— А почему вы здесь оказались? Опять возле нас?

— Да очень просто! — засмеялся бородатый. — Когда вы прошли стороной Священный кедр, я, естественно, вздохнул свободнее: беда миновала. Но на другой день совершенно неожиданно для меня вы остановились в хоромах Федула. У самого Священного кедра! Я стал опять следить за вами…

— Парни, это же в корне меняет дело! — расцвел Кольча.

Галка покосилась на него, но на этот раз ничего не сказала. Мы опять замолчали. Есть хочется — спасу нет. А конца этой канители не видать. Профессор отвернулся и стал переобуваться — в ботинок ему что-то попало. А может, дает нам возможность посовещаться, обсудить наше глупейшее положение.

— Связать его и в подвал! — предложила тихонько Галка.

— А если он в самом деле профессор? — спросил я.

— Они еще сомневаются! — фыркнул Кольча. — Да если бы он за золотом шел, какой бы ему был резон спасать меня? — сыпал он горячим шепотом. Окочурюсь я в лапах у медведицы? Великолепно! После такой трагедии мой прах вы же домой повезете! Немедленно!.. Так или нет?.

Он чуть ли не слово в слово повторил все то, что пронеслось в моих мыслях несколько минут назад.

— Давайте, парни, кончать эту политику выкручивания рук, — не дождавшись от нас ни слова, предложил Кольча.

— Отпустим, да? — желчно спросила Галка.

— У меня есть альтернатива.

— Какая?

— Содержать Олега Аркадьевича под домашним арестом до прихода командора.

Галка вопросительно поглядела на меня.

— Вообще-то можно, — согласился я.

— Объявим Олегу Аркадьевичу вежливо: так, мол, и так, мы вынуждены в силу сложившихся обстоятельств…

— Вот ступай сам и объявляй! — оборвала его Галка. Весь этот разговор велся, разумеется, тихонько, шепотом. — Рюкзак можешь ему вернуть, а документы и оружие будут при нас.

Кольча был доволен таким решением дела.

— Годится! — Он встал, взял рюкзак и направился к бородатому, который все это время занимался своими ботинками.

Мы с Галкой тоже поднялись. Я закинул на плечо свое ружье и трофейное.

— «Зауэр» три кольца, — сказала Галка. — К папе, погостить приезжал один друг с таким ружьем из Иркутска. Знаменитый зверолов…

Мы пошли к дому.

— Давай глаз с него не спускать, Мишаня. — Галка поглядела на меня и улыбнулась опять той самой особой улыбкой, которую я увидел на ее лице сегодня у куста кипрея.

А у меня, как и тогда, сладко замлело сердце. Надо было что-то сказать ей или сделать что-то, но как и что, я не знал и плелся рядом с ней дурак дураком, не разжимая губ.

Чак засиделся на привязи и был несказанно рад, когда его отвязала Галка. Я первым делом спрятал в кладовке ружье бородатого, охотничий нож и документы. У стены стоял большой ларь из толстых плах. Федул, наверное, хранил в нем отходы зерна для скота. Вот в него я и положил ружье, а документы подсунул под глиняный горшок, перевернутый кверху дном на полке.

— Мишаня, спрячь-ка ты Кольчину двустволку от греха, — сказала Галка, услышав долетевшие с чарана голоса.

— Верно, надо спрятать. — Я побежал в дом, взял ружье Колокольчика и положил вместе с «профессорским».

Придется без кавычек теперь звать бородатого профессором. Я все больше и больше склоняюсь к мысли, что он в самом деле историк.

— Галя, ты про эту Золотую Бабу что-нибудь слышала? — закончив свои дела, подошел я к костерку, возле которого она чистила черемшу.

Это был первый вопрос, с которым я обратился к ней без особой на то нужды и первый раз за все три года с момента нашей ссоры назвал ее не Галкой, а Галей. Конечно, она это заметила, но виду не подала, приняла как должное.

— Слышала, — подняла она голову. — Вернее, читала. В журнале «Костер»… Там писали, что это очень ценная статуя, очень древняя и охотятся за ней ученые уже давно, только никому не удается найти ее. Божество язычников…

Она еще что-то хотела сказать, но к нам приближались Кольча с бородатым. Оба они уже вели себя так, словно давным-давно знакомы и вот только что встретились нечаянно, к величайшему удовольствию того и другого.

— А как она выглядит, эта Золотая Баба? Ее видел кто-нибудь? Где? Когда? — засыпал вопросами Олега Аркадьевича Колокольчик.

