Девочка улыбнулась, и взяла, наконец, сирень. По ночам они пока еще только целовались. На большее она не решалась. Так ему казалось, поэтому он больше ничего и не предпринимал, хотя она была бы не против, просто не знала, как намекнуть.

— Где ты их взял? — спросила она его.

— Шел в магазин. У входа сидели двое детей. Одеты были, вроде бы, прилично, а в руках держали эту сирень. Ну, я и спросил, — сколько. Мальчик так важно и сказал, — пять. Я девочку спросил — и твои стоят пять леев? Она важно так, — видела бы ты, — кивнула головой. У меня было восемь леев. Я и спросил — восемь леев за два букета идет?[2]

— За ЭТО восемь леев? Ты с ума сошел, — улыбнулась Анна.

Днем они играли в шахматы. Юлиан выигрывал. К палатке подошел пожилой мужчина с фотоаппаратом и присел на корточки.

— Эй, — окликнул Юлиан, — вы из какой газеты? Из какой газеты, я спрашиваю?

Фотограф молча снимал.

— Раз молчит, — зловеще сказал Юлиан, — значит, из русской. Ты, убирайся! Свинья! Русская свинья!!!

Мальчик вскочил и схватил фотографа за полы куртки. Из палаток высовывались головы. Но Юрий и других взрослых активистов партии не было, поэтому из палаток выйти никто не решился. Фотограф не спеша положил аппарат в сумку и рубанул ребром ладони по рукам Юлиана. Тот присел на корточки. Мужчина пошел к кинотеатру. Анна помогла Юлиану встать и они пошли к палатке.

— Сволочь, — сволочь, — повторял он, едва не плача. — Зачем же здесь полиция?

— Вчера мы бросали в полицию яблоки, — тихо напомнила Анна.

— А по ночам они трахаются в палатках, — сказал карабинер из оцепления, парень года на два старше Юлиана.

Оцепление заржало. Они не были русскими. Они были из сел, и, как и все их ровесники, хотели трахаться, но вместо этого их поселили в казармах, предварительно обсмеяв их грязные трусы на медосмотрах, и заставили стоять по 12 часов в оцеплении у палаток, где можно было чудно потрахаться. Вот они и злились.

Вечером Юлиан, — памятуя о том, что устроители акций пообещали им юридическую поддержку, — подошел к трибуне и рассказал помощнику Юрия, как все было.

— Полиция?! — растерялся тот, — полиция…. Нет, сейчас нет… Вы бы и пили поменьше там в палатках, а то у нас еврокомиссия сейчас, имидж надо блюсти… Да бросьте! Не вы, так соседи пьют! Эх, вот бы месяц назад такой случай… Сейчас нельзя. Юрий Иванович дал четкое указание с полицией идти на сближение, подчеркнуть, что душой они с нами… В общем, ступай, ступай.

Уходя, Юлиан слышал, как следующий за ним в очереди говорил:

— Хотят содрать с меня штраф за участие в несанкционированных митингах… А мне сам Рошка обещал меня защитить! Фамилия моя — Секриеру. Студент.

Заинтересованный Юлиан остановился и прислушался. Через несколько секунд в мобильном телефоне помощника громко зазвенел голос Рошки:

— Какой, на хер, Секриеру?! У нас тут Еврокомиссия!

Ночью Анна и Юлиан переспали. После выпускных экзаменов она его бросила. Он решил, что это из-за фотографа.

— Что это вы делаете, мой президент?

И без того огромные глаза вошедшего увеличились. В кабинете президента его встретила задница главы государства. Тот, стоя на коленях, сверлил в стене, чуть ниже окна, отверстие. Наконец, президент, кряхтя, встал и стремительно подошел к гостю.

— Добро пожаловать в президентский дворец, мой мальчик, — приобняв за плечи гостя, подвел он его к столу. — Садись. Чай, кофе, или чего-то покрепче? Я лично выпью коньяку.

Несколько минут они прихлебывали из чашек, причем президент шумно сопел. Брови вошедшего продолжали оставаться приподнятыми.

