Бродя по пыльным руинам древнего города, трудно было вообразить, что он был когда-то бурлящей метрополией, хоть территория, окруженная стенами, и свидетельствовала о значительных размерах былого поселения. Расположенное на высоком холме, господствующем над окружающей его равниной, оно могло дать — при условии, что его колодцы не пересохли — уютное убежище для путешественников. Нетрудно понять, почему престарелый отец Авраама Фарра решил закончить свои дни здесь и не идти в Ханаан. Мысль о путешествии миля за милей по полу-бесплодной пустыне отсюда до Леванта могла отпугнуть и самого бесстрашного путника. Предпочтительнее было остаться здесь, среди тех, кто говорил на одном с тобой языке и поклонялся тем же богам, нежели пускаться в неизвестность. Наши гиды полностью разделяли это ощущение и показали нам место — так они утверждали — захоронения Фарры, прежде чем вывести нас за стены города к тому самому колодцу, у которого Ревекка встретила слугу Авраама. Нам пришлось оставить наше представление о живописном колодце из древнего кирпича с цепью и ведром, как только мы увидели его — нечто похожее скорее на долговременную огневую точку времен второй мировой войны, нежели на колодец, прикрытый ныне железобетонным колпаком. Нас же больше интересовало, что скажут наши гиды об арабе-торговце из Урфы, обладавшем необычной статуэткой, которую — как они говорили — он жаждал опознать с нашей помощью. Осмотрев все достопримечательности Харрана, мы взяли его адрес и вернулись в нашу гостиницу в Урфе.

На следующий день — как обычно ясный и солнечный — мы отправились на рынок, где нужный нам араб держал магазин. Так как речь шла о весьма деликатном вопросе, мы тактично спросили его о статуэтке, и после нескольких чашек чая и предварительного разговора он согласился показать ее нам. Внезапно я понял, что чувствовал Гурджиев, когда армянский священник в Нисибе впервые показал ему карту «допесочного» Египта. Когда торговец развернул статуэтку, нашим глазам предстала несомненно подлинная античность. Внимательно осматривая ее, я пришел к выводу, что она изваяна из твердого камня, похожего на материал Черного обелиска, выставленного в Британском музее. Она чем-то напоминала кусок сыра «Эдам». Фигурка без рук и без ног представляла бородатого мужчину, одетого в конусообразные листья и имеющего рыбью голову вместо ног. В его пупке (вернее, там, где должен был бы находиться пупок, если бы у фигурки было тело как таковое) было просверлено отверстие — примерно в сантиметр в диаметре и чуть больше в глубину. Узеньким каналом отверстие сообщалось со ртом рыбьей головы, но его предназначение не было очевидным. Наш хозяин предположил, что через него можно было пропустить шнурок или полоску кожи, чтобы носить статуэтку на шее, но я не разделял его уверенности.

Хозяин жаждал узнать наше мнение о статуэтке и, конкретно, о ее вероятной цене. Мы не смогли просветить его по второму пункту и даже не попытались предложить свою цену. Принимая во внимание ее сомнительное происхождение и вероятность ее незаконного приобретения, покупка статуэтки была бы явно опрометчивым поступком, какое бы искушение я ни испытывал. Хозяин все же позволил Ди сделать снимки своего сокровища, получив за свою услугу щедрый «бакшиш». Сделал я это с радостью, ибо почти не сомневался в том, что статуэтка была ассирийского происхождения, представляла собой бога Луны Сина и, вероятно, служила чем-то вроде светильника. В профиль она походила на полумесяц, й я представил себе, что, если пропустить фитиль через рот рыбы и отверстие в пупке, заполненное маслом, она может служить лампой. И я вполне поверил хозяину, когда он заявил, что приобрел статуэтку в Харране, ибо она вполне могла быть подарена храму Ашшуранипалом во время его восстановления. Разумеется, не исключена и возможность того, что она была еще древнее и принадлежала к эпохе Шалманасара III, если не к еще более ранним временам. Однако, не располагая другими предметами того же типа и не зная точно места ее обнаружения, невозможно было и говорить с уверенностью о том, когда она могла быть изготовлена.

