Сразу же набежали, будто ждали, дворяне и холопы, погнали посланцев короля тычками за избу без крыши, сноровисто содрали с них латы, кожаные колеты и шерстяные штаны-колготы. По новому немецкому обычаю, колготы шились с гульфиками — мешочками для срамного члена. Русские хохотали, рассматривая их, пока другие свистели нагайками над голыми задами гоф-юнкеров. Скоро, однако, явился Ёрш Михайлов, крикнул мучителям, чтобы остановились, обозвал псарями... Немцам вернули их одежду, без лат и оружия конечно, и Ёрш сказал Курселю по-русски:

— Прогневали вы нашего государя. Езжайте в Кесь да передайте Арцымагнусу, пущай не дурит.

Вместо дорогих аргамаков им дали двух заморённых, с продавленными спинами лошадёнок. Весь город с болью и страхом наблюдал возвращение посланцев через русские заслоны, где всякий казак и стрелец норовил огреть нагайкой или кольнуть их лошадей, чтобы живей трясли хвостами. Весь Венден узнал, как обошлись с дворянами в русском стане. Слабые духом и нестойкие в вере забоялись ещё больше, а сильные укрепились в отчаянной решимости, по слову Лютера: «На том стою и не могу иначе!»

Решительные и отчаянные собирались в замок. У Боусмана прибавилось единомышленников-смертников, и не было среди них более озлобленных, чем высеченные Курсель и фон Плиттенберг. Они умоляли короля не ездить к русским на бесчестье.

Принц Магнус хотел жить. Но слабым людям свойственно оправдывать свои естественные желания другими, более возвышенными. Магнус сказал, что его долг — спасти Венден от разорения. И члены магистрата согласились с ним и выделили провожатых, с трудом расчистивших дорогу королю к воротам. А сколько выражений любви, презрения и надежды выслушал Магнус на этом своём крестном пути! Все они умерли в его забывчивой душе.

У ворот случилась заминка: их плотно обложили стрелецкие отряды, для устрашения постреливавшие вдоль стены, конные дворяне забили дорогу. Выехать оказалось невозможно. Толмачи из латышей кричали, что русские и короля из города не выпустят, коли им не откроют ворот. Все понимали, что, если Магнус ещё на полчаса задержится, царь объявит его изменником, а с городом поступит, как с Зеесвегеном. Провожавший Магнуса член магистрата оказался человеком сообразительным, умевшим всё додумывать до конца. Он своей властью приказал открыть ворота.

Тут же в них ворвались конные, едва не смяв короля и провожатых, полетели по крутым улочкам, сшибая и загоняя во дворы прохожих. Князь Голицын не вдруг навёл порядок, да вовремя явился со стрельцами и казаками Никита Романович Юрьев. Магнус был выведен на прямую дорогу к царскому стану. Сотня синекафтанных стрельцов сопровождала его, благо король, показывая полную покорность, всю милю от ворот до государева шатра прошёл пешком.

Он ещё издали увидел всадника, тяжко и грозно черневшего как будто в одиночестве на прояснившемся небе. Солнце, расплавив тучи, жгло Магнусу глаза. Иван Васильевич умел выбрать место встречи.

Конечно, за спиною государя стояли, конно и оружно, воеводы: князь Трубецкой, Нагой и Салтыков, которому была поручена осада Вендена. Принц Магнус видел только страшного и притягательного человека, однажды отравившего его мечтой о власти и с той поры не устававшего показывать, какая это губительная мечта. Вот ныне этот человек ждёт от него обычной платы за неполную власть — унижения. «Я — жертва, — догадался Магнус. — Страдалец за весь народ Ливонии, за то, чтобы мы, люди Запада, продолжали господствовать над ней после ухода русских, творить жизнь по своим законам и обычаям. И как я это сделаю, ценой какого унижения и вероломства, забудется. Останется страна и наша жизнь...» Он не замечал, что повторяет то, что некогда внушили ему Таубе и Крузе, то ли имперские, то ли литовские агенты. Святая цель заново открылась Магнусу, его колени сами подломились, и он опустился перед нетерпеливыми копытами царского коня и опёрся руками о святую ливонскую землю, прося у неё силы, как Антей...

Конь двинулся прямо на него. В последнюю минуту он дрогнул тонкими ногами и обошёл коленопреклонённого как неопасное, но странное препятствие. Расшитый серебром сапог со шпорой, украшенной бубенчиком, походя и небольно ударил Магнуса в висок, сбив шапку из собольих хвостов — остаток жалкого приданого, полученного в Новгороде за жалкой девочкой, игравшей в куклы. Магнуса подняли с земли и повели к избе без крыши. Он поклялся, что, если с ним сотворят то же, что с гоф-юнкерами, ему придётся умереть. Но его только бросили в избу на полуистлевшую солому, не годную на корм даже неприхотливым казачьим лошадям. Он посмотрел на небо сквозь разорённую крышу, и к нему пришла последняя догадка о Ливонии: она — как эта изба, беспомощная перед любым дождём. Где тот хозяин, что заберётся на стреху с весело поющей на ветерке доской?

Магнус заплакал. Ему принесли жгучего русского вина. Он плакал, пил и слушал, как под стеною замка грохочут пушки.

Начался пятидневный обстрел замка Вендена. Все эти дни король Ливонии провёл в избе без крыши, на соломе.

Так получилось, что только в начале сентября всерьёз разгорелась эта странная война. Одновременно с обстрелом Вендена русские брали Вольмар.

Бельский и Черемисинов понимали, что с двумя «Девками» и «Чегликом» им даже бурга не захватить. Оставшиеся в городе гофлейты Магнуса составляли командный костяк обороны. Их надо было выманить в поле, а бюргеров запугать. С первого по третье сентября воеводы разными способами устрашали защитников города.

У самой городской стены, где она выглядела пониже, посошные стучали топорами — щепки летели от сосновых брусьев. За день-другой были готовы десятки лестниц. Воеводы стали объезжать город, ища в стене «причинные места». Они нашлись — в отличие от рыцарей, бюргеры строили оборону посада, считая каждый талер и кирпич. Кто-то, как водится, пожалел добавить яичного белка в раствор, кто-то пустил кирпичный лом туда, где следовало вмуровать валун... Дело торговое. За воеводами следили с возрастающим страхом: они придирчивее магистрата проверяли работу каменщиков.

Третьего сентября к воротам города подъехал Деменша Черемисинов и вызвал на переговоры капитана Юргена Вальке. Осталось неизвестным, передал он некий условный знак от Магнуса или просто заверил словом дворянина, будто король покинул Венден и требует своих людей к себе. Переговоры вызвали у Вальке мучительное сомнение. Обречённым немцам хотелось верить, что Магнус замирился с государем и обеспечил им прежнюю безопасную и нескудную жизнь, как и другим служилым иноземцам при русском войске... Но, если вызов Магнуса — обман, гофлейтам не ждать пощады ни от царя, ни от короля.

Вальке решил покинуть город, но не сдаваться на милость русским, а скрытно проникнуть в Венден или иным путём разведать истинное положение. Приказ исполнить и себя обезопасить.

На это Бельский с Черемисиновым и рассчитывали. На противоположном от замка склоне ручья, где некогда Монастырёв поджидал ответа от Полубенского, затаилось несколько сотен детей боярских. Густой сосняк укрыл и их и лошадей. Возглавлял их сам Богдан Вельский, имевший от государя новый наказ: Юрья Вилкина — так переиначили «Разряды» имя Вальке — взять живым.

Как только стрельцы поволокли лестницы к городской стене, а «Девки» согнали с неё последних бюргеров, гофлейты тихонько провели в потайные воротца своих коней с обвязанными мордами, чтобы не верещали, и потекли в тесную долину ручья. Сверху на них налетели, зажали, закружили русские, визгом и свистом пугая чинных ливонских лошадей, рубя без жалости по чему ни попадя. Живыми были сбиты с седел, полузадушены, повязаны на дне оврага не только Юрген Вальке с двенадцатью гофлейтами, но и дорогой перебежчик-московит Пётр Осипов Ильин. Сын того самого дьяка Ильина, опричного взяточника и спасителя Штадена, что неожиданно для всех поднял голос на Соборе против вскормивших его порядков... После его казни «под колоколы» сын подался в Инфлянты, под защиту Полубенского, зная от батюшки, как вырубает государь целые родовые рощи.