Левый глаз Крашенинникова совершенно заплыл. Несмотря на немалый рост Виктора, "дровосек" ухитрился разбить ему в кровь лицо, и она теперь стремительно заливала рот, непрерывно вытекала из носа - может быть, сломанного, кто знает... "Железный" дрался уверенно, хотя заторможенно, как в замедленных кадрах, что все-таки очень напоминало наркоту, и это придавало Виктору силы. Он должен справиться. Однако маленький понял то же самое. И тогда он вытащил нож. Да, Виктор ловко успел перехватить его кисть, но неудачно согнулся, и нож полоснул выше левой брови. Кровь заливала, не давая смотреть.

Плохи наши дела, Танюша...

Виктор начал терять силы. Очевидно, ему поранили ему руку, потому что страшно болело левое предплечье. Маленький потянул "дровосека" за собой - Виктор уже опустился на землю, и с ним, вроде, вопрос был решен. Но сознание не покидало Крашенинникова, и двое все-таки просчитались.

Виктор с трудом, кое-как вытер кровь и поднял голову: Таня опять страшно косила. В глазах, устремленных на него, казалось, исчезло всякое выражение, но Виктор хорошо знал, что она думает и что произойдет, если его сейчас прирежут или он хотя бы на время отключится. Не может он отдать им на растерзание свою Таньку...

И он им ее не отдаст.

Правой, еще более-менее благополучной и послушной рукой он машинально пытался нащупать возле себя камень, но, как назло, ничего похожего не находилось. "Дровосек" железной хваткой рванул Таньку на себя, и Крашенинников начал медленно подниматься. Теперь ему нужно было только успеть...

Прежде чем эти двое что-нибудь сообразили, Виктор в несколько огромных шагов настиг их и почти не задумываясь, что делает, в вакууме отчаяния сомкнул пальцы на тонком Танькином горле. Круглая коричневая родинка между ключиц...

Он не отдаст им Таньку... На него смотрели глаза с рыжеватыми крапинками. Левый страшно косил... Они все понимали. И сознание потихоньку меркло в них, оставляя Таню навсегда...

Виктор не слышал, как истошно орали эти двое, тщетно пытаясь отодрать его пальцы от Тани. Она уже была мертва, но разжать рук он никак не мог. Матюгаясь, маленький старался ему помочь. Зачем, Виктор не понимал.

- Ты псих, шизанутый! - орал маленький. - Бежи отсюда скорей! Тронулся, видать, он, Толик! Давай уходить, пусть он сам тут разбирается!

Но они почему-то медлили, топтались на месте, все тише и тише матюгаясь. Виктор осторожно опустил Таню на мокрые листья и лег рядом. Сквозь кровь, заливавшую лицо, он смотрел на ее быстро застывающий профиль: ровненький нос, рот, приоткрытый в последнем удушье, страшный, искаженный, прилипшие ко лбу волосы... Широко открытые глаза цвета подсолнечного масла... И букет смятых кленовых листьев, собранный ее руками.

Виктор с трудом дотянулся и положил ей его на грудь.

- Ты, парень, чего, и вправду не в себе? - спросил маленький.

Похоже, "дровосек" даром речи почти не владел.

- Ты зачем девку порешил?

Виктор глянул на него из-под припухших век.

- Чтобы ты не порешил, сволочь! - прохрипел он и попробовал встать.

Видно, было нечто такое в движениях и взгляде Крашенинникова, что вдруг испугало их, хотя теперь они свободно могли прирезать его, едва стоящего на ногах. Но они испугались. Маленький начал суетливо озираться и неуверенно попятился.

- Отваливаем, Толик! - сказал он. - Ну его на хер!

Они исчезли так мгновенно, словно провалились сквозь землю. Ушли куда-то в лес известными лишь им тропами. Ветер шевелил кленовые листья на Таниной груди. Тишина навалилась смертельной, невыносимой, невероятной тяжестью.

- Таня, - сказал Виктор и снова опустился на землю, - Танечка, родная, встань, а?.. Хочешь, я тебе помогу?.. Я ведь сильный, ты знаешь, я сумею отнести тебя в избушку... В воскресенье приедет Алеша. Ты ведь его любишь, Таня... Он удивится, если вдруг не застанет тебя. А Татка просила яблок из сада... Она любит красные... Таня, хочешь, я больше никогда в жизни не буду петь дурацкие песни и читать стихи?.. Тебе ведь это не нравится, правда?.. И мне тоже... А листья надо погладить утюгом, тогда они будут стоять у нас долго-долго... Ты только встань и увидишь, как все будет хорошо-хорошо...

Он прижался к Таниному плечу и застыл. Он не знал и не помнил, сколько прошло времени. В полной темноте начался дождь, осторожно застучал по веткам, и Виктор очнулся от холодных, секущих лицо капель. Его бил озноб. Таня лежала рядом, бесконечно близкая и страшно далекая.

- "Где, в каких краях, встретимся с тобою...", - прошептал Виктор и снова попробовал встать.

Все тело болело, но кровь почти остановилась, запеклась на щеках твердой отвратительной коркой. Дождь шел все сильнее, а он "смывает все следы", подумал Виктор. Сознание стало неожиданно ясным и острым - теперь нужно уходить. Конечно, возникнет вопрос о том, как Таня сюда попала, а Тата, Гера, Алеша, Нина отлично знают, с кем она здесь жила. Нет, уходить нет смысла.

Виктор опять лег, уткнувшись носом в землю. Он должен быть с Таней, пока их не найдут. Если сам не подохнет к тому времени. Ну, не ползти же ему в милицию, которая, кстати, неизвестно где находится... И вокруг ни души. Но он ошибался.

Как в дурном сне, перед ним вдруг возник тот маленький, тряпочный. Почему-то он был один, без своего кореша, и тоже, казалось, дрожал в ознобе. Виктор решил, что ему мнится, мерещится, что просто начинается бред, но потом вдруг уверовал: маленький существует. Он присел на корточки возле Виктора и забормотал быстро-быстро, пугливо озираясь:

- Парень, слышь меня, парень? Ты чего тут разлегся, ведь заберут!

- "Оттого, что лес - моя колыбель, и могила - лес", - прошептал Виктор. - Не убеждает? А я думал, ты вернулся, чтобы меня пришить. Без забот, без хлопот! Потому что вовремя не успел. И это самое лучшее, что можно придумать! И тебе спокойно, и мне хорошо... Давай, друг, действуй!

- Поднимайся, слышь? - повторял маленький, словно до него не доходил смысл сказанного Виктором. - Вставай и бежи! Тебе есть где схорониться? Ехай в город! У тебя там живет кто? Или с нами пойдем. Но это хужее, лучше ты сам спрячься. Нас не найдут, а ты чего-нибудь про себя выдумай по дороге. Я как лучше хочу, парень! Слышь, эй! Или ты совсем тронулся?

Виктор с трудом разлепил затекшие веки. Чего он так старается? И кто из них двоих действительно тронулся?

- "Где ж ты, времечко лихое, когда можно было жить разбоем, да-да! Неужели это время не вернется никогда?" - сипло пропел Виктор.

Маленький испугался не на шутку.

- Ты чего это... вроде как поешь? - спросил он, совершенно ошалев.

- "Нам песня строить и жить помогает!" - уведомил Виктор. - А тебе, мразь, что нужно? Зачем вякаешь? Ты свое дело сделал, подонок, хочешь докончить, так я ведь ничего не имею против! Валяй, только поживее! И с концами!

Маленький обрадовался и сразу успокоился.

- Ну, заговорил по-человечески! А то ни черта не поймешь! Не то стихи, не то песни... Все странные какие-то... Ты поспеши к первой электричке, хочешь, я доведу? Ничего здесь не трогай, следов, слышь, не останется! Только уходить надо по-быстрому! Смывайся, парень, я ведь тебе добра хочу!

Виктор засмеялся.

- Добра хочешь? - переспросил он и сел. - Ты мне хочешь добра?! Звучит превосходно! Впечатляет во всех отношениях! Надо же, как мне неожиданно повезло: встретил в лесу друга! "Только раз бывает в жизни встреча"!

Руки судорожно, непроизвольно сжимались в кулаки, и маленький поджался и испуганно попятился.

- Ты чего, а? - забормотал он. - Ну, ты чего, психопат? Никогда чокнутого такого не видал...

И Виктор внезапно догадался, что произошло: из жертвы он превратился в глазах маленького в сообщника, в такого же преступника, убийцу, висельника, стал своим, родным и близким человеком, с которым можно и нужно закорешить, которому необходимо помочь. Поэтому он удостоился чести быть спасаемым.

Крашенинников усмехнулся. Ему, наконец, удалось встать и выпрямиться во весь рост. Он с трудом сделал шаг, стараясь не упасть, но маленький опять исчез, вновь как сквозь землю провалился. Тогда Виктор думал, что навсегда...