Покупателей еще не было, да меня это не очень и заботило. Я устроился за прилавком с книжкой в мягкой обложке. Эти книжки у меня не задерживаются, поскольку все такого рода, что мне приносят, я оптом продаю парню на углу Третьей и Шестнадцатой улиц, который только подобными книжками и занимается.

Хотя иногда я их сначала прочитываю. Книжка, которую я читал, была одним из творений Ричарда Старка о Паркере. Паркер – профессиональный вор, и каждая книга обогащает его образ новыми подробностями: Паркер собирает шайку мошенников, или он направляется куда-то вроде Спартанберга в Южной Каролине для покупки оружия и грузовика, или он находит зубного врача в Янктон-Фоллз, который финансирует начало операции; Паркер и его дружки втягиваются в дело, и затем что-то ужасающим образом не срабатывает. Если бы ничего такого ужасающего не происходило, то все эти книжки Старка должны бы были заканчиваться где-то на семидесятой странице, а Паркер уже стал бы владельцем какого-нибудь собственного острова в Карибском море.

В последний раз, когда я был за решеткой, все там сходили с ума по Паркеру. Мои коллеги зачитывались всем, что попадало к ним в руки о нем, и ничем не гнушались, чтобы достать такое чтиво. Я могу поклясться, что среди этой компании были уже поседевшие мошенники, которые то и дело цитировали друг другу отрывки о Паркере, особенно те места, где он кого-нибудь калечит. Один «медвежатник», специалист по сейфам, без конца повторял эпизод, в котором Паркер сводит счеты с никчемным парнем-работягой, ломая ему три «жизненно необходимые» кости и оставляя искалеченным в болоте. Этот «медвежатник» стал прямо-таки рабом своей идеи – преднамеренно и обдуманно ломать «жизненно необходимые» кости.

Я как раз добрался до того места в книге, где Паркер наносит срочный визит Хенди Мак-Кею, во время обеда последнего, на острове Преска, в штате Мэн, когда колокольчики над дверью затринькали, возвещая о том, что я уже не один. Я убрал книжку подальше от чужих глаз, пока посетитель приближался к прилавку. Нельзя же забывать об имидже, обладать которым обязаны продавцы антикварных книг: недопустимо, чтобы нас могли заподозрить в чтении всякой дряни.

Это был тучный человек с румяным лицом, с широкой, как у бульдога, челюстью, с редеющими каштановыми волосами медного оттенка, зачесанными назад, на начинающуюся блестящую рыжевато-желтую лысину. На нем были темно-коричневая в елочку куртка из твида с замшевыми накладками на локтях, табачно-коричневый свитер, рубашка цвета загара из оксфордской ткани с отложным воротником на пуговичках по углам, вязаный галстук шоколадно-коричневого цвета. Брюки у него были рыжевато-коричневые из кавалерийской диагонали, а ботинки им в тон. У него были длинный узкий нос и седеющие гвардейские усы. Из-под кустистых, взъерошенных бровей, напоминающих терновник, выглядывали карие острые и холодные глаза, слегка налитые кровью.

Он спросил, скоро ли появится мистер Литзауер, а я объяснил ему, что у магазина сменился владелец.

– А-а-а!.. – сказал он. – Теперь я понимаю, почему мои контакты с ним прервались. Видите ли, я любитель книг и собираю их, а он постоянно сообщал мне о поступлении к нему книг, которые могли бы меня заинтересовать.

– А что именно вы собираете?

– Главным образом поэзию викторианского периода, но – по своему собственному вкусу, если угодно. Я неравнодушен к поэтам, умевшим искусно рифмовать. Томас Худ, Алджернон Чарлз Суинберн, Вильям Маквортс Праед. И, разумеется, Киплинг – моя самая большая слабость и предмет восторженного поклонения.

Я уверил его, что все имеющееся у меня в наличии находится на полках. Он направился к ним – поискать что-то для себя, а я достал Паркера из-под прилавка и вернулся к закрученному сюжету преступления. Двое из приспешников Паркера уже были готовы к совершению предательства, когда мой «твидовый» покупатель вновь появился перед прилавком с маленьким томиком в тканевом переплете. Это было собрание лирических стихотворений Аустина Добсона, и я оценил его не то в шесть, не то в семь долларов, что-то около того. Он заплатил наличными, а я завернул для него покупку.

