Прекрасный, истинно шекспировский стих первого монолога Перикла в III акте, отрывок из которого был приведен выше, великолепно передает грохот сшибающихся волн, медный рев свирепого ветра - словом, все буйство разъяренных стихий, то возносящих корабль Перикла к самому небу, то низвергающих его в адские бездны, заставляющих корабль плясать ("пляшущий корабль", "dancing boat" - III, 1, 13) под аккомпанемент громов и злые вспышки молний.

В III и IV актах поэтический образ бури главенствует и придает художественное единство разбросанным по месту действия и разорванным во времени эпизодам. Грозная музыка бури зарождается во вступительном монологе Гауэра, мощно звучит в начале III акта, слышится и в последующих сценах. О шторме, бушевавшем в 1-й сцене III акта, нам постоянно напоминают действующие лица пьесы в дальнейшем. Первые же реплики во 2-й сцене, в доме Церимона, устанавливают связь этой сцены с предыдущей: появляется хозяин с незнакомцем, потерпевшим кораблекрушение, и приказывает Филемону:

Согрей и накорми людей несчастных:

Ночь выдалась жестокая для них.

А слуга словно подтверждает:

Я видел бурь немало, но такой,

Как эта, не видал еще ни разу!

Бесчинство ночного урагана описывают и живущие на берегу моря дворяне, которые пришли искать убежища у Церимона. Не дает нам забыть о буре и главное событие этой сцены - оживление Церимоном Таисы. В следующей сцене, в разговоре с Клеоном и Диониссой, Перикл возвращается к ужасной ночи на корабле. В финальном эпизоде той же сцены напоминает еще раз зрителю о море Таиса, повествуя о том, как потеряла там супруга и новорожденного ребенка.

14-15 лет проходит между событиями III и IV актов, но целостность восприятия не нарушается: мы вновь оказываемся на морском берегу, и вновь доносятся до нас отголоски давней бури. Марина столь живо, образно рассказывает со слов няни о событиях, сопутствовавших ее рождению, что мы словно воочию видим гигантскую волну, смывающую матроса в море, команду, мечущуюся в смятении, и Перикла, тянущего вместе с матросами канат и возгласами ободряющего их.

Для Перикла море и в III акте (в IV Перикл появляется только в пантомиме) - злое, грубое, жестокое. Оно ведь действительно лишает героя самого для него дорогого - жены и ребенка. Но именно в III акте все более явственным становится тот оттенок в художественной обрисовке моря, который, правда, еле уловимо, но обозначился уже в конце монолога Гауэра ко II акту ("судьба... выбросила его (Перикла. - И. Р.) на берег, чтобы даровать радость") и усилился в сцене с рыбаками, когда море вернуло Периклу его доспехи.

Море не губит Таису - оно выносит ее на берег, отдает в руки мудрого врача, возвращающего ее к жизни:

Я никогда волны такой огромной,

Как та, которая его швырнула

На берег, не видал,

говорит слуга, доставивший Церимону ящик с телом Таисы (III, 2). И чем ближе действие к концу, тем заметнее новая - благая - роль моря в судьбе главных героев. Море в характеристике Гауэра (IV, 4) еще остается капризным, своенравным, изменчивым, непостоянным, но ветер уже пригоняет корабль Перикла к берегам Митилены, где живет его дочь Марина, буря стихает, и поэтому в V акте появляется невозможный в предшествующих эпизодах, но не случайный в конце пьесы новый образ моря - моря радости.

Чтоб это море радости великой

Моих не затопило берегов,

(V, 1)

говорит Перикл, признав в Марине свою дочь.

Таким образом, море сопутствует всей истории Перикла и Марины, приносит им страдание, но дарует и счастье; образ моря вырастает к финалу произведения в символ самой жизни - прихотливой, запутанной, изменчивой, зачастую враждебной к человеку, но в конечном итоге прекрасной.

Перикл, как мы видели, не в состоянии противостоять жизненным превратностям. Но тем не менее он почти до самого конца своих несчастий не теряет надежды, на его рыцарском щите не случайно начертано: "В этой надежде я живу".

Что же может явиться основой этой надежды?

Сам Перикл "морю бедствий", ополчающемуся на человека, может противопоставить лишь стоическую добродетель. Влияние стоицизма в монтеневском его варианте очень чувствуется в "Перикле". И хотя многие критики считают, что образ стоического мудреца, как он был обрисован Монтенем, Шекспир запечатлел в Просперо, стоицизм Просперо особого рода и в целом далек от монтеневского, тогда как в "Перикле" уже первое рассуждение героя напоминает одну из главных мыслей "стоической" части "Опытов": человек должен приучать себя к мысли о смерти, чтобы избавиться от страха перед ней. Перикл обращается к Антиоху.

Ты мне напомнил

О том, что смертен я, что тело это

Такое же, как и тела погибших,

Я должен приготовить ко всему,

Что мне грозит. Да, помню я и знаю:

Законы смерти поучают нас

Не верить жизни слабому дыханью.

(I, 1)

Как мы говорили, Перикл во всех жизненных невзгодах сохраняет нравственную стойкость.

Однако сам Шекспир в "Перикле" не ограничивается упованием на пассивную, хотя и стойкую добродетель. Он задумывается над теми силами, которые могут обеспечить победу добра. Может быть, наука, поставленная на службу человеку? И вот появляется в "Перикле" образ мудрого врача Церимона. Если Перикл предвосхищает Просперо стоическими интонациями, то Церимон первый набросок портрета гуманного мудреца, овладевшего тайнами природы. Перикл подчиняется природе, Церимон подчиняет природу:

...в мудрых книгах

Я черпал знанья и в искусстве тайном

Немало изощрялся, чтоб постичь

Целебные таинственные свойства

Растений, и металлов, и камней...

(III, 2)

говорит Церимон о своих занятиях.

Наука в руках Церимона приносит людям благо, ибо, помимо таланта, он обладает высокими нравственными качествами и "ум и добродетель" ставит "превыше знатности и состояния" (III, 2). Поэтому Церимон может быть активно благородным и добродетельным.

Прославился ты по всему Эфесу

Своею добротой: тобою сотни

Исцелены и спасены от смерти.

Ты щедро отдаешь свой труд и знанья...

(III, 2)

так характеризует Церимона Первый дворянин.