- В чем дело, граждане? - Андрей уверенно протолкался сквозь толпу, остановился перед отважным гражданином. - Бросьте в урну ваше "оружие", подберите осколки и уплатите за разбитые кружки. В чем дело, граждане?

Продавщица, получив деньги, испуганно хлопнула окошком, спряталась от греха. Мужики загалдели - враз, все вместе:

- Без очереди лезет! Обзывается всяко! Урка тюремный! Он - человек, а мы что - не люди? Прибери его, милиция!

Андрей оглядел толпу, послушал и повернулся к "урке". Тот уже не был так спокоен, но вида не показывал. Что-то насторожило Андрея, что-то в нем не нравилось, не так было. И главное - не то, что он умело, опытно превратил кружки в страшное оружие, а другое - пока еще неясное.

- Спасибо, лейтенант, выручил. Может, и я когда тебе пригожусь. Совсем оборзели - хулиганье! Как собаки бросаются! - Он почти заискивал, но не явно, в меру, соблюдая достоинство.

- Пройдемте. - Андрей взял его за рукав, отвел в сторону.

Мужики расступились, ворча, пропустили их, сдерживаясь, чтобы не дать задержанному хорошего пинка напоследок.

- Документы прошу предъявить, - сказал участковый.

- Да ты что, лейтенант? Меня чуть не пришили, и я же отвечать должен! Ты даешь!

- Документы! - спокойно, но уже настойчиво повторил Андрей и настороженно смотрел, как он зло лезет в карман, достает бумажник, как подрагивает его чуть раздвоенный подбородок, подергивается бритая щека. Вот оно что! Выбрит, но в волосах сухие травинки, костюм новый, а уже помятый. Ну и что? Загулял мужик, ночевал где-то в прошлогоднем стогу, подумаешь. И брился тоже там? К тому же по виду городской, а лицо обветренное, и дымком от него попахивает - не уютным, печным, а костерным, бродяжьим.

Задержанный стал шарить по кармашкам бумажника - искать паспорт.

- Забыл, куда сунул, - пояснил он, отвечая на вопрошающий взгляд милиционера. - Давно никто не спрашивал.

"Не его бумажник", - уверился Андрей, наблюдая, как неуверенно и нервно, словно спотыкаясь, бегают его грязные худые пальцы.

- Дайте-ка я сам посмотрю.

Неизвестный быстро, незаметно оглянулся по сторонам. На лоб его упала чуть вьющаяся челка с заметной седой прядкой.

Андрей достал паспорт, посмотрел.

- Ваша фамилия?

- Там написано, - буркнул он. - Ты грамотный? Федорин - моя фамилия. Верно? Алексей Кузьмич. Пятьдесят третьего года.

- Где получили паспорт?

Неизвестный ответил.

- Когда?

- В семьдесят восьмом. В декабре. Точнее не помню.

Все было правильно. И что-то не то. Андрей осмотрел бумажник немного денег, лотерейный билет и блок фотографий. Сравнил с фотографией на паспорте. Одинаковые... Стоп! А почему они одинаковые? Фотографии новые, вот на обороте дата карандашом проставлена и номер квитанции, а паспорт выдан в семьдесят восьмом году!

- Задерживаю вас, гражданин Федорин, - сказал Андрей, - для выяснения некоторых обстоятельств.

- Да ладно тебе, начальник! Давай по стакану и разойдемся друзьями. Нет за мной вины, ты уж поверь.

Андрей не ответил, вложил паспорт в бумажник, открыл планшетку...

Федорин вдруг прыгнул в сторону, вцепился в задний борт сползавшего с переезда грузовика, подтянулся и перевалился в кузов. Мужики заорали, кто-то засвистел, но водитель не обратил внимания, прибавил скорость, и машина свернула за угол.

Андрей бросился к мотоциклу, рванул с места так, что Дружок едва не вылетел из коляски.

Машину они догнали почти сразу.

- Давай поближе к борту, - прокричал Тимофей, привставая, - я его возьму!

- Я тебе возьму!

Андрей обогнал машину, просигналил, чтобы остановилась, и подбежал к ней. В кузове уже никого не было...

Андрей забежал в один двор, в другой, выскочил на параллельную улицу, вернулся...

- Как же ты так оплошал? - посетовал дежурный, когда Ратников написал и сдал ему рапорт вместе с бумажником. - А если он в розыск объявлен?

