— У-у… змеюка, — тихо рассмеялся. А взгляд так и скользит по мне, меряя с головы до ног, будто впервые удалось узреть воочию.

— А «Резина»? — поддаюсь больному настроению. — Что это значило? — Не дождавшись участия, продолжила: — Время тянуть, или что?

Загоготал неожиданно:

— Ганд*ны, малыш. Ган-д*-ны… — подмигнул игриво. — Твари, веселье, которое ты нам и организовала.

Шаг ко мне ближе — но тотчас отступаю, немо взывая к дистанции:

— Ну всё, претензий больше нет?

— А их и не было, — колкость многозначительной улыбки на тонких устах.

— Так я могу идти? — взволнованно шепчу, напуганная его резвостью.

— Если хочешь, — едва заметно пожал плечами.

— Хочу. И учти, — дерзко; действительно из последних сил — вот только уже не только страхменя давил: — Теперь мы точно в расчете, — грозно замахала пальцем.

Ухмыльнулся:

— Ага, но если че… звони, — коварного беса пляс в глазах.

— Лучше убей сразу.

— Да ты отчаянная…

— С вами-то… и не будешь.

Рассмеялся, но сдержано. Печально.

— Ладно, — вдруг шумный вздох. Прошелся к двери, мимо меня, слегка задев (то ли нарочно, то ли так) плечом. Обернулся он, я. Движение — и обронил в мою сумку ключ от кабинета. Взор в лицо: — Но с меня должок. Я не отвиливаю. Если что — звони.

— Облезу.

— До встречи.

Вот и три года ляпнуло.

С Мирой так больше и не встречалась, не связывалась…

Хотя да. По началу, еще тогда, не удержалась — и у Рыжика аккуратно расспросила про него, якобы невзначай: Мирашев… Мирон, местная шишка, не без криминального «эхвекта». «Чем только не промышляет. Но конкретно — лучше не знать, чтобы крепче спать и меньше проблем иметь на свою голову, — цитата. — Главное, подальше держаться: от него и от его друзей».

Будет сделано.

Время шло. Я бы даже сказала, мчало… И пусть с головой опять ушла в учебу, все же перемены меня настигли. Радость, что меня больше никто не доставал по поводу моего внешнего вида, сексуальной ориентации и прочих предпочтений, я все же… вкусила и не хотела больше отпускать. А потому изменениям дала волю: отрастила длинные волосы и даже умудрилась пару раз перекраситься, на время забыв свой русый (сменив цвет от бледно-рыжего оттенка — вплоть до блондинки). Жаль только… жизнь это мою никак не поменяло. Как до этого не сходилась с людьми, так теперь не сошлась, особенно со сверстниками. Исключение — Женька… с которой до сих пор снимали квартиру на двоих, и ее парень, Леша (тоже вынужденный дружеский контакт). В остальном же — голяк, в том числе и на «личном фронте» — не срослось: да, были попытки, извне… грубо говоря, за пределами универа, некоторых ко мне подкатить… но, то они меня бесили своей «незрелостью», то я их — грубостью… и глупостью. Один — один, а потому и расходились наши дороги стремительно… причем кардинально в противоположные стороны.

И вот уже подкрался 2008 год — более того, к закату движется. Как и моя учеба: последний курс. В общем, куча всего… непонятного и жуткого. Но, а пока — за окном все еще тепло, дразня не столь далеко убежавшим летом, солнце балует своими игривыми лучами, деревья — в яркой палитры красках… так что живем. Живем… сегодняшним, одиноким… пустым, скучным… но «живым» днем.

— Ну что, на выходные к своим мотнешь? — закинула мне Женька с порога, даже еще не сняв обувь.

— Не поняла, — хохочу. — Это допрос?

— Да нет, просто… — замялась та на месте. Щеки запылали смущением.

— Говори, — и хоть откровенно стебусь, но явно без всякого зла.

Поддается:

— Просто… у Леши День рождения в эту субботу…

— О-о! — взревела я, давясь смехом. — Всё ясно. Да, поеду. Давно в планах было, а тут… раз и повод еще такой.

— Ура! Спасибо! — мигом кинулась ко мне и сжала в крепких объятиях. — Спасибо! Спасибо тебе! — запрыгала на месте.

— Да иди ты, — ржу, смущенная уже я… столь ярким проявлением чувств. Силой выдираюсь из хватки, отталкиваю ее от себя. — Раздевайся и кушать пошли. Суп стынет.

— Какой? — радостно.

