Дом был обнесен когда-то крепким заплотом из поставленных впритык толстых бревен, забитых в землю. По старинке у нас зовут такие заплоты «чесноком», потому что бревнышки, как дольки чеснока, плотно подогнаны одно к другому. Такие ограды, словно крепостные стены, окружали и государевы остроги, а кержаки только при Советской власти стали заменять их положенными горизонтально на столбы жердями-пряслами.

Возле дома был пригон для скота, от которого мало что сохранилось, кроме древесной трухи да мощных смолевых столбов. Рухнула поветь, где под одной крышей зимовали коровы, овцы, лошади и куры, а заплот стоит только у стен дома, накренившись к траве, и напоминает перебитые темные крылья.

Сам дом скособочился, поник, стоит раскорякой. Крыша была покрыта каменным плиточником, как черепицей, но стропила осели вместе с дряблыми балками, и он сполз к карнизам. Буря-падера повыхлестала стекла окон. А сруб лежит. И долго еще продюжит. Бревнышки-то все на подбор — с бочку толщиной. Да все листвячок. А он будто из железа отлит. Колокольчик нам говорил, что на Дунае и сейчас стоят быки мостов, сделанные из лиственницы еще рабами Рима…

— Здесь и заночуем, — сказал нам командор, хотя до вечера было еще далеко. — Палатку ставить не надо. Вон литовка на стене висит в прирубе, травы накосим под бока.

Я поглядел на небо, которое со всех сторон стали обкладывать тяжелые серые тучи.

— Кошениной можно будет и окошки заткнуть, если занепогодит, добавил Ванюшка. — Ох, не вовремя дождичек-то… Я хочу оставить вас здесь, а сам налегке слетаю на заимку к дедушке Петровану.

— Ничего себе заявочки! — пробурчал недовольно Кольча.

— Я что сказал? — повысил голос командор.

Меня устраивал этот передых вполне.

— Ты что в деревне говорил? — напомнил я Кольче. — Подчиняться командору, как капитану на корабле!

Кольча прикусил язык, понурившись.

— Дедушка Петрован теперь уж извелся там весь, нас дожидаючись, сказал Ванюшка.

Он не первый уж раз заводит этот разговор. Очень тревожит Ванюшку, что, не дождавшись нас к назначенному времени, дедушка забьет тревогу, сообщит через своих охотоведов в Киренск и оттуда вылетит вертолет на поиски пропавшей экспедиции. Мы здорово опаздываем.

— Тут теперь недалеко, я завтра к вечеру буду на заимке, — рассудил командор. — А если все вместе с нашими манатками потащимся, дня три уйдет, не меньше, на дорогу.

— Когда тебя ждать? — спросил Кольча.

— Послезавтра к вечеру. Вместе с дедушкой придем.

Мы сверились по карте. От Федуловой пустыни до заимки дедушки Петрована самый короткий путь. Значит, эта мысль зрела в Ванюшкиной голове уже не один день. С бухты-барахты он такие решения принимать не станет.

— Одно только плохо, — сказал я. — Идти тебе, Ванек, придется по берегу Гнилого нюрута. Не зря, мне кажется, ходит про него худая слава.

— Миша, оставь, пожалуйста, свои грустные комментарии! — тотчас холодно оборвал меня Колокольчик. — Мы на пороге двадцать первого века!

— Нет дыма без огня!

— «Огонь» может быть только один в данном случае, — отчеканил Кольча. — Кому-то весьма выгодно держать людей подальше от этого озера. Вот и распускаются разные небылицы. Проверим.

— Вернусь — доложу! — засмеялся Ванюшка. — Страшно там или нет. Только глядите, чтобы все у вас было по уму.

— Отдохнем, починяшки устроим, — сказала Галка, которой тоже задумка командора показалась вполне разумной. — А то уж так все оборвались, будто нас росомахи рвали.

Вчера полдня лезли мы через каменные осыпи, заросшие кошкарой. Не зря этот колючий кустарник геологи штанодралом прозвали. Весь он точно рыболовными крючками увешан. Камни под ногами разъедутся, ну и валишься прямо на колючки.

— Галя, ты иди-ка подмети в доме, а я накошу травы, — распорядился командор. — Давайте будем располагаться, да надо уж и об обеде подумать.

Золотничники давно уж нас не тревожили. Мы их не видели с тех пор, как ушли от озера Кругляша. Промышляют где-то на своей старанке.