— Дай человеку сначала позавтракать, — сказал я.

— Да, это будет не худо, — с готовностью отозвался профессор. — Я, признаться, проголодался.

Со вчерашнего вечера у нас осталась гречневая каша с тушенкой, наше дежурное блюдо. Разогреть ее и чай вскипятить было делом нескольких минут. Когда подошли бородатый с Кольчей, у Галки все уже было готово, и даже миски расставлены. Мы сели здесь же, у костра, на подворье, завтракать. Разговор все время вертелся вокруг Золотой Бабы. Впрочем, разговаривали только Колокольчик с профессором, мы с Галкой молчали.

Рассказывал этот Олег Аркадьевич с большой охотой, увлеченно и, я бы сказал, даже с наслаждением. О том, что мы его заставили стоять с поднятыми руками и подвергли унизительному допросу-обыску, ни слова, ни полслова. Забыто! Обращался только больше к Колокольчику, потому что мы с Галкой вопросов не задавали, хотя и слушали с интересом.

После завтрака Олег Аркадьевич достал из рюкзака свою диссертацию, папку положил на колени, но раскрывать ее не спешил, сыпал по памяти.

— Легенды о Золотой Бабе уходят в глубь веков. Я уже говорил вам, ребята, что это очень древний идол. Некоторые историки считают, и не без основания, что статуя вывезена из Рима в 410 году…

— Ого! — вырвалось у Кольчи.

— Тогда с племенами готов Римскую империю громили варвары, продолжал профессор. — А среди варваров были угры, предки современных народностей нашего Севера. А вот как выглядит Золотая Баба, нет единого мнения у историков, Коля, — повернулся к Колокольчику Олег Аркадьевич. Европейцы стали писать о ней в шестнадцатом веке. Матвей Меховский, преподаватель Краковского университета, услышал о Золотой Бабе от пленных московитян. Позвольте мне обратиться к своей диссертации…

Профессор раскрыл папку и начал перелистывать отпечатанные на машинке страницы, отыскивая нужную ему.

— «…За землею, называемой Вяткой, при проникновении в Скифию находится большой идол Золотая Баба, — писал Меховский. — Окрестные народы чтут ее и поклоняются ей; никто, проходящий поблизости, чтобы гонять зверей или преследовать их на охоте, не минует ее с пустыми руками и без жертвоприношений; даже если у него нет ценного дара, то он бросает в жертву идолу хотя бы шкурку или вырванную из одежды шерстинку, и, благоговейно склонившись, проходит мимо…»

А я слушаю и пытаюсь поставить мысленно себя на место Олега Аркадьевича. Как бы повел я себя, оказавшись в таких обстоятельствах? Я бы обиделся и ни за что не стал бы просвещать вот так вот троих олухов царя небесного, которые оскорбили меня, унизили своей подозрительностью. И главное, за что? За то, что спас одного из них от когтей медведицы!..

Какой же он профессор, если у него нет ни капли гордости!

А зачем ты ставишь его на одну ступень с собой? Зачем на свой аршин меряешь? Сам болван, так сиди и помалкивай, других не оболванивай.

Но ведь это может быть всего-навсего политика лисьего хвоста с его стороны, как говорит в таких случаях Колокольчик…

Вот о чем я думал, слушая профессора. Галка тоже вроде бы не очень клюнула на его Золотую Бабу. Глядит куда-то в сторону и задумчиво грызет травинку.

Интересно, как отнесется ко всей этой истории наш командор? По-моему, он одобрит Кольчину «альтернативу». Но что нам делать с профессором вечером? Может, все-таки связать? Береженого бог бережет. Я посоветуюсь с Галей.

Вот уже и мысленно начинаю ее Галей называть. А она, может быть, просто играет, забавляется…

А Кольча так и впился глазами в профессора. Полуоткрытые губы его тихонько шевелятся от напряжения, и кажется, что каждое услышанное слово он повторяет про себя, чтобы лучше запомнить.

— Вторым европейцем, описавшим Золотую Бабу, был Зигмунд Гербертштейн, посол императора Священной Римской империи Максимилиана Первого, — продолжает все так же увлеченно Олег Аркадьевич, будто перед ним не трое его мучителей, а большая благодарная аудитория, и берет из папки следующую страницу. — «…Золотая Баба, то есть золотая старуха, есть идол у устья Оби, в области в Обдоре: она стоит на правом берегу…»