Тогда он решил отца на некоторое время задержать на этом свете.

ХХХХХХХХ

Отец перестал быть отцом — на кровати посторонний человек с непривычно бледным лицом, и посиневшими по кромке ногтями. Из петлицы костюма выглядывала роза. Утром Юрий сам воткнул стебель цветка в податливое сердце покойника, после чего неумело зашил порез. Стебель все время заваливался.

— Это потому, что стежки крупные, — упрекнула Юрий жена, вытащила нить и зашила по-новому, легкими, аккуратными стежками.

Грудь отца протерли одеколоном и напялили на покойника костюм с прорезью для цветка. Потом отца тщательно выбрили и протерли лицо лосьоном. Сейчас Юрию казалось, что роза растет.

— Не может быть, пробормотал он, и вышел на кухню. Там, в уголке, на табуретке, покрытой полотенцем, расшитым петухами и солнцем, сидела матушка Мария, молодая еще, крупная женщина.

— Именно так — матУшка, с ударением на «у», — предупреждала его жена. — Самая известная целительница Ясс.

Объявления, в которых матушка Мария обещала всем желающим исполнение любой мечты, Юрий и раньше читал в местных газетах. Он тогда еще поражался тому, что на груди целительницы, свесив голову, висел Спаситель. Нет, он, конечно, был распят на кресте, и в этом не изменил своей давней, и, надо сказать, постоянной привычке, — однако же, у всякого, кто взглянул бы на фото Марии-целительницы, складывалось странное впечатление. Казалось, каждая ладонь Иисуса пронзена крупным соском этой сорокалетней пророчицы (буфера что надо, — отметил Юрий), а ноги Спасителя покоятся в ее глубоком пупке. Тогда, глядя на газетное фото целительницы в откровенно прозрачной блузе, с распятием на груди, Юрий вспомнил, что, согласно индийским канонам, в пупок истинно красивой женщины можно влить столовую ложку масла. После этого Юрий всю ночь экспериментировал с женой, но столько масла в ее пупок никак не вливалось. Зато в ту ночь она зачала ему дочь.

Небрежно кивнув матушке, которая, казалось, никакого внимания на него не обратила, углубленная в подсчет зерен своих четок, Юрий прошел на балкон. В горле у него першило, он ухватился за перила руками и глянул вниз.

— Дамы и господа! — беззвучно сказал он, лишь шевеля губами, — братья и сестры. Матушка Мария являет нам собой яркий образчик классического Молдавского Православия. Ибо что есть молдавское православие? Оно есть Евангелие, помноженное на тысячу и один языческий обряд, поделенное на нормы так называемой христианской Молдавии (которое к истинному христианству, разумеется, отношения не имеет), с элементами европейского вудуизма. Мы поклоняемся христианскому богу, но при закладке здания в деревнях по-прежнему кладут в раствор живого петуха. Мы истово празднуем Пасху, но придумали себе Родительский день, и наивно кормим мертвецов, оставляя на их надгробиях плошки с рисовой кашей. Тьфу, дерьмо, а я вот не хочу, чтобы на мне, мертвом, закусывали! Мы выпиваем на могилах пьющих стаканчик вина, мы оставляем на могилах курящих зажженные сигареты, которые перед тем за двадцатку освятил священник. Еще мы освящаем мобильные телефоны. Наконец, — и в этом я не побоюсь признаться сейчас вам, потому что вас нет, — мы говорим, что исповедуем православие, но зло и желчно отзываемся о Московском патриархе. Видели ли вы где-нибудь истово верующего католика, который от всей души ненавидит Папу Римского и не скрывает этого? А вот в Молдавии такое возможно… Даже целые деревни православных, что оптом крестятся в баптистской церкви, выезжают за это на две недели в Швецию, получают за это продуктовые наборы, — возвращаются в Молдавию и в лоно православия. Тем более странно, что баптисты — миссионеры, позволяют им это. Впрочем, не забывайте, дамы и господа, что миссионеры уже в Молдавии, они уже тоже — наши баптисты, странные баптисты, как и мы — странные православные…

— Что это ты здесь бормочешь? — на балкон вышла жена. На ответ она не рассчитывала — привыкла.

— Ступай лучше к отцу. Матушка Мария уже там.

— А ты идешь?

