В этих представлениях ярко сказывлся народный юмор и наблюдательность, и поэтому ученые Мишки со своими «сергачами» (так назывались их вожаки — по имени г. Сергача нижегородской губ., откуда появлялось особенно много этих артистов) недаром были любимцами уличной петербургской толпы.

Таким же любимцем петербургской публики был знаменитый слон, подаренный императрице Анне Иоанновне персидским шахом Надиром. Для него был выстроен особый «слоновый двор» на Фонтанке, где теперь инженерный замок; при слоне находился особый персидский слоновый учитель, обязанный смотреть за ним, лечить его и прогуливаться с ним по городским улицам. Таким образом, «слона», действительно, «по улицам водили», как говорится в крыловской басне, и за ним, в самом деле, «толпы зевак ходили». Содержание слона обходилось недешево: ему полагалось по пуду в день одной только пшеничной муки; кроме того, он употреблял по 28 пудов сахара в течение года и даже 100 ведер водки и вина. Слон был большой знаток этих напитков, и однажды «слоновый учитель» пожаловался, что водка «к удовольствию слона не удобна, понеже явилась с пригарью и не крепка». Впрочем, неизвестно, кто, собственно говоря, остался недоволен водкой, сам ли слон или его «учитель»!

Впоследствии шах Надир послал в дар императрице еще 14 слонов. Для них пристроили к «слоновому двору» новые сараи, а для их благополучного следования даже перемостили Аничков и другие мосты. Таким образом, прибытие слонов в нашу столицу способствовало ее украшению. Позднее «слоновый двор» перевели на угол Невского и Лиговки, а впоследствии была проведена в тех местах даже целая «Слоновая улица».

В частной жизни петербургского общества уже в петровскую эпоху стало замечаться сильное стремление к роскоши и к вольготной «увеселительной» жизни. Князь Щербатов в своей записке «О повреждении нравов в России» справедливо нападает на эту суетную погоню за нарядами и удовольствиями и весьма забавно описывает, как маялись иной раз ради этих удовольствий тогдашние модницы. Он повествует о московских дамах, но его слова могли по всей справедливости быть отнесены и к Петербургу.

«В Москве была одна только уборщица для волос женских, — говорит он:- и ежели к какому празднику, когда должны были младые женщины убираться, тогда случалось, что она за трои сутки некоторых убирала, и оне принуждены были до дня выезда сидя спать, чтобы убору не испортить».

А каковы были тогда уборы — некоторое понятие об этом может дать следующее описание коронационного поезда Екатерины II в Москве:

«За нею (за каретой государыни) тянулся огромный поезд высоких тяжелых золотых карет с крыльцами по бокам, карет очень похожих на веера, на низких колесах, в которых виднелись распудренные головы вельмож. В других, восьмистекольных ландо, виднелись роскошно одетые дамы в атласных робах и пышных полонезах, с напудренными головами, причесанными a la Valliere или палисадником. Ноги в белых атласных башмаках стерлядкою. Лакеи сзади карет стояли, одетые турками или албанцами. Были и настоящие арабы». К слову сказать, арабы или «арапы», как их тогда звали, были в большой моде, и для каждого парадного выезда непременно требовался какой-нибудь черномазый эфиоп, входивший в состав «букета». Под этим названием понималось особое сочетание из трех слуг: выездной лакей в ливрее «по цветам герба», напудренный и в треугольной шляпе, гайдук высокого роста в красном одеянии и «арап» в куртке и шароварах тех же цветов, что у лакея, опоясанный шалью и в белой чалме. Без такого «букета» светские люди тогда не могли существовать!

Особенно увеличилась страсть к роскоши у петербуржцев в царствование Анны Иоанновны и Елисаветы Петровны. Роскошь и затейливость маскарадов, ужинов и балов, которые давались тогдашними богачами, просто превосходят всякое описание. И. И. Шувалов давал, например, ужин «с превращениями»: «во втором часу пополуночи» гости уселись ужинать за обыкновенный стол, не внушавший никакого подозрения. Но после трех перемен кушаний стол вдруг «сам собой» оборотился, и пред озадаченными гостями предстал на оборотной стороне великолепный десерт «со многими движущимися фигурами, фонтанами, плывущими судами и другими куриозными представлениями». У того же И. И. Шувалова петербуржцы впервые увидели свежий виноград, который прежде привозился в Петербург лишь в консервированном виде (в патоке). Виноград предстал пред ними в очень заманчивом виде: он висел на стенах в таинственном гроте, в роскошном зимнем саду, словно он тут и вырос!

