— Заупрямится басурманин, — предостерёг Разумовский.

   — Тогда вторжение! — воинственно воскликнул Чернышёв. — Разгромим тамошние турецкие крепости, изгоним неприятеля из Крыма — хан сговорчивее станет...

На следующий день — 16 октября — Екатерина подписала рескрипт Петру Панину.

Октябрь — ноябрь 1769 г.

Продрогший от холода, весь заляпанный грязью, нарочный офицер тяжело сполз с седла — карету со сломанным колесом он оставил на станции, — еле переставляя ноги, вошёл в приёмную комнату и усталым, сдавленным голосом потребовал, чтобы командующему доложили о высочайшем рескрипте.

   — Их сиятельство отошли ко сну, — пояснил адъютант, зевая. — Давайте пакет!

   — Приказано вручить без промедления лично в руки его сиятельства.

   — Хорошо, я доложу, — снова зевнул адъютант.

Он встал из-за стола, подошёл к двери спальни, осторожно постучал в неё и, услышав невнятный возглас, приоткрыл.

   — Прошу простить, ваше сиятельство, — громко зашептал он в щель, — но вам срочный пакет из Петербурга.

Через минуту в двери показался Панин, одетый в длинную белую рубашку, в ночном колпаке с кисточкой, свисавшей до плеча. Щурясь от света канделябра, стоявшего на столе у адъютанта, он недовольно буркнул:

   — Где пакет?

   — Приказано вручить лично, ваше сиятельство! — вытянулся офицер. С его мокрой одежды на пол натекла грязная лужица.

Панин взял пакет, сломал восковые печати, развернул бумаги и, чуть склонившись к свечам, стал читать.

«Мы за благо рассудили сделать испытание, не можно ли будет Крым и все татарские народы поколебить в верности Порте Оттоманской внушением им мыслей к составлению у себя ни от кого не зависимого правительства», — писала Екатерина.

Панин перечитал предложение ещё раз, удовлетворённо хмыкнул, подумав, что с буджаками он поспел вовремя... «Надо будет завтра же отписать в Петербург. И число отметить — 12 октября, — чтобы там увидели моё предвосхищение...»

О буджаках он подумал не случайно. После падения Хотина и Ясс турецкий везир увёл своё войско за Дунай, бросив ногайские орды перед могучей российской армией на произвол судьбы. Оценив положение, Панин решил незамедлительно воспользоваться настроениями недовольства и подавленности, охватившими ордынцев. 12 октября он отправил кошевому атаману Петру Калнишевскому письмо, в котором потребовал выбрать из запорожских казаков несколько человек «надёжных и острых, с знанием татарского и турецкого языков и всех жилищ их основания и нравов» и послать их в буджакские аулы для склонения мурз в пользу «приступления Буджакской орды под скипетр и защищение» российской государыни. А за это орде обещалась свобода от нападений российских войск и турецкого рабства, право жить особым народом и управляться по своим законам и обычаям.

...Панин снова стал читать рескрипт.

«Сочинена здесь форма письма от вашего имени хану крымскому. Письмо в Крым удобнее отправить через татарских пленников. Ежели крымские начальники к вам не отзовутся, в таком случае останется возбудить сообща в татарах внимание через рассеяние копий с письма по разным местам, чем по малой мере разврат в татарах от разномыслия произойти может...»

Кроме того, в рескрипте отмечалось, что для организации «испытания» Панин может взять себе в помощь из Киева канцелярии советника Веселицкого.

Вторая бумага, лежавшая в пакете, была образцом письма к татарам. В ней высоким слогом изъяснялись мотивы, побудившие Россию обеспокоиться судьбой Крымского ханства:

«Хотя по вероломно разорванном Портой миру её величество и принуждена была поднять оружие своё на все турецкие области, но по своему человеколюбию и великодушию она сожалеет о пролитии невинной крови тех, которые не только не принимали участия в разрыве вечного мира, но и сами содержатся в порабощённом подданстве Порты. А потому искреннее желание её величества состоит в том, чтобы Крыму и всем принадлежащим к нему татарским ордам доставить на вечные времена благоденственное существование, не зависимое ни от какой державы, в чём Россия ручается своим покровительством. Вполне свободное, основанное на народном законе и обычае управление татар на будущее время — есть непреложное желание её величества...»