— Мне нельзя. Только вы — трое.

ХХХХХХХХ

В комнате Юрий встал, как указала целительница, в изголовье отца. Мария зажгла свечку, и сразу же закружилась по комнате с тихим причитанием:

— Ва-лл-леу, валеу…

— Началось? — испуганно подумал Юрий, но целительница, поймав его растерянный взгляд, досадливо объяснила:

— Да нет пока. Руку обожгла.

Потом отошла, достала мел и очертила кровать, на которой лежал старик. Положив на лоб отца медную монету, капнула в рот покойнику горячим воском, и принялась шептать странные молитвы. Юрий почувствовал, что вспотел, но, вспомнил, что окна раскрывать нельзя, — «душа испугается и улетит». В другом углу комнаты испуганно кудахтала курица со спутанными лапами. Целительница стояла уже на коленях. Из потолка комнаты вдруг вышел индийский суккуб Чарела (из тех, что, делая минет, высасывают жизнь), и ласково потрепал Юрия по плечу.

— А ведь, — вслух подумал тот, — отвлекаться от обряда матушке нельзя, иначе проснутся демоны.

Чарела ласково кивнул Юрию и испарился. Глаза у Марии испуганно дернулись, но деньги, уплаченные за обряд, страх демонов и угроза потери репутации заставили ее продолжить. Юрий подошел, чуть отстранено глядя на целительницу, и поднял ей блузу. На слегка отвисшей груди женщины выступил пот. Юрий поцеловал одну из них, и почуял, как горячий сосок прожигает его язык.

Почему они не пробили Ему язык, — думал он, шаря руками по телу дрожавшей от бешенства, но все читавшей молитвы женщины. Почему не пробили Ему язык? Он же мог и на кресте подбивать народ к бунту? А впрочем, — вспомнил Юрий, — Тот не мог делать этого, потому что был христианином, и проповедовал смирение. А я? Я, да, подбиваю народ, ну, или ту его часть, что — моя, к бунту, хоть и понарошку, но подбиваю, хоть меня и не распяли еще на кресте. Хорошая была бы реклама. Ладно уж, — успокаивал он себя, — это вовсе не значит, что я не христианин.

Просто я, — продолжал думать он, — дрожащими руками расстегиваясь, — другой христианин.

Несколько раз матушка Мария сбивалась на обычное бабское уханье — тогда разгневанный Чарела выглядывал из потолка, и Юрий сбавлял темп, чтобы демоны успокоились, женщина собралась с мыслями, и продолжила творить заклинания. Отца для него не существовало. А ведь его и в самом деле нет уже, — смеялся он про себя.

Какой фарс, какой же это все фарс, — продолжал он толкать целительницу, — жестокий и несмешной. Разврат начался еще до того, как я к ней подошел. Еще там, в комнате с полотенцами, расшитыми петухами и солнцем. Вина и совокупляться, вина и совокупляться, — все, что им надо. Все эти обряды, разврат и глупость, дремучий идиотизм. Сейчас мы закончим рядом с телом покойного отца, и я дам ей денег, а она расскажет про сильное противодействие потусторонних сил. Впрочем, будет что вспомнить. Я засушу этот случай и пришпилю его в коллекцию своих забавных воспоминаний.

Быстро перебирая руками, целительница подползла к курице. Юрий не отставал от Марии, хоть и запутался совсем в штанах. Мария, не в силах дотянуться до ножа, просто свернула курице шею, и затем отгрызла птице голову, бросив тушку на постель.

Комок перьев затрепыхался в ногах покойника. Отец полуприсел и устало положил руки на колени. От неожиданности Юрий кончил.

— Ты бы брила подмышки, женщина, — сказал отец целительнице.

Юрий, наконец, понял, отчего не мог поцеловать ее туда.

ХХХХХХХХ

Утром Юлиан принес Анне сирени. Над букетом смеялся весь палаточный лагерь: семья вялых веточек немыслимо разной длины.

Анна, заспанная, отмахнулась от сирени и приподнялась в спальном мешке. Грудь у нее была совсем маленькая, кожа — не чистая, но Юлиан любил ее длинные роскошные волосы до бедер и прекрасные руки. Он был очень молод, — шестнадцать лет, — и потому решил, что любит ее всю. Так и сказал:

— Я люблю тебя, Анна.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: