— Вы ее видали?

— Нет, — бригадир отодвинулся, жестом приглашая Колу выйти вперед, — вот он видел.

Полицейский кивнул. Напарник вытащил из нагрудного кармана форменной куртки синий блокнот с карандашом и изготовился записывать.

— Ваше имя? — Первый полицейский, в темных очках, смотрел теперь на мясника.

— Беттино Кола.

— Адрес?

— При чем здесь его адрес? — вмешался бригадир. — У нас там женщина валяется, мертвая.

Полицейский слегка нагнул голову и взглянул на бригадира поверх очков:

— Тем более она никуда не денется.

Затем, вновь повернувшись к Коле, повторил:

— Адрес?

— Кастелло, тридцать четыре пятьдесят три.

— Как давно вы здесь работаете? — Он кивнул в сторону скотобойни.

— Пятнадцать лет.

— В какое время вы прибыли сегодня на работу?

— В семь тридцать, как всегда.

— Что вы делали в поле? — От этих вопросов и оттого, что они записывали его ответы, у Колы появилось чувство, что его в чем-то подозревают.

— Я вышел покурить.

— Покурить? В такую жару? — Полицейский, похоже, решил выставить Колу идиотом или же лгуном.

— Имею право, — обиделся Кола. — Я всегда выхожу наружу, когда перерыв. А то внутри слишком воняет. — Последнее прозвучало настолько убедительно, что оба полицейских обернулись к скотобойне, а тот, что был с блокнотом, даже потянул носом воздух.

— Где она?

— Прямо возле изгороди. Она лежит под кустом, поэтому я не сразу ее заметил.

— Зачем вы к ней подходили?

— Я увидел туфлю.

— Увидели чего?

— Я увидел туфлю. В поле. А потом и вторую. Я подумал: может, они хорошие, может, моей жене будут по ноге. — Это была ложь. На самом деле он хотел продать эти туфли, но побоялся признаться перед полицейскими. Маленькая ложь, совсем невинная, но она стала первой в том потоке лжи, который суждено было услышать полиции об этих туфлях и о человеке, что лежал в кустах.

— И что же? — спросил полицейский, потому что Кола замолчал.

— Я и вернулся.

— Нет, прежде — Полицейский нетерпеливо тряхнул головой. — Когда вы увидели туфлю. Когда вы увидели ее. Что вы сделали потом?

Кола заговорил торопливо, желая, чтобы от него скорее отстали:

— Я поднял первую туфлю, а потом увидал вторую. Она лежала в траве, под кустом. Я потянул, я подумал, что она запуталась в траве, и дернул, и она снялась. — Он два раза судорожно сглотнул. — Туфля была на ноге, вот в чем дело.

— Вы долго там пробыли?

Теперь идиотом выглядел сам очкарик.

— Нет, нет! Нет, я сразу прибежал и сказал Бандителли, а он вызвал вас.

Бригадир в подтверждение этих слов кивнул.

— Что вы там делали? — снова спросил первый полицейский.

— Как что делал?

— Стояли? Курили? Роняли что-нибудь на землю?

Кола качнул головой.

Второй перевернул страничку блокнота, а первый приказал:

— Отвечайте на вопрос.

— Ничего я не делал. Я как увидал ее, так туфлю выронил и убежал.

— Вы трогали ее?

Кола взглянул на полицейского круглыми от изумления глазами:

— Нет, не трогал. Она же мертвая.

— Вы касались ее ноги, — сказал второй полицейский, заглядывая в свои записи.

— Нет, — отказался Кола, хотя и не помнил наверняка. — Я взялся за туфлю и снял ее. Зачем мне ее трогать?

Полицейские не удостоили его ответом. Первый повернулся и кивнул второму, который захлопнул и спрятал блокнот.

— Ладно, покажите, где она лежит.

Кола не двинулся с места, только молча качнул головой из стороны в сторону. Солнце подсушило его окровавленный фартук, вокруг него жужжали тучи мух. Он не замечал.

— Она там, на задворках, возле дыры в сетке.

— Я хочу, чтобы вы проводили нас туда, — сказал первый полицейский.

— Я объяснил вам, где это, — вдруг почти закричал Кола.

