Теперь я хочу немного поговорить с тобой о моих личных делах. Ты знаешь, что пока я могла обойтись без помощи из дома, я это делала, но сейчас мое положение таково, что я считаю даже своим долгом помочь моему мужу в том затруднительном положении, в котором он находится; несправедливо, чтобы вся тяжесть содержания моей большой семьи падала на него одного, вот почему я вынуждена, дорогой брат, прибегнуть к твоей доброте и великодушному сердцу, чтобы умолять тебя назначить мне с помощью матери содержание, равное тому, какое получают сестры, и, если это возможно, чтобы я начала получать ею до января, то есть с будущего месяца. Я тебе откровенно признаюсь, что мы в таком бедственном положении, что бывают дни, когда я не знаю, как вести дом, голова у меня идет кругом. Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать по ночам, и, следственно, в таком настроении не в состоянии работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободна… Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно справедливо, если я со своей стороны постараюсь облегчить его положение; по крайней мере содержание, которое ты мне назначишь, пойдет на детей, а это уже благородная цель. Я прошу у тебя этого одолжения без ведома моего мужа, потому что если бы он знал об этом, то, несмотря на стесненные обстоятельства, в которых он находится, он помешал бы мне это сделать (июль 1836 г.).
Не знаю, как кому, но мне эти письма рисуют человека, о котором Пушкин так тонко сказал: «Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете — а душу твою люблю я еще более твоего лица».
Красивую душу ее разглядел и мой прадед. Наверное, о Наталье Николаевне он знал много больше, чем записал в дневнике. Было у него основание говорить о ее красивой душе не просто по ее прекрасному лицу. В дневнике нет записей о дуэли, смерти Пушкина. Но он не мог не знать всего, что касалось тогда той, которую он боготворил. Ведь Юлия Павловна Строганова присутствовала при смерти поэта.
Известное письмо от 1 января 1837 года, написанное Пушкиным барону Геккерену, тот показал графу Григорию Александровичу Строганову. А граф в свете считался особым знатоком в вопросах чести. Строганов счел, что оскорбление, которое Пушкин нанес Геккерену этим письмом, может быть смыто только кровью. И Дантес вызвал Пушкина на дуэль.
Так граф Григорий Александрович Строганов оказался причастным к этой трагедии. Естественно, что в эти дни в доме Строгановых было тревожно. Не потому ли Петр неоднократно обращался к графине Софье Владимировне с просьбой вернуть его в Ильинское, на прежнюю должность в управление и послать в услужение к кому угодно, что не желал находиться при ненавистном ему барине?
10 января 1837 года была свадьба Дантеса с Екатериной Гончаровой. Венчание совершалось дважды, поскольку жених и невеста были разного вероисповедания. В римско-католической церкви св. Екатерины и в православном Исаакиевском соборе.
День выдался по-петербургски мрачным. Падал снег вперемешку с дождем. Изредка появлялось солнце, непривычно слепило глаза и снова закрывалось темными тучами. Иногда с надрывным воем поднимался ветер, метался по улицам и затихал.
Через три дня в доме Григория Строганова состоялся обед в честь свадьбы Екатерины Гончаровой и Дантеса.
Петр обычно занимался письменными делами и разъездами. Но в этот день на него надели ливрею, и велено было ему прислуживать гостям. Петр, наверное, сказался бы больным или в самом деле совершил над телом своим какое-нибудь насилие, но его удерживало одно: он мечтал увидеть е е. Правда, в людской уверенно говорили о том, что Пушкины и родные Екатерины Николаевны на обеде не будут. Но Петр знал, что в Исаакиевском соборе на свадьбе присутствовали Наталья Николаевна, Александра Николаевна, Дмитрий Николаевич и Иван Николаевич. Матушка невесты, Наталья Ивановна, не приехала. Пушкина тоже не было. Была еще тетушка — Екатерина Ивановна Загряжская.