Андрей поморщился, промолчал. Да и что ему было сказать? Что все получилось слишком неожиданно? На то он и милиционер, чтобы любую неожиданность предусмотреть, всякую беду предвидеть и предупредить. Да, плохо дело...

Знал бы Андрей - как оно плохо!

До самого села почти ехали молча. Дружок сочувственно поглядывал на Андрея, кряхтел, плевал на дорогу и все хотел показать, что часть вины за промашку готов взять на себя.

Когда поднялись на Савельевку, он дернул Андрея за рукав - попросил остановиться - и выбрался из коляски.

Все кругом было залито солнечным светом - таким ярким и сильным, что казалось, так будет всегда: не придет ночь, не грянет зима, не набежит издалека серая мокрая туча. И повсюду в этом горячем свете звенели птицы.

Тимофей подошел к самому краю обрыва, обернулся к Андрею, блестя влажными глазами:

- Красота у нас, верно? Нигде таких облаков не бывает, ты глянь какие белые да высокие, какими барашками завиваются. И жаворонок у нас особый - звонкий и переливчатый. Я его одним ухом узнаю, не ошибусь... Он присел, достал мятые папиросы. - Лучшие в мире наши края. Я хоть и нигде кроме не бывал, а знаю. Живи и радуйся! Еще бы Зойка с девчонками вернулась...

- От тебя зависит, - сказал Андрей.

- Думаешь? Ладно, поживем - поглядим.

Так и сидели они рядышком - участковый инспектор милиции и бывший злостный пьяница и тунеядец, и будто не было важнее дела, любовались бескрайним раздольем, нежно-зелеными полями, синими реками, в которых блестело солнце.

- Слышь, Андрюша, а верно старики говорят про кузнеца Савелия, что он в стародавнюю пору сделал себе крылья и летал на них выше леса, а? И края наши, сверху оглядев, Синеречьем прозвал?

- Наверное, правда, - Андрей помолчал. - Теперь уж не узнаешь, про какие крылья они рассказывают, может, что другое под этим понимают...

- Ага, - подхватил Тимофей, - у меня тоже вроде как крылья появились, и легкость в душе как у птицы... Ты гляди, гляди, что выделывает, окаянный! - Он, смеясь, показал на выскочившего на волю, ошалевшего от тепла и света теленка, который, припадая и взбрыкивая, прыгал вокруг трактора. - Ну чисто кобель перед лошадью, только что не гавчет! Ай, молодец! Так его, так, куси его, Бобик!

Ванюшка Кочкин, сидевший за рулем, тоже, видно, был в хорошем настроении: недолго думая, вылез из кабины и стал на четвереньки, замотал кудлатой головой, тяжело и очень похоже замычал. Теленок, задрав хвост, в ужасе дернул от него по борозде.

- Господи, всегда бы так хорошо было! - от сердца пожелал Тимофей.

- Ладно, едем, - сказал участковый. - Дела ждут.

Тимофей, став серьезным, уселся в коляске поважнее и строго сказал:

- В правление. Буду просить председателя доверить мне прежний ответственный пост - поголовье Козелихинской фермы. Так и скажу, мол, рядовой сельский труженик Тимофей Елкин из вынужденного увольнения прибыл, готов приступить к добросовестному исполнению своих обязанностей. Трогай помалу!

У правления только пионеров с горнами не было, а так почти все село собралось - событие! Впрочем, один пионер был - гипсовый. Он стоял напротив фонтана, и на его высоко поднятой трубе сидела ворона и каркала.

Тимофей выбрался из коляски, постоял, глядя на знакомые лица, поклонился до земли.

- За пьянку, сердешный, сидел, - прикрывая рот платком, злорадно вздохнула худая и вредная Клавдия.

- За пьянку не содят, - авторитетно поправил первый на селе пьяница и сплетник хуже бабы, небритый, с синяком под глазом Паршутин. - Вот ежели чего по пьянке - это другое, за это содят.

- Лечился он, - сердито сказала тетя Маруся. - Теперь лечут от этого.

- Дружок! - заорал Паршутин. - Тебя тоже небось вином лечили? Мы в телевизоре видали. Так и я могу, заходи вечерком - вместе полечимся!

Тимофей обернулся на крыльце, усмехнулся снисходительно, как на глупого ребенка.

- Я теперь не Шарик и не Дружок, а тебе и подавно. Ты эту собачью кличку забудь навсегда. Я теперь Тимофей Петрович Елкин - полноправный и сознательный член нашего общества. И потому требую к себе уважения, а кто не захочет - заставлю!