Через узкую щель в стене подсматривать было трудно, но она много раз бывала в доме, где собирался совет, так что с легкостью представляла его изнутри: тусклый свет, еще больше затуманенный клубами табачного дыма, поднимающегося под потолок, стены из древесной коры, на них развешаны сплетенные из тростника циновки и разноцветные птичьи перья, ярко раскрашенные циновки лежат на утоптанном земляном полу. Она услышала знакомый низкий голос своего дяди Вовинчо. Что он здесь делает? Его деревня на расстоянии дня пути отсюда. Он, должно быть, приехал тайно. Обычно из его поселка прибегали гонцы и объявляли о прибытии вождя, и Паухэтан посылал своих людей ему навстречу. Удивление и любопытство и привели ее прямиком к трещине в стене. Ее отец, великий вождь, сидел на небольшом возвышении, покрытом мехами. Если бы он был там один со своими женами, она вошла бы пожелать им спокойной ночи, но в тот вечер вокруг ее отца сидели его старшие военные вожди и оживленно беседовали. Волны напряжения докатывались до нее сквозь кору стен. И не было жрецов, раскрашенных черной краской. Напрягшись, она смогла расслышать обрывки слов дяди.

«Злые духи, издающие странные звуки... снова эти грязные воины... волосатые... огромные каноэ!»

Покахонтас была озадачена. О чем это они говорят? «Воины» и «злые духи», сказал Вовинчо. Какое-то племя собирается воевать с ними?

Покахонтас разглядела лицо отца, мрачное и угрожающее. Он, казалось, был раздражен рассказом Вовинчо, но озабоченности в нем она не почувствовала. Правда, она никогда и не видела, чтобы отец был охвачен страхом. Он был полновластным правителем своих земель, а кое-кто говорил, что и таким же могущественным, как сами боги. Слово Паухэтана являлось абсолютным и непререкаемым. Покахонтас привыкла видеть, как трепещут в присутствии ее отца и даже лишаются чувств поклоняющиеся ему, но одновременно страшащиеся его гнева подданные.

И сейчас она ощущала не страх. Тот разговор был слишком странным, не похожим ни на что, когда-либо слышанное ею.

Облако, легкое, как паутинка, застлало солнце, и Покахонтас вздрогнула. Ей придется дожидаться, пока они вознамерятся говорить об этом. Она знала, что это окажется нелегким делом. И так уж полночи она провела без сна, пытаясь удовлетворить свое любопытство. В свои двенадцать лет Покахонтас уже знала, что ожидание очень тяжелое дело.

Возможно, ей следует принести жертву — птицу, белку или, может, кролика. Это умилостивит богов и отведет наказание, которое грозит ей от отца за подслушивание.

Некоторое время Покахонтас лежала на теплой земле, обдумывая свои действия. Она приложила ухо к земле. Для нее это было так же естественно, как дышать. Важно знать, что может двигаться поблизости. Она не была так искусна в распознавании звуков, как некоторые старшие мужчины, но знала уже многое не хуже, а может быть и лучше, чем ее сверстники. Но услышала ли она слабый, глухой звук? Она не была уверена. Иногда оказывалось, что она придумывает звуки. Она пробежала пальцами по острому лезвию висевшего у нее на поясе кремневого ножа — последнего подарка отца. Затем снова приложила ухо к земле. Она ничего не услышала, не почувствовала движения животных. Подтянув ноги, она поднялась одним грациозным движением. Мгновенье постояла, глядя на лес, — прямая, стройная фигурка, глаза прищурены из-за яркого солнечного света, длинные черные волосы свисают между лопаток. Она направилась к лесу, в том направлении, куда садится солнце.

Лес начинался сразу за лугом и простирался так далеко, что еще ни один воин из поселка не доходил до его края. Была пора цветения, и кизил стоял весь покрытый цветами, а лес был расцвечен белым и бледно-розовым. С некоторых деревьев свисали огромные кисти глициний, они перемежались азалиями, сверкавшими ярко-розовым и красным. Есть где укрыться, и погода ясная. Великолепный день для охоты.

Когда Покахонтас дошла до первых деревьев, она опять прислушалась. И, пройдя несколько шагов вглубь, снова. Теперь она ощутила это — едва уловимый запах, принесенный ветерком, намек на стук копыт, переданный землей. Это было слабым и трудно различимым, но она знала, что это там, в лесу, вдали от поселка, в той стороне, где заходит солнце.