— Какой, — перекривила ее я, гримасничая. — Какой есть. Батон хоть купила?

— Забыла… — обижено надула губы.

— Ну, молодец… че сказать. Растяпа…

— Да тут Леша… — и понеслась… душа в рай, и «сопли» в мои бедные уши.

— Мам, пап… я дома.

— О, лапуля наша! Привет!

Обменяться с мамой поцелуями в обе щеки — и приняться разуваться.

— Мой руки — и за стол!

— А че батя, не дома? — удивленно, видя, что в комнате телевизор выключен, да и на кухне папани нет.

— В магазин пошел. Так, кое-что… забыли купить. Сейчас будет.

— А Ритка че? — крикнуть, силясь быть громче вредного потока воды. Черт, ошпарилась (пока привыкнешь после котла к обычному, центральному отоплению, где сразу кипяток из крана).

— А че Ритка… ушла гулять со своими. Кто-то там приехал по нее. Вот и убежала… по-быстрому, чтоб мы не видели.

Вытереть руки — и повесить полотенце обратно на крючок.

Шаги на кухню. Взгляд на маманю, которая застыла у стола: крошит колбасу (судя по кубикам, грядет оливье).

— А ты молодец, что позвонила… предупредила. Хоть вкусненького успела приготовить. Правда, пока только отбивные пожарила, но вот, сейчас, еще чуть-чуть — и салат будет готов… А там и папа сладкого чего-нибудь принесет, к чаю. Бери, накладывай, не стой. Там еще… где-то картошка пюре есть в холодильнике… На сковородку кинь, будь добра…

— Ма… Так Ритка же там у нас… и че, тут тоже мутит?

— Ой, Ник. — Обмерла. Руки в боки. Отчаянный, полный боли взгляд на меня. — Будто она что-то нам говорит или слушается. Я уже устала… ей повторять. Как вам с Рожей — одна порода. Что горохом об стенку. Пока сами шишек не набьете — пока не остановитесь…

И снова обернулась. Застучала ножом по доске, «рисуя» долготы и широты.

— Или не остановят… — тихо рычу себе под нос.

— А то я не знаю… — гаркнула. — Но… что поделаешь. У нее там… «любовь». Куда там мы с отцом со своими поучениями?

Скривилась я от злости.

— Какая… нафиг, — едва сдержалась от мата, — любовь! Не со всеми же подряд. Аж жутко смотреть на ее кавалеров. Кроме бабла — ниче нет. Даже мордой… противные.

— Ну… — и снова взор на меня. — А что я делаю? Ремнем бить уже поздно.

— Был бы Рожа… ума вставил, — буркнула я.

— О-о-о! — взревела мама. — Вы уже себе вставили! Так что не надо! — махнула на меня рукой. Резвые движения — разбивая яйца и чистя их от скорлупы. — Был бы… Будет. Вон… осталось недолго.

— В смысле? — будто кто холодной водой меня обдал. Оторопела я, вытаращив очи. — Ему ж еще…

— Да нет. Уже всё. Вон, батя придет… сам всё расскажет. Ты ток не истери сразу. Выслушай молча, согласись. А там, как на самом деле поступите — дело ваше, сами разберетесь. Никто за вами следить не будет. Взрослые уже, как-никак. А его… лишний раз нервировать не надо. И так вон… сердце на днях хватало. Как раз, когда новость принесли на блюдечке.

— ТАК КОГДА?! — бешено. Казалось, я вот-вот разрыдаюсь от припадка. От шока… от паники.

— А че ты на меня орешь? — удивилась.

— Мам, но это же… РОЖА! — писк мой вырвался из груди, сдавая чувства сполна.

— Вы ж, вроде как… — замялась та, — последнее время совсем не общались? — удивленно: рушилось ее мировоззрение.

— Но это же… Федька, — горько. По моим щекам побежали слезы.

От стыда тотчас отворачиваюсь — и мигом прочь из кухни, в коридор, пряча позор… и растерзанную новостью душу.

— Ты там… гляди мне, за старое не возьмись! Только на человека стала похожа! На девушку! А не на… второго Рожу! Не смей! Слышишь?! Он хоть и сын мне… но балбес! А ты не смей! — чую, идет. А потому я позорно еще дальше сбегаю — в комнату. Но не последовала за мной. Обмерла на пороге. — Сомневаюсь, Ник… что из него там что-то… толковое воспитали. Раз мы тут с отцом ничего не смогли в голову вбить. Так что… я даже против этой идеи вашего папы. Нечего тебе с Федькой возиться. Услышала меня?