Как мы уже видели, лилия была популярным символом не только в Египте, но и в Византии. Геральдическая лилия (флер-де-ли), которую Людовик VII принял в качестве своей эмблемы где-то в 1147 году, во время второго крестового похода, взяла свое название от «флер-де-ли», или ириса. Это европейский вариант лилии, или лотоса, переданного ангелом Гавриилом Марии. Как таковой, он является аналогом снопа в созвездии Девы, а для посвященных представляет собой цветок, из которого выходит душа нового короля. Навсегда осталось тайной, почему флер-де-ли стал таким важным для Франции, а дальнейшее подтверждение его эзотерического значения дается в поразительной книге, озаглавленной «Тайны собора в Шартре» и изданной совсем недавно — в 1966 году. Ее автором назван Луи Карпентье, но поскольку владельцем авторского права является Робер Лаффонт, это похоже на литературный псевдоним. Как бы то ни было, книга «Людовика Плотника»[111] выдает знание сохраняющейся эзотерической традиции, связывающей тамплиеров со строительством кафедральных соборов во Франции. Английский перевод французского оригинала сопровожден предисловием Джанет Джексон, которая в 60-е и 70-е годы была очень известна в Великобритании как движущая сила РИЛКО[112], опубликовавшей эту книгу. Она пишет:

«…Карпентье предлагает свежий подход к возможным вариантам. В самом деле, он утверждает, что Шартрский и другие кафедральные соборы, подобно великим памятникам Египта и Греции, были проявлением тайны, переданной человечеству с помощью оккультных или мистических средств».

В книге не объясняется до конца, о какой тайне идет речь и как она была передана, ибо она написана в такой форме, что делает только подсказки, но не выдает слишком много секретов. Она также как бы поддразнивает необоснованными утверждениями, широкими обобщениями и чрезмерными упрощениями некоторых весьма сложных идей. Тем не менее ее содержание подсказывает, что не сам Карпентье открыл или выдумал все, о чем он пишет. Он вроде бы «в курсе», как бы ознакомлен по крайней мере с некоторыми из излагаемых им идей. В свою очередь, это подразумевает, что он был принят в школу, которая нас занимает[113].

Карпентье утверждает, что Св. Бернар поручил первоначальным девяти рыцарям-храмовникам найти и доставить во Францию ковчег завета, который, подсказывает он, был зарыт где-то на горе Мориа еще до разрушения первого храма Соломона. На деле весьма мало оснований для того, чтобы поверить в это. Не больше оснований и для того, чтобы поверить, что ковчег Моисея был доставлен скорее во Францию, чем в Эфиопию. Однако, если принять ковчег за символ, каковым он, конечно же, является, тогда он представляется чем-то более ценным, нежели деревянный ящик со старыми каменными дощечками, то есть является истинным знанием — оно-то и было доставлено тамплиерами во Францию. Карпентье представляет доказательство этого в ом, что на первый взгляд кажется отступлением от основной темы. Он показывает, что храмы Богородицы в северной Франции строились в соответствии с определенным планом. Ковчег содержал, утверждает он, нечто вроде строительных чертежей храма, которые, будучи доставлены тамплиерами во Францию, использовались средневековыми каменщиками для сооружения таких готических кафедральных соборов, как Шартрский.

До 1150 года в Европе воздвигались только тяжеловесные соборы в романском стиле, образцом которых может служить Даремский собор в Англии. После же второго крестового похода получил развитие совершенно новый способ строительства. Таким стал «готический» стиль, отличавшийся ребристыми сводами, арочными контрфорсами, большими цветными витражами и, прежде всего, остроконечными арками. Эти черты, развитые и доведенные до крайности во Франции, родились все же не там, а скорее на Востоке. Изобилие остроконечных арок среди руин древних зданий в Эдесе свидетельствует, что ранний «готический» стиль был известен в этом регионе еще до 1145 года, поскольку позже там уже не строились церкви.

Дальнейшее подтверждение можно найти в Мардине — городе, который так никогда и не был завоеван франками и находился под турецким владычеством весь тот период, когда Эдесе была городом крестоносцев. Мы с Ди посетили Мардин, желая узнать, каким был этот древний город на холме, давший когда-то прибежище большой общине якобитов. Прогуливаясь пешком по его главной улице, мы набрели на здание, которое, несмотря на то что использовалось теперь под мастерские, в свое время явно было церковью. Нас поразила не только остроконечная арка входа, но и окружающая его зигзагообразная ажурная каменная работа того типа, который для нас в Великобритании ассоциируется с норманнами. Поскольку эту церковь построили не норманны и не франки, она служит бесспорным доказательством того, что этот стиль родился не во Франции, а либо в Армении, либо в Северной Месопотамии. Вслед за этим переносом культуры менее чем за столетие ландшафт Европы изменился со строительством этих внушающих благоговение зданий. Большие кафедральные соборы Франции были небоскребами своего времени — самыми высокими постройками в известном мире со времен Великой пирамиды Гизы.

Однако в книге Карпентье наибольший интерес у меня вызвала не его оценка готики, какой бы замечательной она ни была, а скорее его открытие того, что соборы Богородицы в северной Франции были спроектированы согласно определенному плану. Каждый собор — в Руане, Шартре, Лаоне, Реймсе и т. д. — представляет свою звезду. Взятые вместе, эти «звезды» составляют тело созвездия Девы. Карпентье этого прямо не говорит, но указанный план (его легко проверить любому, у кого есть карта Франции и рисунок созвездия Девы) отражает в доступном виде гермесово изречение: «Как наверху, так и внизу». Так как звездное соотношение было основной идеей строительства египетских пирамид IV династии, это подсказывает преемственность традиции. В отличие от выполнения архитектурного плана в Египте, осуществленного на относительно небольшой территории вблизи от Каира[114], фигура Девы во Франции имеет огромные размеры[115].

Следовательно, строившие соборы каменщики руководствовались высокими побуждениями и черпали вдохновение в видении, внушающем трепет. И они сами, и их благодетели, включая, должно быть, короля и графов Шампани и Бургундии[116], выполняли секретный план величайшей важности. Строительство одного только собора требовало много времени и огромных средств. Сооружение же дюжины соборов было не просто трудным делом, но и означало большое упорство и убежденность. Возникает вопрос: для чего понадобились все эти колоссальные усилия? Ради чего все это было затеяно?

Ответ на эти вопросы становится ясным, когда задумаешься о настрое того времени, когда сооружались соборы. Провал второго крестового похода стал ошеломляющим ударом не только для европейцев, но и для христиан на Востоке. Теперь они понимали, что царство Иерусалима оказалось в опасности и что рано или поздно оно падет — как и Эдеса до него — под натиском турок. Кое-кто мог не видеть в этом ничего плохого, ибо, в конце концов, мусульмане уже правили несколько столетий в Святой земле, а европейцев жаловали далеко не везде. Другие же, в частности армяне, испытывали большую тревогу. Многие из них, включая архитекторов[117], разбиравшихся в реберных сводах и в использовании остроконечных арок, находились в добрых отношениях с европейцами. Болдуин I поощрял смешанные браки между своими последователями и местными, эдесскими аристократами, а их последний граф — Жоселен II и сам был полуармянином. По крайней мере, некоторые армяне и, возможно, представители других национальных общин решили отправиться с Филиппом во Францию, где они смогли найти применение своему строительному искусству.