Уродливая голова Сетха была так близко, что я чувствовал жар его смердевшего дыхания, с шипением вырывавшегося из зубастой пасти, видел лоснившуюся струйку крови Юноны, запекшуюся на остром подбородке. Он душил меня, откровенно наслаждаясь этим.

Собрав остаток сил, я вонзил большие пальцы ему в глаза. Мою правую руку он отбил свободной ладонью, но удар слева угодил в цель. Сетх визгливо заскрипел от боли и швырнул меня о стену, как злобный ребенок отбрасывает рассердившего его котенка.

И мир для меня померк. Последнее, что я успел ощутить, - трепет удовлетворения: я все-таки ранил его! Слабое утешение, но все же лучше, чем никакого.

Не знаю, долго ли я был в беспамятстве. Скрючившись, я валялся под стеной тронного зала Сетха. Потом смутно ощутил, как меня поднимают и куда-то несут. Но я не видел и не слышал абсолютно ничего. Потом меня бросили на жесткий пол и оставили в одиночестве.

Из невообразимого далека до меня донесся звук. Едва слышный голос, призывавший кого-то. Зов был так далек, так невнятен, что я решил - он меня не касается.

Но голос все призывал, снова и снова повторяя какое-то имя с неизменным упорством накатывавшегося на берег прибоя, настырный, как автоматический маяк, сигналящий, пока его не выключат.

И в этом зове мне почудилось нечто знакомое.

"Это от повторения, - сонно подсказало едва тлевшее сознание. - Если долго слушать одно и то же, оно становится знакомым. Не обращай внимания. Отдыхай. Забудь о звуке, и он уйдет".

Но он не уходил, становясь все громче, все навязчивей.

- Орион! - взывал он. И снова: - Орион!

Не знаю, сколько раз я выслушал зов, прежде чем осознал, что голос повторяет мое собственное имя, обращаясь ко мне.

- Орион!

Я понимал, что пребываю в беспамятстве, но все-таки мое сознание работало, хотя бесчувственное тело и оцепенело.

- Кто зовет меня?

- Мы встречались прежде, - ответствовал голос. - Ты звал меня Зевсом.

Я вспомнил его. Это было в ином времени, в ином месте. Он - один из творцов, как Аня, как упивавшийся властью Золотой, позволявший древним грекам звать себя Аполлоном.

Зевс. Я вспомнил его. Как и прочие творцы, в человеческом обличье он выглядел безупречным, богоподобным: идеальное телосложение, прекрасная кожа, мрачные черные глаза и еще более черные волосы, слегка тронутая сединой, аккуратно подстриженная борода. Я понял, что все это было лишь иллюзией, телесной оболочкой, принятой ради меня. В своем истинном виде Зевс является лучистой сферой чистой энергии, как Аня, как и все остальные творцы.

Я считал его Зевсом вовсе не потому, что он главный среди творцов. У них нет настоящего предводителя; их не связывают отношения, знакомые и понятные смертным. И все-таки он казался мудрее, серьезнее, осмотрительнее в мыслях и поступках, нежели прочие творцы. Если ими владели зависть и личные амбиции, то он угрюмо стремился удержать события под контролем, дабы защитить течение континуума, воспрепятствовать катастрофам, способным стереть с лица Земли все человечество - и всех его сородичей заодно. Из всех творцов только он да Аня казались мне достойными уважения.

- Орион, слышишь ли ты меня?

- Да.

- Сетх оградился от нас весьма успешно. Мы не могли пробиться к тебе и Ане.

- Он держит нас в плену...

- Знаю. Мне известно все, что ты испытал.

- Нам нужна помощь.

Молчание.

- Нам нужна помощь! - повторил я.

- Мы бессильны чем-либо помочь вам, Орион. Даже на этот разговор уходит куда больше энергии, чем мы в состоянии себе позволить.

- Сетх убьет ее.

- Мы ничего не можем поделать. Нам еще повезет, если удастся спастись самим.

Я понял, что он имел в виду - в случае нужды меня можно списать в расход; нет смысла рисковать творцом ради его творения. Утратить Аню будет весьма прискорбно, но она сама навлекла на себя беду, осмелившись принять человеческий облик, дабы воссоединиться с творением. Она всегда была атавистичной натурой, подвергавшей опасности собственную жизнь, вместо того чтобы оставить риск на долю существ вроде Ориона, именно для этого и сотворенных.

Остальные творцы, в том числе и так называемый Зевс, готовы бежать. В своем истинном обличье они могут рассыпаться по вселенной и пережить века и тысячелетия, питаясь лучистой энергией звезд.

- Да, - неохотно признался Зевс. - В крайнем случае нам придется пойти и на такое.

- И вы позволите ей умереть?! - Я понимал, что моя жизнь ничего для них не значит, но Аня одна из них. Неужели они не знают ни преданности, ни отваги?!

- Орион, ты мыслишь человеческими категориями. Наша цель - выживание, самопожертвование - ваш жребий. Аня умна. Пожалуй, она еще изумит и тебя, и Сетха.

Я ощутил, как связывавшая нас ниточка рвется. Голос его слабел.

- Если бы в моих силах было чем-либо помочь вам, Орион, я бы не мешкал.

- Но только не ценой собственной жизни, - огрызнулся я.

Я ощутил, как эта мысль изумила его. Рисковать жизнью творца ради одного из творений?! Рисковать жизнью всех остальных творцов ради долга перед одним?! Никогда!

Они не трусы. Богоравные существа выше трусости. Просто они предельно практичны. Раз нельзя одолеть Сетха - значит, надо бежать от его гнева. Что же с того, что все человечество без остатка навсегда будет вычеркнуто из континуума?

- Орион! - долетал до меня голос Зевса, уже едва различимый. - Нам противостоят силы, которые превосходят наше понимание. Среди звезд и бурлящих в галактике плазменных вихрей нам предстоит пережить последний кризис. Быть может, род человеческий сыграл свою роль, породив нас, и теперь должен сойти со сцены.

- Наверно, Сетх захватит столь жесткий контроль над континуумом, что выследит вас по одному, всех до последнего, куда бы вы ни удрали, где бы вы ни укрылись, - прорычал я. - Бросьте человечество на произвол судьбы и вы дадите Сетху власть, которая позволит ему искать вас повсюду и, найдя, истребить.

- Нет, - донесся ответ не громче призрачного шепота. - Этого не может быть! Этого не мож...

Но в его угасавшем голосе прозвучало сомнение. Сомнение и страх.

Мои глаза распахнулись. Я находился в узкой каморке с голыми стенами чуть побольше поставленного на торец гроба, - втиснутый в нее, будто мешок зерна. Голова моя покоилась на коленях, руки безвольно свешивались на пол. С одного бока я был прижат к прохладной, гладкой стене камеры, с другого к прохладной, гладкой двери.