Ванюшка принес чабреца духовитого. До чего же пахнет он хорошо! У нас его не зря же богородской травой зовут. Спать на такой ароматной перине одно удовольствие. Да еще после столь мучительного похода по таежным дебрям.

В доме у Федула все было точно так же, как и в наших старинных кержацких домах: сени просторные с примыкающими к мим кладовками, черная изба-кухня и горница. В кладовках и комнатах полнейший порядок, словно хозяева только что отлучились ненадолго, если не считать того, что истлело все тряпье. В кути у русской печки, массивной и тяжелой, как танк, аккуратно расставлены чугунки и кастрюли на широких лавках, в запечье сложены ухваты, сковородник и деревянная лопата ставить тесто на под и вынимать испеченный хлеб, над лежанкой-ленивкой вбитый в потолок кованый крюк, на котором качалась зыбка… В горнице большой стол, самодельные деревянные кровати, обшитая железом круглая печка-голландка…

Мы расположились на полу. Тучи только попугали нас: ветер унес их куда-то за горизонт.

Утром Ванюшка встал чуть свет, быстро позавтракал. Рюкзак его был уложен еще с вечера. Взял он с собой еды на три дня, Кольчин морской бинокль, ружье, патронташ и Дружка. Проводив его за порог, мы опять спать завалились. Какая благодать, когда можно поваляться вот так сколько тебе захочется!

Кольча проснулся раньше нас с Галкой. Пристал ко мне: пойдем да пойдем осмотрим окрестности, пробы на гольце возьмем. Я отказался. У меня все тело болело и ныло, особенно руки и спина. На моей спине словно дрова кололи — намаял рюкзаком и ружьем.

— Дай поспать! — взмолился я, отбиваясь от Колокольчика.

А он прилип ко мне как смола. Поставил в пример академика Сеченова, который по 16 часов в сутки якобы вкалывал и дико презирал всех лентяев и лежебок. Потом Кольча вспомнил про жирафа. Оказывается, жирафу вполне достаточно поспать двадцать минут, и он снова бодр и полон сил. А вот змея дрыхнет 22 часа в сутки.

Я разозлился и больно лягнул Кольчу. Тот наконец оставил меня в покое и удалился. Галку тормошить он не посмел. Она и так каждый день недосыпает: раньше всех встает завтрак готовить и спать ложится позже. Надо перемыть посуду. Кольча попробовал было ей помочь однажды, но она не приняла его помощи. Я слышал, как она тихонько бросила ему: «Хочу себя испытать на излом, как ты выражаешься. Понял? Ну и отвали, пожалуйста!»

Полазил Кольча по чарану, еще не успевшему отряхнуть с себя утреннюю росу, оглядел близкий голец, похожий на огромную муравьиную кучу, попил ледяной воды из родничка неподалеку от Федулова дома и сел писать свой путевой дневник. Кстати, на первой странице он еще дома старательно вывел красной тушью высказывание знаменитого русского путешественника Н. М. Пржевальского: «Ценою тяжелых трудов и многоразных испытаний, как физических, так и нравственных, придется заплатить даже за первые крохи открытий». Это у Кольчи как эпиграф.

Что верно, то верно сказано. Ничего мы еще ровным счетом не открыли, а трудов эта затея стоила нам страшенных и мучений «многоразных» тоже приняли под завязку…

В общем, сидит Кольча за своим дневником, описывает Федулову пустынь, вспоминая рассказы дедушки Петрована, и воображение рисует ему картины давно минувшего.

Добрый молодец, похожий на былинного богатыря Микулу Селяниновича, пашет сохой землю. Заколосилась рожь на чаране, никогда не видевшем земледельца. Урожай сказочный.

А у эвенков — беда. Зима выдалась буранная, снегу навалило очень много, и лег он на заледь, сковавшую землю, осенью дожди холодные хлестали. Не могут прокопытить эту толстую корку олени, добраться до ягеля. Дикие стада уходят искать корм в другие места, домашние мрут от голода. На ближнем эвенкийском стойбище люди в отчаянии. Все племя ждет голодная смерть.

Федул мчится на собаках спасать своих соседей. Переднюю упряжку ведет его работник эвенк, которого он больного подобрал в тайге и вылечил, поставив на ноги. На задней упряжке сидит сам хозяин. В караване несколько нарт, и все загружены мешками с мукой.