— Все это, парни, теперь настолько же мое, насколько и ваше! серьезно проговорил Кольча и широким жестом обвел все свои сокровища. — Я такой человек: кому что надо, приходите и берите. Для друзей мне ничего не жаль.

В самом деле рубаха парень. Мы с Ванюшкой в этом сразу убедились. Не прошло и месяца со дня Кольчиного приезда к нам в деревню, а мы у него дома так освоились, что даже без хозяина можем делать все, что нам захочется. А главное тут даже и не Кольча — родители его хорошо нас приняли. Особенно Ванюшка им понравился, я это в первые же дни почувствовал. «С таким парнем хоть в ночь-полночь можешь куда захочешь отправляться!» — сказала однажды Кольче мать. Это я сам слышал. И мне, конечно, было очень приятно за моего друга.

В то утро, когда Кольча нашел самородочек, мы летели к нему как на крыльях, хотя ни я, ни тем более Ванюшка старались не выказывать свою радость.

— Запомните этот день, парни! — ткнул Кольча пальцем на висевший в простенке календарь, едва сбросив свою мохнатую дошку. — Он будет первым днем нашего выхода на тропу исканий. А то ведь что получается? Живем в диком таежном краю, вековечные тайны природы кругом, а мы приключения видим по «Орбите», в книжках про них читаем да еще разве что во сне когда приснятся…

— Пошло-поехало! — досадливо поморщился Ванюшка. — Динь-звень.

— Может, еще золото твое — самоварное? — в тон ему буркнул я.

Не люблю, когда Кольча начинает вот так тянуть резину.

— Самоварное?! — расхохотался он торжествующе в ответ и сунул мне лупу, а Ванюшке какой-то пузырек с прозрачной жидкостью.

— Что в нем? — спросил Ванюшка.

— Кислота!

— Какая?

— Серная, разумеется!

— Серная кислота, Мишаня.

Я открыл резиновую пробку, поискал глазами, оглядываясь по сторонам, от чего бы оторвать лоскуток тряпки. Кольча будто знал, что я не поверю ему на слово, усмехнулся и бросил мне старую рукавичку, которая у него была приготовлена загодя. Тоненькая палочка явно для этой же цели лежала на краешке стола. Я сунул ее в горлышко пузырька, осторожно капнул на большой палец рукавички. Он разлезся во все стороны прямо на наших глазах.

— Кислота! — признал Ванюшка.

А я уже снова сунул палочку в пузырек и капнул кислотой теперь на Кольчину находку. Потемнеет — значит, не золото. Мы с Ванюшкой так быстро нагнулись над столом, что чуть не стукнулись лбами. Молча пыхтим рядом. У меня даже слезы на глазах выступили от напряжения. Проходит минут пять, не меньше. Пятнышко под капелькой кислоты не появляется.

— Золото! — выдыхает Ванюшка.

— Золото! — признаю я.

Но тут меня встревожило другое.

— А может, золотинка твоя совсем не самородочек? — сказал я Кольче. Может, она культурная?

— Какая? — шагнул он ко мне с таким видом, будто хотел по шее залепить.

— Ну сами люди ее отлили! — сказал я.

— На бляшку с уздечки смахивает, — пригляделся к золотинке еще раз Ванюшка.

— Ничего себе заявочки! — обиженно хмыкнул Кольча. — Да вы только поглядите, какие у нее края! Видно же, что необработанная…

— А где ты ее нашел? — спросил Ванюшка.

— Ни за что не поверите! — ликовал Кольча.

— Ладно, не тяни резину! — нетерпеливо поморщился Ванюшка.

— В сарае!

— Да? Брось темнить!

— Разрази меня гром! — клятвенно прислонил ладонь к груди Кольча. Мне гаечки, болтики, шайбочки понадобились. Ну я и полез в сарай, где у геологов-нефтяников всякое барахло хранилось. Попался мне сломанный трак от гусеницы вездехода. Годится, думаю. Стал дома намерзшую грязь с него отковыривать и чирк ножом по самородочку… Вот, думаю, ге — олухи! Нефть искали, а по золоту топтались!..

— Дело не шутейное, ребята, — раздумчиво пробасил Ванюшка и, как всегда в таких случаях, поворошил свои густые белесые волосы.

В такие минуты он мне кажется похожим на седовласого мудрого старца. Конечно, если посмотришь на него со спины.

