– Но это будет будущее, которое уже осталось в прошлом. Мы уже жили в нем. А настоящее будущее еще впереди.

– А что нам скажут люди, чье прошлое мы затронем?

– Вы хотите сказать, что в будущее нельзя будет вернуться, и все, что мы делаем, не имеет ни какого значения, потому что не может иметь какого-то значения?

– Я этого не говорил и не хочу говорить. Я говорю, что есть события максимальной правдоподобности, которые нельзя перечеркнуть по чьей-то доброй воле, а затем заново переиграть их с желанным для нас результатом. Сделать это означает – вызвать метаморфозу, превращение, или, если хотите, аномалию, не отличающуюся по эффекту разрушения от той, за которой мы наблюдали в течение шести недель. Это может привести и к нашему уничтожению, и к уничтожению всего будущего. Вы этого хотите для будущего, доктор?

– В данное время меня не заботит будущее. Мы с вами живем в настоящем. И я хочу его изменить, вернувшись назад. А для будущего разница в каких-то двух часах, которые нам необходимы, не, имеет никакого значения – они уже остались позади.

Доктор нахмурился, махнул рукой, запутавшись в глагольных временах.

– Для будущего имеет значение каждая секунда. Эта мысль заложена в основу каждой теории, разрабатывающей механизм движения, времени, начиная с экстраполяции Золотого века до открытия всеобщей относительности в теориях Земли 21го века. Эта же мысль проходит через все работы Мордро.

Маккой с изумлением всматривался в Спока:

– Мордро! Вы ссылаетесь на его работы, чтобы доказать мне, что мы не сможем предотвратить совершенные им преступления?

– Опороченное имя не опровергает истины.

Маккой вскочил на ноги:

– Ну и черт с вами! В конце концов вы не единственный на корабле, кто знает эффект петли. Я найду Скотта…

Спок положил руку ему на плечо, и Маккой ощутил неприятный холодок, пробежавший по его спине, когда палец Спока слегка надавил на нерв в перекрестии шеи и плеч.

– Я не хочу выводить вас из строя, Маккой. В вашем состояния это чрезвычайно опасно. Но я сделаю это, если вы вынудите меня.

– Вы не сможете навсегда заставить меня замолчать или посадить в кутузку.

– Нет, не смогу.

– Тогда как же вы собираетесь остановить меня?

– Сейчас, если потребуется, я запру вас в вашей каюте – я не могу недооценивать опасность вашего замысла.

– А утром?

– Я думаю, к утру вы образумитесь.

– Не рассчитывайте на это.

– Доктор Маккой, я запрещаю вам даже думать об этом.

Маккой зашелся от ярости и перешел на крик:

– И вы полагаете, что будете командовать мною? Вы полагаете, что вы – капитан? Вы никогда не будете капитаном этого корабля! – крик обессилил его, и он плюхнулся на койку.

Спок отступил на шаг, подчеркивая этим дистанцию между ним, командиром корабля, и доктором – его подчиненным.

– Доктор Маккой, я требую от вас слово офицера Звездного Флота, гарантирующее, что сегодня ночью вы не предпримете действия, которыми только что угрожали, – он не высказал, какая угроза таится в его собственных словах.

Маккой с ненавистью посмотрел на него, глубоко вздохнул и обреченно сказал:

– Конечно, я вынужден подчиниться вам и даю слово ничего не делать этой ночью, – он рассмеялся, смех его был похожим на скрежет покореженной стали. – Мне некуда спешить. В моем распоряжении время всей Вселенной.

Он поднялся и вышел в коридор, крикнув на ходу:

– Оно в моей бутылке!

* * *

Лейтенант Ухура сидела на своем рабочем месте на капитанском мостике, с трудом удерживая рыдания.

«Ты – лейтенант, Ухура, – говорила она себе, – Ты – лейтенант. Помни об этом. Помни».

Это подействовало, и она не заплакала, не стала искать какую-нибудь тяжелую штуковину, чтобы швырнуть ее в Чехова, хоть за минуту до этого она готова была сделать и то, и другое. По мере того, как нарастало напряжение с каждым уходящим часом, легко возбудимый русский все заунывнее насвистывал какую-то родную ему мелодию, перемежая ее невнятными словами на своем языке. Слова, скорее, произносились, чем пелись, в том же фальшивом тоне, что и свист. А Ухура обладала абсолютным слухом, и сольные упражнения Чехова звучали для нее, как скрип открываемой двери, у которой проржавели петли.

Ухура понимала, что ее раздражение на Чехова вызвано тревогой за жизнь капитана. Доктор Маккой почему-то не вывесил бюллетеня о состоянии здоровья Джеймса Кирка после операции, которая была несколько часов тому назад. И никто не знал, чем объяснить молчание доктора, – возрастающей надеждой или очевидной безнадежностью. И дело было не в том., что Чехов свистел фальшиво, – он всегда фальшиво свистел, – а в том, что фальшивое однообразие превратил в пытку.

Спок тоже не возвращался на мостик и не давал о себе знать с тех пор, как покинул его. Ничего не известно и о Мандэле Флин, хоть она, скорее всего, находится в лазарете, раз Бернарди Аль Аурига руководил поисками сообщника нападавшего преступника.

Ухура, как от озноба, передернула плечами, припомнив о «паутине». Уроженка Земли, для которой терроризм остался в далеком прошлом, она знала о «паутине» только по рассказам, принимая эти рассказы за байки для длинных ушей, готовых ужасаться ради самого ужаса. Капитан Кирк и Мандэла Флин находились в лазарете, и не могут не выздороветь – Ухура в этом уверена. К тому же Мандэла самостоятельно покинула мостик, а это верный признак того, что она легко ранена.

Павел сбился в очередной раз, взяв такую фальшивую ноту, что Ухура все-таки поискала глазами чего-нибудь тяжелого, но открылась дверь лифта, и свист прекратился.

На мостик вышел Спок, и по его виду Ухура поняла, что весь ее оптимизм был сплошным легкомыслием, которым она отгораживалась от отчаяния и неизвестности.

Не говоря ни слова, Спок сошел на нижний уровень мостика. Остановившись у капитанского кресла, он слегка помедлил и решительно опустился в него.

Ухура сжала свои длинные пальцы. Ее охватило желание вскочить со своего места и убежать куда-нибудь подальше, чтобы не слышать того, что скажет Спок. Но он включил аварийную систему интеркома, и когда он заговорит, от его голоса нельзя будет спрятаться – нет такого места, на корабле, куда он не добрался бы. Чехов повернулся к Споку и застыл с каменным, цвета белого мрамора, лицом. Тишина и напряжение возрастали.

Спок прикрыл глаза набрякшими веками, затем открыл их и уставился взглядом прямо перед собой.

– Говорит капитан Спок, – начал он, и Ухура уже все поняла.

Никогда раньше, занимая кресло капитана, он не называл себя капитаном, но всегда – первым офицером или офицером по науке, хоть не однажды управлял кораблем во время длительных отлучек капитана Кирка. Его тоже никто не называл капитаном.

– …Считаю своим долгом сообщить вам что несколько минут тому назад Джеймс Т. Кирк, капитан корабля «Энтерпрайз», скоропостижно скончался. Он был смертельно ранен и не приходил в себя с того момента, как покинул капитанский мостик корабля. Смерть его была легкой – он не чувствовал боли.

Ухура ушла как можно глубже в себя, и слова скользили поверх ее сознания, по ту сторону незримой оболочки, которою она укрылась, чтобы защититься от боли. Осознание всей тяжести происшедшего должно доходить до нее не сразу, но постепенно, чтобы не похоронить ее под собой.

– В героической попытке прикрыть своим телом капитана была смертельно ранена командир Флин. Она погибла при исполнении воинского долга… Подозреваемый в убийстве взят под стражу. Никаких конкретных сведений о предполагаемых сообщниках обнаружить не удалось.

Спок замолчал и погрузился в себя, словно подыскивая слова утешения для экипажа, но не нашел. Резкий щелчок известил об отключении интеркома…

– Капитан мертв? – словно только что очнулся от глубокого сна Чехов, голос его звучал недоверчиво.

– Да, мистер Чехов.

– Но… но что же мы будем делать?

– Следовать своим курсом, – ответил Спок. – ., лейтенант Ухура?


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: