На другом берегу старого русла в тени кипарисов, у берега, пляшет на волнах зеленая плоскодонка. Прищурившись, я различаю на борту голого по пояс чернокожего подростка. Он несколько раз взмахивает веслами, наклоняется, делает что-то внизу, потом снова берется за весла. Когда он поднимает в воздух большую серую рыбину, я понимаю, чем он занимается. Проверяет донную снасть. С неподвижной лески через каждые несколько футов свисают многочисленные крючки, на которые нанизана протухшая приманка – для привлечения сомов, которые в изобилии водятся в реке. Прошло десять лет с тех пор, как я в последний раз была на острове, но, похоже, жизнь здесь не очень-то изменилась.

Пока юноша продвигается в лодке вдоль снастей, я вынимаю сотовый и с помощью ускоренного набора звоню своему врачу, доктору Ханне Гольдман. Сейчас Ханна для меня – суд последней инстанции. Я нечасто звоню ей, но когда это все-таки случается, она отвечает немедленно или перезванивает мне в течение часа. Немногие психотерапевты могут похвастать подобными отношениями со своими пациентами.

– Кэт? – отвечает она, очевидно, глядя на определитель номера.

– Угу, – по-детски отвечаю я.

– Ты где? Связь очень плохая.

Помехи подтверждают справедливость ее слов.

– За городом. Но это не имеет значения.

– Что случилось?

– Я кое-что обнаружила.

– Хочешь поговорить об этом?

– Не знаю.

– Но ты же сама позвонила мне. Думаю, ты хочешь рассказать о чем-то.

– Наверное.

– Уложись в двадцать слов или меньше, если сможешь.

– Дедушка убил моего отца.

Немногое способно выбить доктора Гольдман из колеи, но сейчас мне это удается. После нескольких секунд молчания, которое кажется бесконечным, она говорит:

– Пожалуйста, расскажи мне поподробнее. Я считала, что твоего отца застрелил случайный грабитель.

– Я тоже так думала. Но дедушка только что рассказал мне совсем другую историю. Все так запуталось. Я обнаружила следы крови в своей старой спальне. Это были латентные следы, я даже не искала их специально. Но эта находка заставила меня задуматься о том, что случилось в ту ночь. Я начала задавать вопросы. Я собиралась вызвать бригаду судебно-медицинских экспертов, поэтому он решил рассказать мне правду.

– «Он» – это доктор Киркланд?

– Да.

– Это был несчастный случай?

– Нет. Он застал моего отца в момент, когда тот насиловал меня. В сексуальном смысле. И тогда дед убил его.

– Понимаю, – замечает доктор Гольдман своим самым профессиональным тоном.

Она говорит так, чтобы удержаться от восклицания «Боже мой!» или чего-нибудь в этом же роде. Ханна пытается сохранять беспристрастие и независимость, но это у нее не получается. Вот почему она позволяет звонить ей, когда мне вздумается. Ханна Гольдман занимает промежуточное положение между холодным профессионализмом и яростной приверженностью в духе Натана Малика.

– Ты веришь тому, что рассказал дед?

– Он никогда не лгал мне раньше. Если не считать этого случая, я имею в виду. Он сказал, что не говорил правды, чтобы защитить меня. Но у меня всегда было чувство, что в истории, которую они рассказали мне, когда я была маленькой, что-то не так.

– У тебя сохранились какие-то воспоминания о тех событиях, которые он описал?

– Нет. Но в последнее время я много думаю о подавленных воспоминаниях.

– Почему?

– Это имеет отношение к делу об убийствах, над которым я работаю.

– Эти убийства были совершены здесь, в Новом Орлеане?

– Да.

– Понимаю.

– Вы верите в подавленные воспоминания, Ханна? Я хочу сказать, верите ли вы, что человек способен полностью вытеснить что-то из своего активного сознания?

– Да, верю. Это довольно-таки запутанный вопрос. О нейромеханике памяти нам известно очень мало. Но в настоящее время имеются доказательства того, что люди, перенесшие травмы, испытывают диссоциацию, после чего у них развивается амнезия в отношении этих событий. Странность данного случая в том, что у тебя это происходит наоборот. Тебе вручили свидетельства насилия еще до того, как ты начала вспоминать это. Учитывая проблемы, с которыми мы работаем в течение столь долгого времени, эту информацию можно считать самым большим подарком, который ты когда-либо получала. Я знаю, сейчас тебе трудно с этим согласиться, но, думаю, я права.