Она стала продвигаться вперед, скользя от дерева к дереву, босые ноги двигались легко, перед каждым шагом проверяя землю, чтобы не хрустнула ни одна веточка. Мысли ее работали четко, все чувства были обострены. Она охотилась так часто, что сейчас действовала инстинктивно — короткие остановки, чтобы проверить направление ветра, неглубокие вдохи, приносившие с собой запах сосны, цветов кизила, оленя. Оленя...

Запах был явственный. Она притаилась за толстым стволом старой сосны и замерла. Вот она — самка оленя, молоденькая, светлая, на расстоянии выстрела из лука, но ее оружием был нож, а не стрела. Ну почему ей не разрешают носить лук! Это была их с отцом давняя междоусобица.

«Я не могу сейчас думать об этом, — пронеслось у нее в голове. — Я просто должна добыть ее с помощью ножа».

Она знала, что ей предстоит самая трудная схватка из всех, в которые она вступала. Она знала, что никто из мужчин даже и не станет пытаться обмануть оленя, не надев традиционную накидку из шкуры оленя и оленьи рога. Ей придется дождаться, пока олениха подойдет ближе, еще ближе, а потом внезапно напасть. Пожалуй, лучше всего прыгнуть с дерева. Она найдет ветку пониже и заберется на нее.

Не поворачивая головы, она взглядом обежала соседние деревья. В пяти-шести шагах от нее рос клен с низко склоненной веткой, которая, возможно, выдержит ее. Она огляделась и начала осторожно двигаться, переводя глаза с оленихи на землю и на дерево. Животное отвернулось, и Покахонтас использовала этот момент, чтобы пробежать последние два шага, уцепиться за ветку и подтянуться вверх.

Ее движения были уверенными и ловкими, но несмотря на это она все же произвела легкий шум. Покахонтас затаила дыхание. Теперь она не видела олениху и не могла слышать ее, а пока дыханье не успокоится, не почувствует даже ее запаха. Но это было хорошо, потому что если бы она встревожила животное, то услышала бы треск и шум его отступления.

Она как следует выждала. Левая нога неловко подогнулась, но она не смела шевельнуть ею. Усилием воли она прогнала пронзительную боль в бедре. Каким блаженством было бы устроиться поудобнее.

Ее чувства сосредоточились на оленихе. Она все время передвигалась, но ни разу не прошла под веткой. Как она сможет поймать ее, если та упорно не желает подойти к ее дереву? Покахонтас начала думать, что переоценила свои возможности. И даже если она поймает олениху, разве сможет одна дотащить ее, такую тяжелую, в поселок?

Покахонтас уже почти решила оставить свою затею, как вдруг кожу словно закололо иголочками. Звук, движение, а может, просто ощущение сказало ей, что поблизости находится еще одно живое существо помимо оленихи.

Та тоже его почувствовала. Раздался треск, потом стук оленьих копыт. Животное, теперь уже по-настоящему встревоженное, побежало прочь от пришельца и прямо к Покахонтас и ее дереву.

У Покахонтас была секунда на раздумье. Шорох внизу — и в то же мгновенье она прыгнула. Она содрогнулась, когда приземлилась на спину оленихи, но быстро собралась и схватила животное за шею. Неудобно сидя верхом — одна нога волочилась по земле, — она с трудом достала нож и дотянулась до горла оленихи. Нашла нужное место, всадила нож и вытащила его. Олениха упала сразу же, и вместе с ней Покахонтас. Судорога, и животное неподвижно вытянулось у ее ног.

Покахонтас выпустила дыхание медленным, глубоким выдохом. Первое тихое чувство торжества шевельнулось внутри нее. Однако мозг ее был настороже. Инстинкт заставил ее прыгнуть на олениху, инстинкт, выработанный поколениями охотников. Но он также подсказывал, что она не одна в лесу. Поблизости был человек. Другое животное не напугало бы так оленя. Она повернула голову и прислушалась.

Перекрывая все шумы леса, прозвучала резкая, четкая трель виргинской куропатки, дополненная одним лишним звуком. По этому сигналу ее братья и сестры узнавали друг друга. Вздох облегчения вырвался у нее. Она ответила таким же свистом.