— Ну, ладно, — нехотя сказал президент, — это я для мелкашки. Для духового ружья. Только представь себе, позавчера один из этих молодых подонков, которого я бы с удовольствием отстегал вот этим рем… о, черт, вечно забываю, что на мне подтяжки! В общем, один из этих великовозрастных засранцев, показал президентскому дворцу, а вернее, мне — задницу! И моментально Рошка заявляет, что, мол, мне показали «лицо коммунизма»! А?! Чтоб их! Вот я и подумал, — просверлю маленькое отверстие, чтоб не видно было его издалека, и в следующий раз засажу в задницу засранцу, который решит мне ее показать, пластилиновый заряд. Каково? Пластилин я уже достал, — президент хвастливо похлопал по коробке пластилина с яркой наклейкой.

— Дерут втридорога, черти, — тут же пожаловался он.

— Что же вы сделаете, если никто больше не захочет показывать вам задницу? — вежливо поинтересовался вошедший.

Низкий голос с хрипотцой выдавал в нем человека курящего с утра до того, как позавтракать.

— Что делать? — переспросил президент, и нашелся, — подговорим кого-то!

— Это провокация, мой президент, — не поднимая глаз от чашки, сказал вошедший.

Президент с любопытством оглядел его.

— А вот как раз провокациями ты и займешься, — ответил он.

— Отчего? — поинтересовался гость, — Отчего же вы решили, что я для вас займусь хоть чем-нибудь?

— Я следил за твоими статьями. Ты их враг.

— Значит, ваш союзник?

— А как же иначе?

— Как просто…

— Будь прост, — не уловил иронии президент, — и к тебе потянутся люди.

— Вы разговариваете, как дворовой гопник, мой президент.

— А я и есть дворовой гопник, только мой двор — Молдавия. Ты согласен?

— Нет. Я против них, но не за вас.

— Кому это объяснишь? Мне нужны люди, которые без лишнего шума, тихо, без сучка и задоринки, — чтобы чертова Европа не возмущалась, — вынудят этих уйти с площади.

— Вывалите на них тонну дерьма с самолета.

— Идея хорошая, но не пойдет. Европа против силовых методов. Все должно быть тихо.

— А вы вывалите на них тонну дерьма с самолета очень тихо.

— Ты, я вижу, шутник. Так или иначе, выбора у тебя нет. Все, кто против тех, на площади….

— Пошел…., - начал говорить гость, приподнимаясь.

— Автоматически причисляются ими же…

— Ты…

— В число моих…

— В….

— Сторонников…

— Задницу…

— И, конечно…

— Еще раз- подите вы в…

— Я хорошо плачу…

— По рукам!

Президент устало откинулся на спинку кресла и потер висок, занывший от острой боли. Закатное солнце беспощадно жгло его шевелюру. На гостя, стоявшего у двери, упала тень и лицо его перестало быть видно.

— Боги, боги, — пробормотал президент, — что за страшный год Веселье перед бурей…

— Истинно, президент.

— Что есть истина?

— Истина только то, президент, что из мелкашки в задницу отсюда вы не попадете — больно уж велика дальность полета. Но мы что-нибудь придумаем.

Двое правобережных молдаван, — Анатолий Лянкэ и Никита Зверев, — ловили в Днестре леща на спиннинг. Клев не шел.

— Знаешь, говорил Анатолий, лежа на спине, и подпирая руками низкое небо, — в Кишиневе против коммунистов весь народ, говорят, поднялся. Не хотят в Россию, хотят с Румынией жить.

— И то верно, — ответил Никита, — следивший за снастями, — зря, что ли, мы в 1992-м воевали?

— Точно! Тогда Приднестровью Россия помогла. Что они без нее?

— Ничто, — согласился Анатолий, — вот бы нам сейчас им показать, где раки зимуют.

— Эй, земляк, — развеселился Никита, и Анатолий от неожиданного смеха друга едва небо не уронил, — эй, до чего же глупая эта поговорка, глупая, как все русские! Где зимуют, где зимуют… Эка невидаль! В реке же и зимуют! Или у них там, в России, раков нет? И в Приднестровье тоже, раз они так русских любят? В Приднестровье в Днестре раков нет, а у нас, молдаван, в Днестре раки есть!

— Ну ты Урский[3] — чистый Урский, уморил ты меня!

Друзья еще немного посмеялись глупости русских и приднестровцев. На левом берегу реки показались три девушки с ведрами.

— Эй, девчонки, — заорал Никита, позабывший уже о своих милитаристских планах, айда к нам! Мы вам покажем горячую молдавскую любовь!