– Угу.

– Послушай меня, Кэт. Наступил очень опасный период. Я хочу видеть тебя у себя в кабинете как можно быстрее.

– Я уже говорила, сейчас я за городом.

– В таком случае тебе нужно туда вернуться. Ты пьешь?

– Я не пила уже… долгое время. Я беременна.

– Что? – На этот раз Ханне не удается скрыть, что она потрясена.

– Я знаю, что мне следовало позвонить вам. Но я пока справляюсь.

– Послушай меня. Я думаю, нам следует обсудить возможность того, что ты ляжешь в клинику, чтобы пройти курс лечения от алкоголизма. А потом где-нибудь в другом месте – и программу реабилитации для пациентов, пострадавших от сексуального насилия в детстве. После того, что тебе сегодня рассказали, может случиться что угодно. Мгновенные воспоминания о прошлом, память тела, влечение к самоубийству. Пожалуйста, скажи, где ты находишься.

– Со мной все в порядке, правда. Я просто хотела кое о чем вас спросить.

– О чем?

– Если отец действительно делал это со мной… Как могла моя мать не знать об этом?

На этот раз доктор Гольдман долго раздумывает, прежде чем ответить.

– В подобной ситуации есть два или три сценария развития событий, которые обычно объясняют поведение матери. В какой-то мере она отдает себе отчет в том, что совершается насилие. Без дополнительной информации я не могу судить, то ли она отказывалась признать очевидное, то ли просто скрывала от тебя происшедшее. Во всяком случае, главной задачей матери является сохранение своей семьи любой ценой. И все-таки… Гвен могла даже не подозревать о том, что происходит.

– А вы подозревали об этом? Вы когда-нибудь думали о том, что я могла стать жертвой сексуальных домогательств?

– Это приходило мне в голову раз или два. Но мы не заводим разговор на данную тему, если только пациент сам не поднимает этот вопрос. А ты никогда не заговаривала об этом. Я полагала, что убийство отца стало для тебя серьезной травмой, которая привела к возникновению проблем, с которыми мы вместе боролись. Но теперь, когда эта проблема всплыла на поверхность, нам предстоит серьезная работа. Мы должны будем многое сделать. Я знаю очень хороших специалистов в этой области, Кэт.

– Вы знакомы с Натаном Маликом?

– Почему ты спрашиваешь о нем? – В голосе Ханны внезапно слышится настороженность. – Ты знаешь его?

– Мы встречались.

– Ты обращалась к нему в качестве пациентки?

– Нет. По-вашему, он хороший специалист?

– Малик опубликовал несколько интересных статей. И добился значительных успехов в восстановлении подавленных воспоминаний. Но он применяет радикальные методы. Они не проверены, может быть, даже опасны. Я бы не хотела, чтобы ты прибегла к услугам специалиста вроде него. Ты слишком впечатлительна.

– Я всего лишь спросила.

– Кэт, ты в своей машине? Не думаю, что в теперешнем состоянии тебе стоит быть за рулем.

Я часто звонила доктору Гольдман с парковочных стоянок и обочин шоссе.

– Нет. Я просто сижу и никуда не еду.

– Ты в безопасном месте?

Я бросаю взгляд на остров, который выглядит зловещим и мрачным под нависшими серыми облаками.

– Да.

– Где ты в цикле? Вверху или внизу?

– Нигде. Я просто ничего не чувствую.

До меня доносится вздох, опровергающий кажущееся спокойствие ее следующих слов:

– Кэт, я боюсь, что эта информация может дать толчок приступу маниакальной депрессии. Ты в шоке. У тебя не осталось других способов защиты. Когда у тебя начинается маниакальный приступ, твой мозг убеждает себя в том, что ты неуязвима. А если это случится, когда ты сломаешься… – Голос Ханны тонет в треске статических помех. – Главное, что ты должна понять: в том, что произошло, нет твоей вины. Ты была ребенком. У тебя не было выбора, ты не могла его сделать. Ты… – Треск помех возвращается, и на это раз мне кажется, что в ушах звучат бесконечные взрывы.