Эти удивительные фокусы и штучки были в употреблении и на придворных празднествах. В записках известного Болотова мы читаем, что «обыкновенно среди фигурного стола делали преизрядною фигурою фонтан с каскадами, который во все время кушаний игранием воды продолжался». Несомненно, и там плавали по столу разные лебеди и суда.

Подобная роскошь несколько уравновешивалась чрезвычайной дешевизной тогдашней жизни: фунт мяса, например, стоил при Елисавете Петровне от 2 до 3 копеек, хлеб французский 2 коп. фунт. На Б. Морской можно было иметь квартиру за 1р. 50 к. в месяц. «Трактирщик Рейс, живший в Б. Мещанской» (нынче Казанская ул.), отпускал кушанья по 4 коп. за порцию, «а от него из дому по 5 коп.» «Трактирщик Дюмидо», столь же славный и знаменитый и посещаемый аристократией, как и нынешний Кюба, «держал ординарный стол по 50 коп. с человека, и только «особливый стол» у него (вероятно, с вином и всевозможными деликатесами) обходился по 1 рублю и по 6 руб. с персоны.

При этом существовали способы питаться совершенно даром, и при том самыми изысканными обедами.

Многие вельможи считали особым шиком держать «открытый стол». А это значило, говоря другими словами, кормить в своем доме встречного и поперечного, кто бы ни пришел. Обед готовился в огромном количестве блюд, и хозяин никогда не спрашивал, кто у него обедает. И приходили обедать, действительно, прямо с улицы, такие господа, которые хозяина никогда и в лицо не знали, ни прежде, ни потом.

При Екатерине II ходили ежедневно обедать в царскую кухню некие морские офицеры. Они были щедры и платили царской челяди по 25 коп. за обед, но, вероятно, просто лишь для поддержания собственного достоинства. Одно было при этом неудобство: вследствие особых придворных обстоятельств обедать давали в 12 часов дня, а не позже. Но офицеры, вероятно, думали: «лучше рано, чем никогда!»

Екатерина II сначала об этом не знала, а когда ей донесли, то она спросила: «кто эти обедальщики?» Узнав, что это «флотские офицеры» (о деньгах умолчали!), она благодушно заметила: «Я так и думала! У моряков науки много, а денег мало. Пусть их кушают. Прикажите только, чтобы они на кухню не весь флот вдруг приглашали!»

Роскошные замашки петербуржцев были сильно урезаны и стеснены суровым режимом императора Павла I. Он начал строго преследовать роскошь и «разврат» и особенно беспощаден был ко всему, что напоминало Францию. Так, он запретил ношение круглых шляп, предписав управе благочиния «объявить в городе, чтобы кроме треугольных шляп и обыкновенных круглых шапок никаких других никто не носил».

Запрещено было носить кафтаны и сюртуки с разноцветными воротниками и обшлагами и синие «женские сюртуки» с красным воротником и белою юбкою. Преследовались прически с опущенным на лоб «тупеем» (взбитые волосы).

Уличная жизнь тогда сразу затихла, в особенности после приказа, «чтобы более было учтивостей на улицах». «Неучтивые» жители предпочитали сидеть дома, чтобы избегнуть взысканий. Но и дома сидеть было тяжко: в 8 часов вечера все огни в частных домах должны были быть потушены, и не допускалось ни маскарадов, ни балов. Запрещено было даже танцовать вальс.

Преследуя роскошь, Павел I указал, «чтобы никто не имел за своими экипажами слуг, одетых в гусарское или под другим названием платье, кроме ливрей, каждому классу присвоенных». В этих же видах запрещено было чиновникам носить лакированные сапоги.

Но такое положение вещей тянулось не долго и прекратилось немедленно по кончине императора Павла I. По восшествии на престол императора Александра I петербуржцы совсем потеряли голову от «вольностей»: опять разрешено было танцовать, носить тупеи, круглые шляпы и белые юбки, и, в силу реакции, после долгого поста жители столицы предались настоящей оргии всяких непринужденностей. По улицам летели сломя голову кареты, появились самые фантастические костюмы. Какой-то офицер, по рассказу очевидца этих событий, ехал галопом по тротуару набережной и кричал во все горло: «Теперь можно делать, что хочешь!» Неуменье сдерживаться — признак малой культурности тогдашнего общества — проявилось в полном блеске во время этой своеобразной эпохи.