И Петр надел на себя ливрею с чувством, которое, верно, испытал тот, кому доводилось облачаться в арестантский халат.
Петр стоял у хрустальных канделябров роскошного строгановского вестибюля, когда с хоров грянула музыка и в широко открытых дверях появились молодые. С них торопливо сняли верхние одежды. Двери долго не закрывались, впуская прибывших гостей.
Петр жадно оглядывал каждого.
Ее не было. Не приехала мать невесты. Не было братьев. Из родственников невесты присутствовали только усталая и сосредоточенная не по-праздничному Александра Николаевна и пытавшаяся быть приветливой и веселой, с нервным ярким румянцем, разнаряженная тетушка Загряжская.
Петр понял, что все толки прислуги о неблагополучии в семье Пушкиных имели какое-то основание. Но где была правда, где вымысел, он не знал. Только чувствовал, что странная была свадьба.
Петр смотрел на невесту в белом богатом платье со шлейфом, похудевшую, с лихорадочно-взволнованными и счастливыми глазами на бледном лице. Она была очень хороша.
Я читаю записку Е. И. Загряжской к Жуковскому:
Слава богу, кажется, все кончено. Жених и почтенной его Батюшка были у меня с предложением. К большому щастию за четверть часа перед ними приехал из Москвы старшой Гончаров и он объявил им родительское согласие, и так все концы в воду.
Что означала эта фраза: «все концы в воду», — остается загадкою и по сей день.
Петр, конечно, ничего не знал о записке тетушки Загряжской. Он рассматривал жениха, которого видел впервые. Красив был и жених: утонченное лицо, изящно загнутые усы, густые волосы, разнятые на косой пробор. Как и невеста, он был бледный и взволнованный, только в отличие от нее счастье не оживляло его угасших глаз. Он, как и Екатерина Николаевна, нервно оглядывал гостей вокруг себя, словно оба кого-то искали, растерянными улыбками отвечая на поздравления и поцелуи.
Слава богу, Петру не поручили носить подносы с кушаньями и винами. Он не умел этого делать. Ему было велено находиться в вестибюле и коридорах. Но через открытые двери он видел часть зала, белую скатерть стола, слышал непонятные, на французском языке, речи барона Геккерена, Григория Строганова и еще чьи-то. И русское «горько».
Петру казалось, что смех, выкрики, звон бокалов, речи — псе было искусственно. Этот свадебный обед больше походил на поминки.
После свадьбы несколько дней слуги Григория Александровича Строганова рассуждали о происшедших событиях. Кое-кто намеренно находил заделье сбегать на Мойку, в дом Пушкиных, посудачить с охочим на пересуды, всезнающим слугой барышень Гончаровых. И каких только разноречивых версий не приносили оттуда!
Говорили, что замуж пошла Екатерина Николаевна, спасая семью Пушкиных, потому что Пушкин вызвал Дантеса на дуэль, и, конечно, не ему соревноваться в стрельбе с военным человеком.
Дуэль не состоялась в связи со свадьбой.
Говорили, что Дантес волочился за Екатериной Николаевной для отвода глаз, прикрывая этим ухаживанием свою любовь к младшей сестре, и предложение Екатерине Николаевне сделал, чтобы избежать дуэли, которая испортила бы его карьеру и карьеру приемного отца барона Геккерена.
Говорили, что Екатерина Николаевна должна была родить ребенка от Дантеса. И надо было срочно покрывать грех. Чего только не говорили в людских! Даже поминали о приказе царя Дантесу жениться на Екатерине Гончаровой.
Эти версии высшего света попадали в людские, и до сих пор остаются они версиями. История не вскрыла, что же произошло в семье Пушкиных, с открытой душой принявших к себе сестер Гончаровых. Почему родные Екатерины Николаевны не пожелали присутствовать на свадебном обеде? И только Александра Николаевна да тетушка Загряжская, может быть скрепя сердце, выполнили эту миссию перед светом.