Я долго размышлял в ту ночь. Маленькая «лампа Аладдина», или как ее ни называй, казалась важной для нашего поиска, но я и сам не знал почему. Не в силах смежить веки, я встал с кровати и принялся расхаживать по комнате. Внезапно меня осенило: статуэтка бога Луны больше подходила Урфе, чем Харрану. Голова представляет «человека на Луне», освящающей Цитадель; одежда из листьев деревьев ниже и голова рыбы у основания — пруды с их карпами. Мы знаем, что в Эдесе действительно существовал Храм Луны, стоявший стражем над рыбными прудами, где сегодня находится Мечеть Абдуррахмана. Вплоть до окончания царствования Абгара Великого в 212 году цари Эдесы определенно сохраняли действующий Храм Луны еще долго после того, как официально приняли христианство. В то время как другие храмы были снесены или превращены в церкви, в этом единственном храме в границах царского дворца исповедовалась старая религия. Позже, похоже, его здание было занято «Школой персов», высокую образованность которых признавали даже их противники. До сих пор над прудами возвышается башня храма, который, как утверждается, они пользовались. Размышляя над всем этим, пришел к выводу, что они могли использовать башню для наблюдений фаз Луны — вероятно, глядя на ее отражение в пруду внизу. Это было жизненно необходимо для людей, живших по лунному календарю.

Бог Луны имел большое значение для месопотамцев, ибо представлял воду и, следовательно, плодородие. Больше того, он отсчитывал время и был поэтому главным посланником невидимого бога, которого они, похоже, называли «господином всего» — Бе’элыпамин. Все древние религии, какими бы многобожьими они ни были, зиждились на понимании того, что выше и за видимой вселенной обитает невидимый бог — изначальный источник всего, что проявляется. В Египте его называли Атум, или Амун, в Персии — Ахурамзда и в Месопотамии — Бе’элыпамин. Поскольку же людям трудно думать о немыслимом или вообразить невообразимое, невидимый бог отождествляется в процессе объективизации с тем или иным небесным телом. В Египте им было Солнце, и поэтому там поклонялись Атуму-Ра — заходящему Солнцу. В Месопотамии — Луна, и Сина называли Син-Марилаха. Храм Сина в Урфе/Эдесе имел, следовательно, то же значение для месопотамцев, что и Храм Атума-Ра в Гелиополисе для египтян. Больше того, исход из Ура и похороны «отца» Авраама в Харране походили на перенос культуры. Если верно то, что Авраам родился в Урфе — подлинном Уре Халдейском, тогда именно она, а не Харран должна быть местом рождения культа Луны. И это похоже на правду, если иметь в виду наличие источников в Эдесе в отличие от обезвоженного Харрана. Внезапно, возможно, под влиянием «джина из лампы», я начал понимать значение Эдесы, почему она считалась столь важной девять столетий назад, во время первого крестового похода.

Исламское завоевание Святой земли дало западным христианам благоприятные возможности, но и создало для них серьезные практические проблемы. На протяжении столетий существовали весьма серьезные трения между папой римским, мнившим себя преемником Святого Петра и главой всего христианского мира, и патриархами Востока, считавшими себя и свои церкви независимой ровней Святому престолу. Захват воинами ислама Сирии, Палестины и Египта, означавший огромную беду для Константинополя, дал Риму благоприятную возможность утвердиться в качестве защитника как западных, так и восточных христиан. Пока патриархи Востока теряли власть и влияние, папа приобретал авторитет. Это проявилось в строительстве новых помещений для паломников в Иерусалиме и в значительном росте числа западных паломников в этот город.

Папу, да и всех западных христиан, сильно заботило свободное передвижение паломников и их доступ к Святым местам. С самых ранних дней паломники прокладывали пути в Святую землю, дабы иметь возможность посетить места, связанные с пастырством Христа. Самыми привлекательными и важными для них были Церковь Гроба Господня в Иерусалиме и Церковь Рождества в Вифлееме. С утраты Византией мощи и подъемом Священной Римской империи Карла Великого в VIII веке латинская церковь воспользовалась возможностью для строительства в Иерусалиме новых, католических пристанищ для паломников. Тем не менее собственно начало великой эпохи паломничества приходится на X век, когда улучшение экономических условий на родине и относительно мирное сосуществование христианской империи Византии и исламского мира обеспечили свободный поток европейцев в Константинополь и саму Святую землю. Такое счастливое положение дел продлилось почти до конца одиннадцатого столетия, когда над Восточной империей нависла новая беда.