– Если к вам попадет что-нибудь, что могло бы, по вашему мнению, заинтересовать меня, – сказал он, – вы можете, если вас это не затруднит, сообщить мне об этом по телефону.

Он протянул мне свою визитную карточку. На ней были его имя, адрес – где-то в районе Восточной Тридцатой улицы – и номер телефона, относящийся к АТС Муррей-Хилл, 8. Каких-либо сведений о роде занятий этого человека, обеспечивающих его существование, на карточке не было.

Я перевел взгляд с карточки на ее владельца.

– Вы коллекционируете Киплинга? – сказал я.

– Да, в том числе и его.

– Это как-то связано с семейными традициями?

Он широко улыбнулся:

– Вы имеете в виду имя? Совпадение имен? Догадка, конечно, естественная. Но – нет. Я никакой не родственник Киплинга. Видите ли, Редьярд – это не фамильное имя. Это название озера.

– Неужели?

– В Стаффордшире. Родители Киплинга впервые встретились на пикнике на озере Редьярд. Когда у них родился сын, вторым его именем выбрали название озера. Его первое имя – Джозеф, на самом деле, хотя сам он никогда им не пользовался и был известен как Редди с самого раннего детства.

– А ваше первое имя...

– Джеймс, и я им тоже никогда не пользовался. Джеймс Редьярд Велкин. Мне было восемь лет, когда умер Киплинг, и я очень хорошо помню этот день. Это было в 1936 году, ровно через два дня после того, как предали земле тело короля Георга V. Этот день был, как вы легко можете себе представить, днем глубокого траура для всей нашей семьи. Мой отец обожал Киплинга чрезмерно. И он сделал именно то, что и должен был, дав своему единственному сыну имя своего любимца. Вы не согласны? Потому что я, конечно, был наречен в честь Киплинга, а не озера в Стаффордшире. «Сначала старый король, а следом великий бард великой Империи, – сказал мой отец. – Запомни мои слова, Редди. В течение ближайших двух лет в Европе разразится война». Он, конечно, ошибся на один год, и я не думаю, что кончина Киплинга оказала какое-то влияние на вторжение Гитлера в Польшу, но в сознании моего старика одно с другим было неразрывно связано, понимаете?..

Он скорбно улыбнулся, а его густые брови дрогнули.

– Вы интересуетесь Киплингом, мистер Роденбарр?

– Я читал его, когда был мальчишкой.

– Вам следовало бы перечитать его заново. После многих лет пренебрежительного, знаете ли, к нему отношения Киплинг снова начинает обретать признание. Не приходилось ли вам в последнее время перелистать «Ким»? Или «Свет погас»? Или... Хотя чтение вряд ли является для вас отдыхом, не так ли? К концу длинного дня от печатного слова, наверное, воротит и поднимается тошнота.

– О нет! Чтение все еще доставляет мне огромное удовольствие. Может быть, я и в самом деле перечитаю Киплинга заново.

– Постарайтесь. Тем более что для начала можно воспользоваться книжками с ваших же полок. – Оценивающий взгляд настороженных коричневых глаз. – Скажите, сэр, не согласились бы вы пойти со мной сегодня на ленч? Возможно, я бы сумел рассказать кое-что, представляющее для вас интерес.

– Я бы не возражал.

– Тогда в моем клубе. Вам известен клуб «Мартингал»? И если, скажем, в половине первого?

Я ответил, что знаю, где расположен клуб, и что время – двенадцать тридцать – вполне мне подходит.

Кое-что в его словах уже заинтересовало меня.

Клуб «Мартингал» был как будто создан для него – настолько он подходил к его одежде и утонченным, слегка барским манерам. Он располагался на углу Мэдисон-авеню и Тридцатой улицы и был обставлен главным образом дубовой, не очень удобной, мебелью эпохи английского короля Якова I. На стенах висело бесчисленное множество голов зверей – охотничьи трофеи.

Мы обедали в просторной комнате на третьем этаже под неотступным взглядом стеклянных глаз бизона, убитого якобы Теодором Рузвельтом по причинам, в которых я так и не сумел разобраться. Ленч состоял из смешанного жестковатого гриля с размороженным зеленым горошком и жаренным по-французски картофелем. Официант, который все это принес на наш столик, был ревматичным малым, который ходил так, будто ноги его просто доконали. Он выглядел почти таким же удрученным, как бизон.