В письме говорилось, что в случае желания татар освободиться от власти Турции они должны прислать к Панину избранных народом полномочных депутатов для постановления соответствующего договора. И с этого момента российская армия не будет более угрожать татарам!

А чтобы крымцы сильнее ощутили нависшую над ними угрозу, далее в письме шло предупреждение, что иначе Панин «с многочисленной армией и со следующими при ней 20 000 диких калмыков, вместе со всем запорожским войском прибудет к ним для обращения в пламя их жилищ».

Пётр Иванович сложил бумаги, передал их адъютанту и, шаркая туфлями, ушёл в спальню.

Утром он продиктовал ордер для «Тайной экспедиции», обязав Веселицкого предпринять решительные действия по возбуждению татар к отторжению от Порты.

В другом ордере он приказал армии готовиться к маршу к назначенным зимним квартирам...

Загрузив телеги и роспуски остатками военных припасов и снаряжения, уложив в горбатые фуры больных, батальоны, растянувшись длинными жидкими колоннами, медленно двигались на восток. Раскисшие от дождей просёлки, перемолотые тысячами ног, копыт, колёс, превратились в жидкое чавкающее месиво. Отощавшие от бескормицы лошади скользили в выбоинах, ломали ноги, бессильно падали в грязь; их стаскивали на ослизлые обочины, жалеючи, стреляли в ухо, обрывая тоскливое предсмертное ржанье. Обшарпанные генеральские кареты, треща гнутыми колёсами, вдруг заваливались в глубокие рытвины, сбрасывая в холодную слякоть зазевавшихся кучеров. Поёживаясь в мокрых мундирах, согнувшись под тяжестью ранцев и ружей, солдаты бесчувственно шлёпали разбитыми башмаками по хляби. Артиллеристы и фурлейты, словно муравьи, копошились у засевших пушек и повозок, обхватив руками колеса, стараясь сохранить равновесие на разъезжающихся в скользкой жиже ногах, натужась, выталкивали их из липкой грязи. Мокрые, смертельно уставшие от изматывающей работы, тяжело дыша, они, едва успев перевести дух, снова пускались в путь, хлестая длинными кнутами измученных лошадей и нудно ревевших волов, чтобы через два-три десятка сажен, дурея от отчаяния, повторять всё ту же дьявольскую работу.

К середине ноября батальоны уныло и неприметно растеклись по крепостям и городам.

В Харьков — главную квартиру армии — Панин прибыл 20 ноября. А на следующий вечер он устроил торжественный приём и бал, о грандиозности которого ещё долго вспоминали в губернском городе.

Сладко звучала музыка. Слободской генерал-губернатор Евдоким Алексеевич Щербинин степенно представил главнокомандующему жену и дочерей. Дворяне, чиновники — цвет местного общества — подобострастно кланялись, спешили высказать Петру Ивановичу слова восхищения. Бравые армейские офицеры огромными бокалами глотали шампанское и нещадно врали дамам, описывая свои дерзкие подвиги; дамы томно вздыхали, глядя на мужественных героев восторженно-влюблёнными глазами.

Было шумно, весело, беззаботно, — казалось, что войны нет и в помине...

Декабрь 1769 г.

В начале декабря, сковавшего Петербург льдами, снегами и трескучими морозами, Совет собрался на очередное заседание. Предстояло обсудить план кампании на наступающий 1770 год.

   — Полагая, что Порта нынешние свои утраты понесла через силу нашего оружия, мы не можем, однако, принимать сии счастливые успехи за определительные к предстоящим событиям, — сухо сказала Екатерина, открывая заседание. — Поэтому для будущих распоряжений мнится нужным исследовать прежде шедшие действия, дабы отметить причины наших викторий и ретирад.