Вы спелый осот видели? Вот такого же цвета и волосы у нашего Ванюшки. Пушистые-пушистые! Кажется, дунь как следует ему на голову, и они разлетятся во все стороны. Мягкие-мягкие! Есть такая народная теория: если волосы у тебя жесткие, то и характер тоже должен быть жестким, ершистым. По этой теории Ванюшка должен быть просто ангелом. А на самом деле характер у него — будь-будь!

— Я считаю, что нам крупно повезло! — торжествовал Кольча. — Человек не может жить без свежих впечатлений, как без воды или без еды. Да, да, парни! Дефицит впечатлений приводит даже к болезням.

— Что-то я за собой этого не замечал! — притворно зевнул я.

Давно уж я понял, куда он клонит. Он клонит к тому, что между его самородочком и самородками погибшего охотника — прямая связь. Калтус Лихоманка — это же возле нашей деревни. Охотник тот в нашей Басманке жил. И рисунок тот с веселыми девушками видели мы, родственники охотника хранят его до сих пор.

Сказать по правде, я даже как-то не очень и обрадовался, когда Кольча доказал, что штуковинка его золотая. Завидно мне стало. Почему не я, не Ванюшка, а именно он нашел самородок?.. Он же у нас без году неделя, как говорится.

— Дело не шутейное, — еще раз повторил Ванюшка и резко поднялся со стула. — Первым делом надо узнать, в каком месте гусеница у вездехода порвалась. Жалко, что геологи уехали… Помочь нам может в деревне только один человек…

— Дедушка Петрован! — подсказал я.

— Точно, Миша, — мотнул головой Ванюшка. — Айда к нему.

Басманка наша — старая таежная деревня. Раскинулась она по-над речкой Чистюнькой на раздольной елани[7] — луговине. Чистюньке будто не хочется убегать отсюда — на краю елани у кедровника оглянулась и снова к деревне направилась. Сама подковой выгнулась и улицы наши тоже подковой выгнула на счастье.

Как и у многих таежных деревень, в Басманке только две улицы, хотя тайга к речке дома не прижимает, места хватает. Это сами люди к речке придвинулись. Раньше-то как было? Все на лодке. Сено вези на лодке, на охоту или на рыбалку — на лодке, по грибы, по ягоды или шишковать — тоже на лодке. А зимой по льду на санях. Вот и получается, что Чистюнька была для таежных жителей кормилица, и поилица, и дорога… Да и жить у речки всегда приятно. Глаз людской радует.

Красивые у нас места. Куда ни глянь — залюбуешься. По одну сторону деревни кедровый бор шумит, а по другую — тайга белая. Одни березы. Высокие, прямые, толстые. Стоят как мраморные колонны. Сучья высоко, ствол весь голый. Зайдешь летом в нашу белую тайгу, а она вся изнутри светится. Благодать!..

С севера деревню прикрыл своей могучей каменной грудью кряж Гляден, а на востоке поднялась поросшая елями зеленая Зорянка — гора. Взметнулась она в излучине Малинового озера и летом, кокетливо прихорашиваясь, глядится не наглядится в его синие воды.

Зубчатая макушка Глядена похожа на гребень драчливого петуха. Летом это не так бросается в глаза, пихтовый стланик скрадывает. А зимой, словно стыдясь этого сходства, Гляден то и дело натягивает на зубчатую макушку плотную пелену морозного тумана. Сегодня он тоже весь будто задернут белой пеленой. Мороз у нас завсегда туман за собой тащит. И чем крепче мороз, тем сильнее туман. Мы умеем без градусников температуру определять. По тому, как лежит туман, например. Да много есть всяких способов. Дунешь, и если воздух гулко так зашелестит, словно лист фанеры по снегу тянут, значит, за пятьдесят перевалило.

— Шелестит! — дунул я, когда мы вышли на улицу и направились к дедушке Петровану.

— Не замерзнем! — поднял воротник своей медвежьей дошки Кольча.

Маленький, худенький, он в своем меховом одеянии и собачьих унтах похож до смешного на пушистый колобок — не идет, а катится в густом тумане. На улице белым-бело, будто попали мы в облако. Провода над головами у нас, увитые белой куделью куржака, точно толстенные канаты. На воротах, на столбах заплотов[8] пышные белые папахи.