Представитель суда прочел приговор. Двое солдат подошли к приговоренному, сняли с него шинель и приказали снять сапоги. Поняв, что от него хотят, он, наконец, сообразил, что все это на шутки не похоже и, побледнев, расширенными от ужаса глазами, смотрел на окружающих. С него стащили сапоги и поставили на самом краю ямы, спиной ко всем собравшимся.

Раздалась команда; вышло четыре автоматчика и, по данному сигналу, дали залпом короткую "очередь". Медленно, как бы садясь, приговоренный повалился на бок. Он лежал на земле и стонал. Он был только ранен и, по-видимому, не особенно тяжело. Это было тем более удивительно, если учесть, сколько пуль должно было пройти через него, при {85} стрельбе автоматическим оружием на близкой дистанции.

К лежащему на земле быстро подскочил уполномоченный "особого отдела" и, выхватив из кобуры пистолет, выпустил три пули в голову лежащего. Тот вздрогнул и замолк.... Подошло несколько солдат, спустили тело в яму и быстро начали засыпать могилу землей. Все разошлись.

Через несколько дней мы узнали, что в связи с этим случаем, уполномоченный "особого отдела" награжден медалью - "За боевые заслуги".

 --

В тесной связи с "подвигом" уполномоченного НКВД, находится и другой случай, хотя и не имеющий прямой связи с первым, но свидетельствующий, что никаким террором, никакими расстрелами нельзя было бороться с той "крамолой", которая пронизала советскую армию насквозь и проявлялась либо в самострелах, либо еще в чем то ином.

В течение длительного времени, около штабной землянки, или иначе "блиндажа" батальона, очень часто стоял на посту пожилой солдат, по фамилии Чернышев. Он был старателен и охотно, во внекараульное время, оказывал всякие мелкие услуги и, если его посылали куда либо, - толково исполнял любые поручения.

Скоро к нему привыкли и он постоянно околачивался в штабной землянке, или около нее; командир батальона даже распорядился, чтобы его временно откомандировали из роты в распоряжение штаба.

Однажды вечером, когда Чернышев стоял на посту около входа в штаб, немцы, с соседнего участка, открыли косоприцельный пулеметный огонь. Батальонный штаб, обычно закрытый от ружейно-пулеметного огня, оказался под обстрелом. Трассирующие пули летели мимо, ударялись в бревна, блиндажа, вонзались в притолоку двери.

Увидев происходящее, Чернышев попытался укрыться за углом штабной землянки, но не успел и одна из пуль пронизала ему область живота.

Прибывшие санитары доставили раненого в пункт медицинской помощи, где он, не приходя в себя, скончался.

Когда мы, поздно вечером, сидя в штабе, ужинали, я выразил свое сожаление о гибели Чернышева. Меня поддержал комбат.

- Вы сожалеете? Хороший солдат был? - иронически усмехаясь, сказал комиссар.

- А не желаете ли, товарищ старший лейтенант, взглянуть вот на это? - и он бросил на стол какую то, аккуратно сложенную бумажку.

Я развернул ее. Это была немецкая пропагандная листовка, {86} напечатанная на русском языке, критиковавшая сталинский режим и приглашавшая красноармейцев переходить на сторону немецкой армии. Если эту листовку определенным образом сложить, то получался маленький четырехугольный листок, в центре которого, в рамке, был напечатан, на немецком и русском языках, пропуск для перехода на немецкую сторону. Листок, брошенный комиссаром, был аккуратно сложен, именно, таким образом.

- Я эту "драгоценность" обнаружил у него после смерти, во внутреннем кармане. Все было, видимо, приготовлено. Сволочь проклятая! Жаль, что подох, а то показал бы ему!...

Я молчал, ибо независимо от моего отношения к этому делу, надо было молчать. На эти, более чем скользкие темы, лучше было не разговаривать. Что то несвязное пробормотал и комбат, сочно при этом выругавшись.

