У одной из стен стояла кушетка. Я прилег на нее, натянул на себя зеленое с золотом афганское покрывало и прикрыл глаза.

С того места, где я находился, услышать можно было не так уж много. В какой-то момент мне послышались шаги на лестнице, чуть позже показалось, что я слышу стук шаров на бильярдном столике в библиотеке. Возможно, это был тот случай, когда мое воображение выдавало мнимое за действительное. После вечера, проведенного в театре, обычный распорядок жизни Аркрайтов, казалось, можно было легко предсказать. Возвращение домой около одиннадцати тридцати, глоток кофе и что-нибудь сладкое в уютном уголке, где они обычно завтракают, затем Эльфрида идет наверх со сборником кроссвордов, а Джесси загоняет один или два шара в лузу, отпивает немного из какого-нибудь хрустального графина, читает несколько страниц в одной из книг своей переплетенной в кожу классики, а затем и сам поднимается наверх по лестнице и ложится рядом с женой в спальной комнате. Пойдет ли он напоследок вниз убедиться, что все двери закрыты? Будет ли проверять задвижку на кухонной двери и заметит ли, что какой-то умник перепилил ее? Или, может быть, пока мне приходят в голову эти печальные мысли, он уже поднял трубку, чтобы вызвать местную полицию?

Я мог бы быть на балете и смотреть, как русский танцовщик изображает газель. Я мог бы поехать домой к Каролин, поесть тушенного по-фламандски мяса и выпить голландского пива. Или я мог бы быть дома в своей собственной кровати.

Но я продолжал оставаться на своем месте и ждать.

В час тридцать я поднялся. Уже в течение получаса в доме не было слышно ни единого звука. Я тихонько направился к лестнице, пересекая коридор прямо над спальней хозяев, где, как я надеялся, они крепко спали. Затем спустился вниз, переступая осторожно на своих беззвучных подошвах, пересек коридор второго этажа и спустился на первый по другой лестнице. Несложно было вспомнить, что нельзя наступать на четвертую ступеньку сверху: именно эта мысль владела мной последние двадцать минут.

Свет был опять выключен на всем этаже, кроме гостиной, где по-прежнему горела лампа неукротимой стрекозы. Мне не надо было пользоваться карманным фонариком, чтобы пройти в библиотеку, но, уже оказавшись там, я прошелся его лучом по всему помещению.

Аркрайт все же заходил сюда после театра. Он оставил на бильярдном столе кий и несколько шаров. Маленький коньячный бокал стоял на столике с кожаным верхом рядом с большим стулом.

Бокал был пуст, но, чуть принюхавшись, можно было обнаружить, что совсем недавно в нем был коньяк, и, судя по запаху, – очень хороший.

Рядом с бокалом лежала книга Шеридана «Пьесы» в переплете из красной кожи. Чтение на сон грядущий.

Я прошел к книжным полкам. Проверял ли Аркрайт книжку в переплете из зеленой ткани, перед тем как лечь спать? Выяснить это было нельзя, поскольку она находилась в точности там же, где я ее обнаружил ранее, вечером. Но это было его сокровище. Наверное, он все же взглянул на нее.

Я взял книжку с полки, и оказалось, что по размерам она как раз помещается в кармане моей куртки. Затем я переставил находившиеся рядом книги, с тем чтобы заполнить образовавшуюся пустоту.

И покинул библиотеку.

Он выключил сигнализацию, чтобы войти в дом, а затем вновь включил ее, когда он и Эльфрида были уже внутри. И все это время сигнальная система, конечно же, продолжала охранять весь дом, кроме кухонной двери. Я вышел именно через этот выход, закрыв за собой дверь и заперев все три ее замка отмычкой в обратном порядке. Мне пришлось оставить висеть цепочку с проушиной, и я ничего не мог поделать с ранее перепиленной мной задвижкой. Увы, никто не совершенен!

Однако я был чертовски близок к совершенству, когда восстанавливал отключенную мною сигнальную систему, возвращая на свои места провода, чтобы вновь сделать дверь неприступной. Внутренний голос убеждал меня покинуть побыстрее пределы собственности Аркрайта, пока есть такая возможность, но я все же потратил еще несколько минут, и в итоге только по еле заметным кусочкам изоляции можно было догадаться, что с проводами кто-то возился.

Профессионализм? Я называю это упорным стремлением к совершенству.

Я почти достиг конца Копервуд-Кресент, когда из-за угла вынырнула полицейская машина. Мне удалось изобразить на лице улыбку и небрежно кивнуть, не замедляя шага. Они проехали мимо своей дорогой, а почему бы и нет? Они видели лишь хорошо одетого и сохраняющего самообладание господина, который выглядел так, словно он жил здесь сам.

Они, конечно, не видели никаких резиновых перчаток с вырезанными ладонями: я их снял и засунул в карман еще на дорожке к дому Аркрайта.

«Понтиак» находился там, где я его оставил. Использовав свой проводок вместо ключа зажигания, я запустил двигатель и поехал домой. В запланированное время я вернулся на Западную Семьдесят четвертую улицу. Одно из преимуществ угона машины, оставленной возле гидранта, заключается в том, что обычно можно вернуть ее на то же самое место. Именно это я и сделал, втискивая машину к пожарному крану, хотя на последний уже задрал лапу пятнистый боксер. Я разъединил свой проводок, вышел из машины, не забыв опустить кнопки всех дверных замков, и захлопнул дверцу.

Хозяин боксера, такой же пятнистый, как и его собака, с поводком в одной руке и куском бумажного полотенца в другой, предостерег меня, что я рискую быть оштрафованным или, хуже того, полиция может увезти машину к себе. Я не смог придумать, что сказать в ответ, и молча ушел.

– Чокнутый! – сказал он собаке. – Все они здесь чокнутые, Макс.

Я не стал с этим спорить.

В своей квартире, откусывая сыр, похрустывая крекером и потягивая шотландское виски, хранимое мной для особых случаев, я расслабился и наслаждался приятным волнением, которое наступает после тех слишком редких удач, когда все срабатывает как часы. Напряжение, дискомфорт, тревоги и опасения – все это окупается такими моментами, как этот.

Ранее, когда я, вытянувшись, лежал на жесткой кушетке, я не мог не думать о всех тех сокровищах, которые находились в доме Аркрайта. Наличные деньги, драгоценности, почтовые марки, старинные монеты, предметы искусства... Мне представлялось, как я подъезжаю на грузовике-фургоне задним ходом, ставлю его на лужайку и загружаю всеми этими треклятыми вещами: от восточных ковров на полу до хрустальных люстр на потолке. Я решил, что это единственно возможный способ. Ибо у человека, который захотел бы быть избирательным, неизбежно возникли бы трудности: он бы не знал, что именно красть в первую очередь.

Так что же я приобрел за все свои хлопоты и тревоги?

Я взял книгу, стараясь не капнуть на нее виски, хотя кто-то что-то на нее уже и проливал в прошлые годы. Конечно, она не выглядела такой уж заляпанной, но неторопливый осмотр, который я теперь мог себе позволить, выявил изъяны, ранее мною не замеченные. На лицевой обложке оказались следы воздействия воды. Некоторые страницы были покрыты бурыми пятнами. Последние полстолетия обошлись с маленькой книжкой не очень деликатно, и ни один добросовестный книготорговец не мог бы оценить ее состояние выше, чем хорошее. Я перелистывал ее, читая строфу то здесь, то там. Размер и ритм стихов автора были точны, и нигде он не терял способности подбирать хорошие рифмы, но то, что я читал, воспринималось мной как плохая поэзия.

Ради этого я отказался от крюгерандов и пробных монет Барбера, от Фаберже, Баккара и Даум Нэнси! Ради этого я вернул жемчужно-рубиновое кольцо в его маленький бархатный футляр. Воистину мистер Велкин мог бы гордиться мною!

С Дж. Редьярдом Велкиным я познакомился серым, унылым утром, в среду, за две недели до своего небольшого приключения с взломом и кражей. Команда «Янки» как раз только что проиграла первые две встречи в серии бейсбольных игр, а предшествующим вечером я наблюдал, как мальчишка, который еще и бриться-то не начал, обыграл начисто самого Реджи Джексона. Утро было промозглым, моросил мелкий дождь – все сошлось одно к одному.