С кем? Кто остался в живых? Как хотелось встретиться, поговорить, вспомнить обо всем, что уже постепенно забывалась. А вскоре пришло из Сталинграда и другое письмо. Горисполком приглашает приехать в город на празднование 14-й годовщины разгрома немецко-фашистских захватчиков у Волги.

Поезд подходил к перрону вокзала. Волнение нарастало с каждой минутой. Кто приедет из боевых друзей? Кого из них встречу на празднике?

Я вышел из вагона. Мои глаза с трудом различали в предрассветных сумерках высокий контур нового вокзала, а за ним очертания других зданий. Их было много-много. Море электрического огня образовало зарево нового, возрожденного города-богатыря.

В гостинице мне отвели уютную комнату. Каждую минуту я ощущал заботу со стороны сотрудников Городского Совета, Музея обороны и работников гостиницы.

Но вот кто-то постучал в дверь и переступил порог. Послышалось легкое постукивание костыля. Рассмотреть лицо вошедшего не мог. «Кто?» — в волнении забилось сердце. И вдруг до малейших оттенков знакомый голос:

— Здравствуйте, товарищ Афанасьев! — передо мной стоял Илья Воронов.

Мы крепко, по-братски обнялись. Я никогда не видел слез на глазах бойцов нашего гарнизона. Никогда, как бы тяжело ни было. А тут мы не могли сдержать переполнявших нас чувств. Мы долго не выпускали друг друга из крепких объятий.

Начались взаимные расспросы, воспоминания.

— Война для меня закончилась здесь в «молочном доме», когда раздробило ногу и перебило руку, — рассказывал Илья Васильевич.

— Больше года, — говорил он, — я пролежал в различных госпиталях. Многие вслух говорили, что лечение мне не поможет, состояние безнадежное, да и сам видел — не выживу. Спасибо врачам. Они упорно боролись с моей смертью. Ногу ампутировали сразу, а руку спасли. «Жив останешься, здоровье поправим, а воевать тебе больше не придется», — сказали мне тогда врачи.

После излечения отважный воин вернулся в родное село Глинки на Орловщине и взялся за хозяйство. Работы — непочатый край. Дом фашисты сожгли, мать сильно постарела и жила в землянке, а там и колхозу нужны были рабочие руки. И бывший пулеметчик Илья Воронов взялся за ремонт сельхозинвентаря.

В комнату вошла сотрудница музея.

— Вам предстоит еще одна встреча с вашим товарищем, — сообщила она, но не сказала с кем.

Мы спустились этажом ниже и вошли в номер. Навстречу шагнул невысокий пожилой человек с пышным седыми усами.

— Глущенко! — радостно вскрикнул Воронов и обнял товарища.

Василий Сергеевич долго вглядывался в меня, потом заговорил:

— Глазам своим не верю. Це, мабуть, сон? Я же считал, что вас, Филиппович, и в живых нэма. Кто-то мне об этом еще тогда в госпитале говорил.

Глущенко постарел, голова покрылась сединой. Он, как и Воронов, остался без ноги. После битвы на Волге он участвовал во многих боях и дошел до Восточной Пруссии. Там под бомбежкой ногу оторвало. Стал инвалидом и вернулся домой. Долгое время работал в колхозе, а недавно ушел на заслуженный отдых.

В тот же день на празднование приехал еще один ветеран обороны прославленного дома — Файзрахман Зельбухарович Рамазанов.

— Помните, я мечтал, что после войны снова возьму в руки молот? — говорил бывший бронебойщик. — Нет больше бронебойщика Рамазанова, есть кузнец Рамазанов. Приезжайте в гости ко мне. Я живу в совхозе «Волжский» Астраханской области. Овец там разводим. Небось, каракуль знаете? Мы его делаем.

В дверь кто-то постучал, и к нам вошла женщина.

— Мария! — бросаясь к ней навстречу, радостно воскликнул Воронов.

— Илюша! Да ты ли это? — с той же взволнованностью и ликованием отозвалась вошедшая. — Ведь я же тебя с тех пор, как умотала бинтами и уложила в лодку, посчитала покойником. Кто-то из ребят, вернувшись тогда с переправы, сказал, что дорогой умер.

— Я и сам думал, что покойником буду, а вот, как видишь, жив. Врачи умереть не дали.

Да, это была та самая худенькая санитарка Маруся Ульянова, которая многим из нас перевязывала раны. Только теперь перед нами стояла не худенькая, а солидная дама. И уже не Ульянова, а Ладыченко. Она оказалась жительницей Сталинграда. После войны вернулась домой. Сначала, как и все сталинградцы, восстанавливала родной город, а сейчас уже давно работает заведующей продовольственным магазином в Кировском районе Волгограда.

В тот вечер мы долго не спали. У каждого было что вспомнить, о чем рассказать. Из глубины четырнадцатилетней давности всплывали многие события из боевой жизни гарнизона. Вспоминая о товарищах, Рамазанов начал говорить об Александрове, как тот, будучи тяжелораненым, с песней продолжал бой.

— Да я же его знав ще из-пид Камышина, — отозвался Глущенко и, перемешивая русские и украинские слова, с солдатским юморком стал рассказывать.

— Вэсэлый був хлопче, тут ничего ни скажешь. Всэ, бувало, писни спивав, да так гарно, що и другим спиваты хотилось. А еще у него була привычка и других развэсэлить, особо в трудну минуту. Бувало, поднимут нас ночью по тревоги и киломитрив на пьятнадцать марш, а он завсегда ходы в в строю замыкающим, бо ростом низенкий був. Глядишь, с полдорози многие поотстовалы, a он уже впереди идет посвистуе и кричить им тихесенько: «Эй, вы, слобаки, що поотстовалы, а ну, бринза рота, бринза взвод, подтенись!». А вот про то, як его звалы, так я узнал уже на барже, когда сюда перепровлялись. Сижу я, значить, на палубе и про себе думаю: «Як же там в городе воеваты, колы уже всэ огнем пылае, да бомбовозы с утра до ночи чушки таки бросают». — Чую, позади кто-то насвистывать почав. Гляжу, вин сидыть. Ну, думаю, хлопче, я бы тоже посвистав, если бы по спини мурашки ни пробигалы, потому що возле самой баржи то и дило снаряды та мины в воду шлепались. Подсив я к нему поближе, да и спрашиваю: «Як тебе звать, хлопче?» — А вин улыбнувся и отвечает: «Зовут меня Александром, по батьки Петрович, а фамилия Александров». — Глущенко немного помолчал и уже задумчиво проговорил. — Потом мы с ним встретились уже в мельницы. Теперь, мабуть, и в живых нема, а може и жив, про вас я тоже думав, що головы посложили, а вот бачитэ, повстречалысь…

Вечером 2 февраля нас пригласили на торжественный вечер, посвященный 14-й годовщине разгрома фашистских войск под Сталинградом. А днем мы побывали на Мамаевом кургане, возложили венок на могилу павших воинов. В тот же день в горисполкоме Воронову вручили медаль «За оборону Сталинграда».

Весь следующий день знакомились с историческими местами возрожденного города. Мы шли по широким сталинградским улицам и любовались его новыми белокаменными жилыми кварталами. Если бы тогда, в 1942 году, нам сказали, что город будет восстановлен в такой короткий срок, солдаты вряд ли бы поверили. Произошло чудо. И этим чудом были советские люди, не пожалевшие усилий и труда, чтобы из руин и пепла поднять цветущий город-богатырь.

Те из нас, кто не был в Сталинграде после войны, просто не узнавали знакомых мест. Там, где громоздились развалины дома специалистов, домов УНКВД, пролегла широкая Советская улица, застроенная многоэтажными светлыми зданиями. Осенью 42 года здесь, на бывшей Пензенской улице, трещали пулеметы и автоматы. Клубился дым и пламя, а сейчас весело звенят и катятся трамваи, шуршат по асфальту автомашины, куда-то по своим делам торопятся люди. И никаких следов войны. Только в конце улицы стоит изуродованное снарядами здание мельницы, оставленное сталинградцами как памятник незабываемых дней великого сражения на берегах Волги.

— А вот и наша маленькая «крепость», — показывая на четырехэтажное здание, говорит Рамазанов.

Воронов останавливается у торцовой стены, протирает глаза, взволнованно поясняет:

— Эта стена тогда была глухая, теперь есть окна, — и подойдя к одному из них, что у самой земли, добавил: — Это мы пробивали стенку, отсюда начали рыть ход сообщения к мельнице, а вот у того окна стоял наш «максимка».

Бывших солдат вышли встречать все жильцы легендарного дома. Среди них: учителя, врачи, рабочие, служащие и пенсионеры. Но никого из тех, кто жил в этом доме до войны и кто ютился в подвалах во время боев. Начались дружеские объятия, крепкие рукопожатия, взволнованные речи. По русскому обычаю нам преподнесли хлеб-соль. Школьники дарили букеты живых цветов и каждому из нас повязали пионерские галстуки.