Комиссары, работники армейского НКВД - люди особой категории, люди, собственно говоря, мало похожие на людей в прямом смысле этого слова. Они воспитаны так, что насквозь пропитались и оказались насыщенными дьявольской ненавистью ко всему тому, что так или иначе несогласно с ними.

Ненависть и какая то спокойная, будто "естественная" жестокость - вот основная черта их характера. Они также относятся ко всему несогласному в чем то с ними, с глубочайшим презрением, считая себя носителями абсолютной истины и не пытаясь даже разобраться в каких то иных взглядах. Человеческая жизнь для них ничто.....

Так их воспитали и тот из них, кто действительно верит в то, чему его научили, представляет собой тип законченного и злобного фанатика, с беспредельной нетерпимостью относящегося ко всему инакомыслящему. Остальные же - это чиновники, которые из личных, служебных соображений стараются быть такими, какими они должны быть....

5. Наступление

Через несколько дней наш полк, совместно со всей дивизией, был переброшен на двадцать километров южнее, где, сменив сильно потрепанную гвардейскую часть, занял ее позиции в нескольких километрах от железнодорожной станции М.

Окопы, оставленные гвардейским полком, как водится, находились в лесистой низине. под сопкой, а на сопке (тоже как всегда) находился противник. Сложная сеть проволочных заграждений была протянута по склону холма..

Как уже говорилось раньше, {87} немцы, на этом участке фронта находились в мешке. Видимо, учитывая это, немецкое командование решило отойти без боев, с тем, чтобы избегнуть грозящего им окружения.

Разведка донесла, что на ближайшей станции производится спешная погрузка всевозможного имущества, с целью эвакуации. По-видимому, отходя, немцы хотели вывезти все, вплоть до гражданского населения.

Командование, получив эти сведения, решило помешать планомерному отходу германских частей, нанести на нашем участке фронта удар, захватить станцию М., прервать эвакуацию, внести панику и принудить противника отступить ускоренными темпами. Было ясно, что немецкая часть, стоящая перед нами, является незначительным заслоном, прикрывающим отход основных сил.

Между нами и станцией лежала широкая гряда холмов (сопок), покрытых лесом и кустарником. На них находился противник. Справа, на участке соседнего полка, проходило шоссе, которое изгибаясь между холмами, выходило прямо к станции.

Единственно правильным тактическим планом являлось бы обходное движение (а ни в коем случае не атака обороны противника в лоб) и использование шоссе для широкопоставленной танковой операции. Надо было прорвать фронт, в другом, более слабом месте и по ближайшему тылу противника выйти к станции. Одновременно, массированным танковым ударом следовало прорвать оборону немцев на шоссе и, прикрывая пехоту, вместе с нею, выйти к станции.

К сожалению, этого ничего не было сделано. Было приказано нечто совсем другое. Основной удар был направлен на сопку, находившуюся перед нашим батальоном, так как она господствовала над станцией и над линией железной дороги. С этой точки зрения взятие ее было целесообразно, но, во первых, оно бы стоило колоссальных жертв, а во вторых, эти жертвы могли бы быть принесены совершенно напрасно, ибо ручаться за успех операции при атаке в лоб, в данном случае было весьма трудно.

Одновременно было указано, что эту операцию, порученную нашему батальону, будет поддерживать полковая артиллерия, а, кроме того, по шоссе подойдет танковый дивизион, который также поддержит нас своей артиллерией и будет вести наступательный бой в районе шоссе.

Настало зимнее солнечное утро. Снег хрустел под ногами а покрытые им ели, низко наклонили свои ветви к земле...

{88} Под ними суетились и сновали люди, почти шепотом переговариваясь друг с другом. Противник был близко, а в морозном воздухе особенно хорошо разносятся все звуки. Роты готовились к наступлению.

Находясь на артиллерийском пункте, я внимательно осматривал в бинокль оборону противника. Ясно был виден бруствер окопов, ходы сообщения, но ни одного признака жизни. Сопка точно вымерла. Создавалось впечатление. что немцы ночью незаметно отошли.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: