Но получилась осечка. Сначала как поплавок веревка выскочила из воды, потом показалась Ванюшкина голова.

— Петля из рук выскользнула!

Я уже наготове. Ныряю, как Ванюшка, с камнем, но иду вниз головой. Это дает мне возможность маневрировать: одна рука у меня свободна, и я подгребаю ею прямо к мотору. Ухватился за скобу для переноски, камень бросаю, а петлю накидываю на винт мотора. Все, порядок! Дело сделано!

Чувствую себя победителем стихии. Воды в данном случае. Замерз, посинел, все тело зудится, искусанное комарами, а я плясать готов от радости.

— Ну что ж, теперь давай трогательно попрощаемся! — говорю Галке, злорадно посмеиваясь.

— Прям уж! — фыркнула она в ответ.

Да я это просто так сказал, чтобы позлить ее. Разве теперь от Галки отвяжешься? Гуранка она и есть гуранка.

— Потерпеть уж придется, Миша, — отвел меня в сторонку командор. Кашеварить зато будет, одежонку продырявим — залатает, постирушки устроит…

— Парни, теперь вы верите, что это диверсия? — опять принялся за свое Кольча. — Вору наш мотор до лампочки! Ему главное — нас домой вернуть.

— Умный ты, Колян, как утка, — засмеялся Ванюшка. — Только отруби не ешь!

— Это ты к чему, командор? — насторожился Колокольчик.

— Да к тому, что Чак помешал вору. Понял? Вот он и фуганул мотор в омут.

— Не вам, не нам?

— Вернуться хотел за ним, когда мы отсюда уберемся!

Тяжелый выдался денек. Кутима злая горная река, это не Чистюнька. Часто сжимают ее с боков гольцы. Внизу они зализаны до синеватого камня, покрыты, как плесенью, зеленым мхом, оплеваны пеной. А вверху лишайниками разрисованы, и уже только потом земляная корка все укрыла, и щетиной кажутся на ней высоко у тебя над головой редкие сосны. Местами идем как по дну глубокого ущелья. Я чуть было не налетел на топляк, когда сидел у руля. Бревно несло водой, поставив на попа. Валялось оно где-то на берегу, один конец сох, а другой мок. Потом дожди прошли, речка поднялась, слизнула его и поперла стоймя. Если бы я оплошал немного, могло бы насквозь борт прошибить у шитика.

Галкину берестянку мы погрузили в шитик. Практицизм хозяйственного командора: зачем зря бензин жечь?

Вечер того и гляди в ночь перейдет, а мы все в пути. Где-то тут поблизости должна быть переночуйка, помеченная для нас дедушкой Петрованом на карте. Он ее назвал хижина Джека Лондона. Оказывается, давно-давно, еще в первые годы Советской власти, геологи наткнулись на нее, голодные и холодные. Сбились с намеченного пути, остались без продуктов, а дело было уже к зиме. И вот заходят они в эту избушку, а там и сухие дрова припасены, и вяленая рыбка, и мешочек крупы, и соль… Да еще лежит на полочке томик рассказов Джека Лондона. Так и стали потом звать эту переночуйку — «хижина Джека Лондона».

— Там огонек! — разглядела во тьме глазастая Галка.

Верно. Костерок горит у хижины.

— Право руля! — скомандовал причалить к берегу командор.

— Охотники, наверное, — сказал Кольча.

— Чего ты буровишь? Какая тебе сейчас охота?

— Может, тот ворюга, который наш мотор утопил? — сделал предположение я.

Мы пристали к берегу, набрали в кустах всякого валежника и на всякий случай замаскировали наши лодки. Для табора командор выбрал дно глубокого оврага. Заметить нас в нем можно разве только с вертолета.

— Командор, давай я в разведку слетаю! — загорелся Кольча, едва мы поставили палатку.

«Перед Галкой хорохорится!» — решил я.

Ванюшка развернул на коленях карту, освещая ее карманным фонариком.

— Да, костер у переночуйки.

Наткнуться в тайге на избушку можно в самых неожиданных местах. Где орех, там и мех. Увидят летом охотники кедровник, обещающий богатый урожай шишек, и рубят себе переночуйку. А на следующий год или через несколько лет шишки облепят другой кедровник. Все звери и птицы, которых кедр кормит, туда подадутся. За ними пойдут и охотники, новые избушки поставят.

— Давай я подкрадусь к костру? — пристал к Ванюшке Кольча.

— А что это нам даст? — спросил командор. — На лбу у человека не написано, кто он такой.

— Во-первых, мы будем знать этого человека в лицо, — зачастил возбужденно Кольча. — А во-вторых, он может быть там не один, и тогда по их разговору можно кое-что понять. Ну а в-третьих, командор, интуиция поможет.

— Ну что ж, валяй, — разрешил вдруг Ванюшка.

Я думал, он шутит. Гляжу на него во все глаза. Нет, не шутит.

— Только пойдешь вместе с Мишаней, — добавляет Ванюшка. — Да только там поаккуратнее, Миша. Попридержи его, если что.

Меня эта разведка не шибко обрадовала, день сегодня был маетный, как я уже сказал. Раза три мы заломы на Кутиме растаскивали. Подмытые на берегах деревья речка прет почем зря и валит в кучи на перекатах да так уминает, что они только хрустят, перегородив Кутиму от берега до берега сучкастой плотиной. Не знаешь, как к ней и подступиться.

— Пошли, что ли? — буркнул я Кольче.

Ночь уже легла. Вызвездило. Луна повисла над речкой. Светлая ночь. Нам, с одной стороны, это на руку, а с другой — не очень. Идти хорошо, все видать, а вот как к избушке будем подкрадываться? Она на взлобке стоит, по костру видать.

Пошли сперва берегом, потом свернули в кусты. Прореди перебегали согнувшись в три погибели, а кое-где и ползком приходилось пробираться. Так и кажется, что вот-вот кинется кто-нибудь на тебя из засады. Каждый шорох вгонял в дрожь. Пискнула какая-то пичуга ночная, а у меня уж и сердце оборвалось, шмякнулся в траву под куст. Кольча делал вид, что ему совсем не страшно, а весь дрожал как в ознобе и, чтобы я не заметил, старался держаться подальше от меня.

Виден уже лабаз для хранения продуктов, поставленный по обыкновению на четыре столба. Эти лабазы мне всегда кажутся похожими на скворечники, если бы скворцы были ростом с теленка.

У костра я различил две человеческие фигуры. Мы с Кольчей уже не шли, а подбирались на четвереньках по высокой траве, стараясь держаться поближе к реденьким кустикам, шапками разбросанным по взгорку. Как бы не нарваться на собак. Но их нет, кажется, у этих людей. Теперь бы собаки нас уже учуяли.

Кто же по тайге без собак ходит?

Прямо у окна переночуйки возвышался одинокий кедр. Ночью он выглядел очень плотным и был похож на гигантский черный гриб подберезовик. Есть такие подберезовики с черной шляпкой. Деревья ночью все, особенно большие, при луне кажутся незнакомыми, будто ты их видишь первый раз в своей жизни.

Махнул Кольче, что дальше ползти опасно: перед нами голая поляна. Затаились в жиденьких кустиках ольшаника. До костра теперь метров шестьдесят-семьдесят. У меня сердце так колотилось, будто я десятикилометровку пробежал без передыху.

Эти двое у костра по виду молодые парни, но лиц их разглядеть нельзя, они под накомарниками. Один дрова в костер подбрасывал, ломая их через колено, другой сидел на обрубке полешка, уткнувшись носом в карту.

Оба одеты одинаково, как одеваются геологи-поисковики или туристы: зеленые штормовки, такие же брюки, кирзовые сапоги.

— Чечако! — шепнул мне Кольча в самое ухо.

— Кто? — не понял я.

— Джек Лондон так новичков называет, которые впервые на Севере…

— Почему ты решил, что они новички?

— А ты погляди, как они костер палят!

Верно, черт побери! Что меня всегда поражает в Кольче, так это его наблюдательность. Я же не обратил на это внимания. Настоящий таежник, бывалый, нарубил бы сухой лиственник или кедрачка смолевого, а эти приперли пихтарника. Пихтарник для костра не годится, искры кидает шибко. Без глаз можно остаться или одежду сжечь.

Только я успел об этом подумать, как в костре будто патроны начали рваться. Даже не искры, а угли горящие полетели в разные стороны. Который дрова подкладывал, едва успел отшатнуться.

— Из какой-то экспедиции! — шепчу я Кольче. — Заблудились, наверное…

Молчат и молчат оба-два. Конечно, заблудились. Мы, когда заблудимся, обязательно перегрыземся. Каждый начинает свою правоту доказывать. Вот и эти, видать, поругались. Может, голодают? Один чайник на тагане. А мы, вместо того чтобы выручить людей, шпионим за ними, подслушиваем. Некрасиво получается.