клеткой своего организма.

– Эта тема тебя, видимо, пожрала, дала выход эмоциям. Я наводил справки про Анну. Ты прав. Ее муж действительно умер. Он умер от приступа. Сама Анна занимается своего рода землей. Сажает овощи и фрукты. Ее дети помогают ей в этом. Она жива и вовсе не в борделе.

– Откуда ты знаешь?

– Не вся граница нашего района с районом нищих охраняется. Я нашел брешь в заборе. Я видел ее так же отчетливо, как вижу тебя. Мы с ней беседовали. Она говорит, что знает способ, как удрать из этой страны. Есть паром. Он может вывести за океан. Я предлагаю тебе драпать.

                   Что он несет? Какой паром, какая брешь? Он врет. Я уверен: врет, лживый врун. Но эта ложь похожа на правду. Что если все так?

– Вижу, ты обдумываешь мое предложение.

– Нет. Ни за что. Я всю жизнь боролся за право на существование именно здесь. Я не хочу все пустить коту под хвост, чтобы отправиться в район нищих и оттуда свинтить из страны. Даже если это возможно, нет. Я не готов. Какие шансы, что тебя не убьют, когда ты доберешься до парома. Ты же знаешь правила. Из страны никто не может сбежать: ни нищий, ни бедняк, ни партиец. Всех без исключения ждет смерть. Ждут чистильщики, которые сделают так, что никаких доказательств твоего существования на земле не будет.

– Мне очень жаль, что ты не решился. Мы бы могли сбежать.

– Ты бы мог. Впрочем, мысленно ты уже сбежал. Не удивлюсь, если мысленно ты вдыхаешь океанский ветер, чувствуешь на своей коже капли океана.

– Да. Так оно и есть.  Я думал над этим давно. Решился давно. Просто я не хочу, чтобы ты подумал потом, что все наши беседы прошли впустую. Они были единственным моим утешением в этой жизни.

– Я бы не подумал об этом.

                             Вру. Подумал бы. Подумал бы, будто он предал открывшееся ему мое сердце. Хорошо, что он рассказал обо всем. Поделился идеями и предложил бежать с ним. Хорошо.

– Давай, – Мэтт протягивает стакан – чокнемся напоследок.

                            Мы чокаемся стаканами, и дальше наш ужин проходит в безмолвной тишине.

Он уехал в нищенские районы через месяц. 2 недели отработал, получил конечную зарплату, неделю потратил на продажу квартиры и уехал. Добровольно пересек границу. Больше его для нас не существовало. На работе только и делали, что говорили о нем, изредка поглядывая в мою сторону. Кто-то даже не стеснялся меня. Говорил о том, какой он трус, раз уж решил добровольно отправиться к этим маргиналам. Над Мэттом подшучивали. В лицо бы никто ему ничего не сказал, его боялись. Он был авторитетом для многих. Даже для Эрни. И пускай он никому об этом не скажет и никогда с этим не согласится, но это было так. Мэтт единственный, кто мог ответить Эрни, и единственный на кого Эрни не выплескивал свою злобу, свой гнев. Пожалуй, если бы тогда Мэтт заступился за Анну, Эрни бы ее не тронул. Но Мэтта не было на смене. Теперь его уже никогда не будет на смене. Он бросил меня. Хоть я и пообещал ему, что не буду злиться, я злился. Он бросил меня. Пускай он предлагал пойти с ним, переступить через все то, к чему я так стремился, и что так искренне пытался сохранить. Плевать, я бы все равно не пошел. Но я зол. Он мог бы остаться и жить как жил. Нечего ему было думать о свободе. Неужели это наши беседы его так вдохновили, тогда, если бы я знал, я бы не стал с ним разговаривать на эту тему. Тогда бы мы с ним вообще не разговаривали. Мне было скучно без моего друга. Хоть я и злился на него, но он был моим другом – единственным, кто поддержал меня. Единственным человеком, благодаря которому Эрни меня не трогал. А теперь я весь во власти Эрни. Он может творить, что захочет. Я вижу глаза Эрни. Он уже что-нибудь придумывает. Придумывает коварные замыслы против меня.  Я обречен без Мэтта. Может, стоило бежать с ним?

4

Последнюю свою ночную смену я провел в одиночестве. У меня был скромный обед, состоявший из списанных гамбургеров. В руке я держал стакан, такой же стакан, на который недавно смотрел Мэтт, видя в нем так называемую свободу. Я делаю глоток. Для меня это просто стакан. В нем нет ничего необычного. Он полон чернью. Эту чернь я принимаю в себя. Даю пройти ей через мои легкие к желудку, и там загрязнить его, чтобы потом она могла в нем раствориться и выйти из меня в другом формате. Гамбургеры невкусные. Они списанные. Но раньше они были вкуснее. Или их плохо приготовили в самом начале, или это у меня проблемы. Я решил, что у меня, а то еще заставят купить дорогое блюдо. Заставит кто? Я же тут один. Смотрю в потолок и не вижу на нем ничего. Ничего, что мог бы увидеть Мэтт, чтобы последовать в нищенские районы. Где же он ударился головой? Где он поступил не так? Где он оступился от своего пути? Я смотрю в потолок и чувствую себя идиотом. Да. Я идиот. Мэтт перерос меня и духовно и физически. Ему хватило смелости сказать нет всему этому безумию. Он выбрал неминуемый конец, последовал как герой. А я так и остался дрожать от страха. Нужно будет сделать записи в дневнике и уничтожить его. Может так я смогу спастись от злой участи судьбы. Смогу протянуть еще лет 10. Без дневника не будет никакого обвинения. Встрече с чистильщиками можно будет сказать пока. Кого я обманываю? Партии не нужна причина, чтобы изолировать испорченную клетку, дабы не допустить заражения всей цепочки.

Я стал задумываться над предложением Мэтта. Может, стоило поехать с ним. Сбежать вместе. Гордо перейти ворота и не появляться здесь больше никогда. Может, так и нужно было поступить, но я так не поступил. Я поступил по-другому и не стыжусь своего решения. Столько усилий не могут уйти в никуда. Просто не могут слиться в унитаз, потому что мне так приспичило. Сколько я терпел издевательств. Сколько мной помыкали. Сколько об меня вытирались, и сколько меня макали в грязь. Я должен прожить старость здесь, в районе бедняков. Должен умереть в своей квартире, понимая, что я и не пожил то в радость, но при этом, радуясь, что я умираю не в грязном районе нищих, где после твоей смерти твою одежду с тебя снимут, а тело отправят купаться в канал. Мне так говорили. Но я не знаю – правда ли это.

Жизнь. Кому она нужна, если тебе предстоит ее провести с такими же убогими, как ты? Только ты на класс выше их. У тебя есть своя квартира, а у них общий мусорный бак, в котором они, наверное, вместе с Мэттом греют руки, прикладывая их к огню, дающему хоть какую-нибудь надежду на шанс. Но потом огонь исчезает. Холод овладевает. И все мечты испаряются. Реальность погубила фантазию. Мэтт думал, что он попадет в другое место, сможет там развернуться. Но это временно. Пока у него есть деньги, он там что-то стоит. А потом он будет в толпе таких же, как он.

Надо забыть его. Нужно все забыть. Забыть так же, как когда-то забыл шпиона, о котором теперь не беспокоишься.

Через 2 недели я уже не вспоминал о Мэтте. Не знаю, что такого могло произойти за столь короткое время, но Мэтт не появлялся в моей памяти. Я выгнал его оттуда, и он ушел. Я все чаще стал вспоминать детство. Эти ужасные времена, когда я был для всех козлом отпущения, словно моя жизнь была отдана моим одноклассникам, и они поступали с нею, как им вздумается. Я начал вспоминать их удары, их оскорбления. Их насмешки. Вспоминал смеющиеся рожи, в которых не осталось ничего человеческого. Дети, переходящие в класс подростков, не могли так издеваться над таким же, как они. Но, видимо, могли. Я вспоминал, как я прогуливал уроки лишь бы не попадаться на глаза и ученикам и учителю. Вспоминал, как мой классный руководитель чморил меня. Никто до сих пор не попросил прощения. Классный руководитель и вовсе считает меня последним отребьем. Говорит, что мне крупно повезло, что я вообще нашел работу. Конечно, я не учился в университетах, не попадал на службу в Партию, но зачем так ранить в сердце? Неужели после отъезда Мэтта это все пробудилось? Мне стало казаться, что наши отношения с ним погубили во мне прошлое. Но воспоминания вернулись. Когда я был счастлив, мне было не до плохого – сейчас же я не счастлив и все плохое вернулось. Не могу сказать, что с Мэттом я был счастлив, но наши с ним беседы не давали мне вернуться к прошлому.