Как нравственная, так и умственная культура двигались тогда вообще не очень быстро.

Правда, в Петербурге еще при Петре Великом была основана академия наук. Петр пожертвовал на нее колоссальную для тогдашнего бюджета сумму в 24 тысячи рублей, но академия долгое время считалась в тогдашнем обществе пустой затеей, пригодной лишь для устраивания фейерверков, сочинения виршей и т. п. Академики, между тем, все-таки дело свое потихоньку делали и нередко пытались знакомить публику с результатами своих исследований и с новейшими открытиями. Так, например, еще в 1741 году объявлялось в академических «С.-Петербургских Ведомостях» для «охотников до физической науки», что профессор Георг Вольфганг Крафт намерен опять нынешнего лета по изданной от него книге публично показывать физические эксперименты о движении, о воздухе, теплоте и стуже, которые от славного в Англии Невтона о свойствах света и цветов изобретены».

К сожалению, мы не знаем, много ли находилось в Петербурге «охотников до физической науки», и наполнялась ли аудитория проф. Крафта во время этих первых в России публичных лекций.

При Павле I эти лекции уже значительно развились, и, наверное, увеличился контингент посетителей. Летом 1798 года в академии наук происходили уже следующие, например, «публичные на российском языке наставления» по энтомологии (академик Озерецковский), ориктогнозии (систематической минералогии) — Севергин, теоритемской химии по Лавозьевой системе и о металлах — (Захаров) и по физико-математике (Гурев).

При Екатерине II у нас началась периодическая журналистика, в которой, как известно, сама государыня принимала большое участие. Стали выходить журналы: «Всякая всячина», «И то и сё», «Ни то ни сё», «Ежемесячные сочинения», «Трутень» и пр. А до Екатерининской эпохи петербуржцы пробавлялись сухими академическими «С.-Петербургскими Ведомостями», лучшую и наиболее живую часть которых составляли частные объявления. По этим объявлениям можно довольно хорошо проследить всю тогдашнюю жизнь, привычки, вкусы, взгляды общества. Объявления писались курьезным, совершенно еще невыработанным, языком. Например: «Продается безпорочная бурая лошадь»; «Оставлены в забытии в Зимнем дворце на лесенке Англинские золотые часы»; «Лучшие моськи продаются против мясного ряда, идучи в Ямскую» и т. д.

И на каждом шагу среди этих объявлений попадаются ужасные, режущие глаза, объявления о продаже людей! Странно, дико читать подобные объявления:

«Продается повар с женою и малолетней дочерью».

«В Большой Коломне, в каменном доме под № 285 продается мальчик, знающий чесать волосы, и дойная корова».

«Продается молодых лет доброго поведения девка, недавно привезенная из деревни. Видеть ее можно по Воскресенской улице в доме под № 29».

«Продается за излишеством женщина 37 лет».

Везде и всюду в объявлениях «Ведомостей» сквозит этот отвратительный, гнусный взгляд на «черного» человека, как на скот, который даже сам не может «ехать», но которого «привозят». И тут же совершенно обратный взгляд на «вельмож»; «В доме его высокопревосходительства, господина тайного советника такого-то продается то-то». «О цене узнать от дворового человека его сиятельства, князя такого-то». Даже в кратких объявлениях не могли обойтись без этого свойственного духу тогдашнего времени низкопоклонничества: без этих превосходительств, имен и отчеств всеми буквами. Даже о животных, принадлежавших этим господам, выражались совсем особо, лучше, чем о простых людях. В одном объявлении мы, например, читаем: «По Галерной улице из дома его сиятельства князя Платона Александровича Зубова ушла собака большого росту», а рядом: «сбежал дворовый человек Иван Осипов, а приметами он: росту небольшого, глаза имеет быстрые». Собака «ушла», а человек «сбежал»!

Этим взглядом, унижающим значение человеческой личности, проникнуты все отношения того века. Тогда не считалось зазорным иметь шутов и даже, более того, не считалось зазорным поступать в шуты: при Анне Иоанновне в качестве шутов состояли граф Апраксин, князь Волынский и князь Голицын. Пощечины и «рукоприкладство» всякого рода и за грех не считались: Волынский избил палкой профессора Тредиаковского, и тот стерпел. Тот же Тредиаковский получил «всемилостивейшую оплеушину» от самой Анны Иоанновны — и на этот раз даже был доволен. Некая сановная дама встретила однажды свою подругу следующим, положительно, классическим, словно взятым у Грибоедова, приветствием: «Ах, как я тебе рада, а то, смерть, было скучно, и со скуки я уже хотела приказать пересечь своих арапов».

При таких этических взглядах тогда было возможно многое такое, что нынче считается совершенно ни с чем не сообразным. При Елисавете Петровне фрейлины и придворные дамы курили, например, вино! (Вероятно, это было выгодно!) В одном из указов прямо-таки сказано: «Е. И. В. Обер Гофмейстерине, штатс-дамам и всем фрейлинам, доколе они будут фрейлинами, дозволяется на свои домашние расходы в заклейменые кубы и казаны курить вина по 1000 ведер в год».

Столичные нравы отличались тогда удивительной простотою: еще при Елисавете Петровне существовали «общие бани» (для обоих полов), и потребовалось потом несколько специальных указов, чтобы «истребить» эту безнравственность. При Елисавете Петровне было также запрещено купаться в Фонтанке близ Летнего дворца (около Симеоновского моста). Купались тогда, конечно, не в купальнях, а прямо на виду у всех: такая роскошь, как купальни, появилась лишь в позднейшие времена!

Таковы «тайны истории», скрывающиеся в летописях нашей столицы. Некоторым из этих тайн, положительно, «верится с трудом». За 100–150 лет жизнь так далеко ушла вперед, что многие прежние люди и многие прежние нравы нашего города кажутся занесенными с какой-то другой планеты.

— Лучшим украшением нашей столицы служат ее памятники.

Древнейшим по времени выполнения памятником является тот памятник Петру Великому, который находится теперь пред Инженерным замком. Идея его создания принадлежит императрице Анне Иоанновне. Она поручила составить проект его знаменитому Растрелли, который и выполнил поручение, и статуя, изображающая Петра в римской тоге, с венком на голове, была совершенно готова к концу царствования императрицы. Но случилось так, что о памятнике позабыли, и он во все последующее царствование императрицы Елисаветы Петровны пролежал у Исаакиевского моста.

Император Павел I обратил на него внимание и повелел поставить его пред только, что сооруженным Инженерным замком. Надпись на памятнике: «прадеду правнук» — принадлежит самому императору. В наше время эта прекрасная скульптура совершенно незаслуженно остается в тени, и это можно объяснить только тем, что Петр Великий имеет в Петербурге другой памятник для себя — памятник гениальный, единственный в своем роде, не имеющий себе равного.

История его возникновения гораздо длиннее и сложнее.

Императрица Екатерина II, пожелав «во славу блаженныя памяти императора Петра Великого поставить монумент», поручила в 1765 году русскому посланнику в Париже, князю Голицыну, найти художника для выполнения задуманного ею монумента. Из многочисленных проектов она остановилась на проекте Фальконета, представляющем Петра в том общеизвестном виде, в каком он красуется ныне на Сенатской площади.

При осуществлении проекта возникло затруднение, где достать скалу для подножия конной статуи?

Сам Фальконет думал составить скалу из нескольких камней, соединив их металлическими скобами, но петербургский полицмейстер граф Карбурий доказал ненадежность такого пьедестала и, кроме того, сам же отыскал нужную скалу целиком. К нему явился казенный крестьянин Семен Вишняков и сообщил, что в лесу, близ Лахты, лежит огромный камень, на котором, по преданию, некогда стоял Петр I, обозреввя место сражения при начале шведской войны. Скала находилась на 21 версте от Петербурга, в 3 1/2 верстах от Невы, и лежала в глубине 15 фут в болоте, возвышаясь над ним только на 6 фут.