Полицейские многозначительно переглянулись, как бы говоря друг другу, что сие упрямство достойно приобщения к делу, однако вслух ничего не сказали, повернулись и пошли за угол.

Был полдень. Солнце поднялось в зенит и жарило прямо в полицейские макушки. Их головы взмокли под плоскими форменными фуражками, пот струился за шиворот. Обогнув здание скотобойни, они увидали дыру в заборе и направились туда. Пять или шесть человек рабочих, в таких же заляпанных кровью, как и у Колы, передниках, сбились в кучу у черного хода скотобойни. Они во все глаза таращились на полицейских и вполголоса переговаривались. Миновав зевак, те пролезли в дыру, свернули налево, где рос густой высокий кустарник, и остановились немного поодаль, чтобы осмотреться. Зная, чего им искать, они сразу заметили ступню, которая торчала из-под нижних ветвей. Обе туфли валялись перед ней.

Затем они стали медленно приближаться, смотря себе под ноги, чтобы не наступить в лужу и не затоптать следов, которые, возможно, оставил преступник. Возле туфель один из полицейских, тот, что был в темных очках, опустился на колени и рукой раздвинул высокую, по пояс, траву.

Тело лежало навзничь, с ногами, по-лягушачьи согнутыми в коленях. Полицейский подвинулся ближе, стал приминать траву вокруг, обнажая бритую голень. Затем, сняв очки, он заглянул дальше, в тень, оглядывая мускулистые длинные ноги, крепкие костлявые колени, красные кружевные трусы под красным платьем, подол которого закрывал лицо…

— Вот черт! — вдруг воскликнул он и отдернул руки. Трава вновь распрямилась.

— Что такое? — удивился напарник.

— Да это мужик!

Слух о том, что в Маргере обнаружили мертвого трансвестита с проломленной головой и разбитым до неузнаваемости лицом, должен был вызвать переполох даже среди видавших виды венецианских полицейских, особенно в августе, когда от жары даже преступникам лень пошевелиться и кроме ограблений и взломов от них ничего не дождешься. Но сегодня всех занимала другая сенсационная новость, что с утра будто шаровая молния промчалась по коридорам и кабинетам квестуры [1]: Мария Лукреция Патта, жена вице-квесторе [2] Джузеппе Патты, в это воскресенье, после двадцати семи лет совместной жизни, оставила своего мужа и отправилась в Милан, где поселилась в квартире — и здесь каждый рассказчик нарочно делал паузу, чтобы затем поразить слушателя словно бомбой, — Тито Бурраски, отца-основателя и главного дельца итальянской порнографической киноиндустрии.

Новость прозвучала как гром среди ясного неба. Ее принес младший секретарь из бюро по делам иностранцев, дядя которого, живший в одном доме с супругами Патта, в маленькой квартирке этажом выше, уверял, что утром, когда он как раз проходил мимо двери их квартиры, взаимные разногласия супругов достигли высшей точки. Патта, сообщал дядя, несколько раз выкрикивал фамилию Бурраска, угрожая арестовать его, если он только посмеет заявиться в Венецию; в ответ синьора Патта обещала не только уехать к Бурраске, но и сняться в главной роли в его следующем фильме. Дядя, поднявшись по лестнице, провел следующие полчаса в попытках открыть нежданно заклинивший замок своей собственной квартиры, а супруги тем временем продолжали обмениваться угрозами и оскорблениями. Скандал закончился прибытием катера-такси и отплытием синьоры Патты в сопровождении шести чемоданов, которые снес водитель, и проклятий ее мужа, которые доносились до дяди благодаря тому, что их подъезд имеет превосходную акустику, то есть проводит звуки на манер полой трубы.

Новость достигла квестуры в восемь часов утра в понедельник, опередив Патту, который приехал в одиннадцать. В половине второго поступил звонок об убитом трансвестите, когда большинство сотрудников, сидя в буфете за обедом, обсуждали будущую карьеру синьоры Патты в качестве порнозвезды. Вице-квесторе Патта вдруг обрел небывалую популярность. Это подтверждал тот факт, что один из столиков пообещал сто тысяч лир тому, кто первым отважится справиться у него о здоровье супруги.