Дамба перевернулся на живот, подобрал валяющийся на земле, оброненный во время падения нож, сунул его за голенище и пополз. Нога вспухла, стала тяжелой и нестерпимо ныла. Бережно волоча ее, Дамба прополз несколько метров и остановился. Выступившие на лице крупные капли пота раздражали кожу, волосы взмокли и прядями спадали на лоб. Мучила жажда. Дамба спрятал голову в траву, защищаясь от солнца.

«Жара, трудно, — подумал он. — Буду ждать ночи — ночью легче».

Но тревога сверлила мозг, гнала вперед, и он полз без дороги, без определенного направления.

Примятая пронесшимся по степи табуном трава не встала, она темной полосой вела на север. «Кто-нибудь поедет по ней за табуном, — решил Дамба. — Нужно так и ползти. Скорей встречу…»

День умирал медленно, и медленно полз монгол. Горло пересохлой, казалось, распухший язык едва помещался во рту.

«Нет реки, нет воды, — дразнила мысль. — Однако, помру. Где доползти до улуса, солнце убьет…»

Липнущий красный жаркий туман насел и душил. Воспаленными глазами Дамба искал воду. Воды не было. Небо, обыкновенно ясное, с огромным рыжим диском солнца, обещало засуху. Ни одного облака. Жара завладела степью, и даже птицы спрятались от зноя. Одни кузнечики продолжали настойчиво стрекотать, поднимая к солнцу зеленые лупоглазые головы.

Темная полоса свернула круто в сторону. Дамба передохнул, набрался сил и пополз дальше, спускаясь с холма в долину. Впереди, на смятой траве лежало что-то, похожее на человека. Пастух приподнялся на руках и различил очертания плеча, откинутую ногу…

Дамба подполз ближе.

— Мертвый, — сказал он почему-то вслух.

Труп лежал, разбросав ноги и спрятав голову в черную от крови траву. Правая рука его была вывернута из плеча и торчала, как воткнутая в землю палка.

«Однако, Шагдур, — подумал Дамба, рассматривая измятый и окровавленный халат. — Однако, табун кончал… Ай, ай, пропал Шагдур!».

Шагдур лежал ничком, голова его была разбита, и высохшая кровь ржавыми пятнами запачкала лицо.

«Ай! Бедный нахор[11])» — пожалел Дамба, забывая о низком предательстве Шагдура.

Сладкий запах разлагающегося мяса ударил в голову. Дамба ощутил невероятную слабость. Локти дрожали и расползались. Он хотел отползти в сторону— и не смог. Нога стала непреодолимо тяжелой. Дамба рванулся вперед, но локти разъехались, отказываясь держать отяжелевшее тело, и он упал на грудь, прижавшись горячей щекой к раскаленной земле. Розовый туман застлал глаза непроницаемой тугой тканью, в ушах стоял невыносимый гул, как будто кузнечики выросли до гигантских размеров и оглушали степь громовым стрекотанием…

Гурт Кондаурова перерезал степь, направляясь от центральных улусов Монголии к границе Советского Союза, Проводники искали кратчайшую дорогу, пытаясь провести скот не в семь, а в шесть дней, но взяли слишком сильно на восток и уклонились в сторону..

Гурт миновал Новый летник, где его напрасно прождали люди русского князя, и благополучно подходил к границе.

Погода все дни стояла засушливая. Скот худел. Отъевшиеся на летнем подножном корму быки брели, опустив к земле тупые морды с красными от жары и злости выпуклыми глазами; овцы протяжно блеяли и, сбиваясь отдельными стайками, трусили, подбирая куцый зад; суетливые бестолковые коровы, неуклюже подпрыгивая, бежали за беспокойными и уверенными быками.

Несколько длинношерстых верблюдов, купленных Кондауровым для работ в совхозе, возвышались над стадом, мерно раскачивая свисшие набок горбы.

Пастухи в запыленных выцветших палатах, с неизменными трубками и бичами объезжали гурт, подгоняли отставших животных и наводили в стадах порядок, разбивая их на отдельные косяки.

Кондауров распорядился гнать гурт только рано утром и ночью; в течение всего дня и вечера до восхода луны скот кормился на лугах.

Уже шесть дней гурт был в пути. Кондауров сердился. Он не мог понять, почему Прыжак не высылает ему навстречу проводника, и послал вперед монгола для розысков дороги, но монгол еще не возвращался.

С восходом солнца останавливались на привал. Скот бродил лениво, ел неохотно. Тень легких брезентовых палаток не защищала людей от мучительной жары и духоты. Бронзовые лица пастухов солнце окрасило в ярко красный цвет. Только ночью, когда спадал зной, был возможен отдых, но тогда шли гурты, и думать о сне было некогда.

Кондауров едва держался в седле. Привыкшие к степным трудностям монголы — и те начали сдавать. Погонщик Седебек, высокий стройный юноша с огромными немонгольскими глазами, заболел.

— Солнце ушиб, — говорили пастухи. Солнце ударил…

Седебек лежал с обвязанной мокрыми тряпками головой на телеге, в которой за гуртом везли продукты. За всю дорогу, он не произнес ни слова жалобы. Запекшиеся губы были плотно сжаты, а кожа на лбу стянута в страдальческие складки.

Ночью гурт пережил тревогу.

Мимо пронесся, охваченный стапидом, табун лошадей. Пастухам с трудом удалось удержать взволнованный скот. Быки протяжно ныли, оборачивая разинутую пасть в сторону Удаляющегося табуна, похожего на тень гонимой ветром тучи. Бараны, сбились в кучу, тесно прижимаясь один к другому.

Несколько пастухов погнались за табуном, думая остановить его, но скоро отстали, взмылив своих лошадей. Табун промчался в направлении к русской границе.

Монголы говорили:

— Солнце печет шибко. Беда! Много скота сгинет.

Они считали засуху причиной стапида.

Кондауров нервничал. Он боялся, что начнется падеж животных от солнечного удара, и приказал использовывать для переходов каждую минуту прохлады. С заката и до тех пор, пока не высыхала роса, хлопали длинные бичи, и пылил скот, переходя от воды к воде необозримыми пространствами степи.

Ночная прохлада привела Дамбу в сознание. Несколько минут он лежал неподвижно — оцепенение слабости сковывало тело. Тяжелый запах трупа мутил. Сухие губы, покрытые корой запекшейся крови, казались чужими — деревянными. Нога опухла сильней и лежала на траве, как привязанный к телу обрубок бревна, но болеть стала меньше.

Мысли ворочались вяло. Дамба приподнял голову и осмотрелся.

«Как я долго проспал, — подумал он и вспомнил о том, что уже давно ничего не ел. Испугался. «Однако пропаду — никто не идет».

Страх смерти с новой силой овладел им и заставил ползти вперед.

Дамба спускался под гору. Трава становились гуще и мягче. Прохлада низины дохнула приятной сыростью. Дамба клал голову на холодную сочную траву, и она освежала обожженную солнцем кожу. Темная полоса, спрятанная ночью, потерялась, и Дамба полз, стараясь лишь сохранить ее направление.

С каждым движением ощущал облегчение— земля становилась все более влажной. «Скоро вода», — догадался Дамба.

Он прислушался. Чуть слышно бурлила вода. Забыв о больной ноге, напряг все силы. Плеск воды слышался отчетливее. В колеблющемся тихом свете красной тусклой луны Дамба различил острые тени кустов. Несколько усилий — и он подполз к небольшой степной печке.

Упершись руками в берег, Дамба жадно пил. Он отрывал губы, чтобы перевести дыхание, и опять пил, погружая лицо в тинистую мутную воду. Она казалась ему сладчайшим кумысом.

Монгол засмеялся и присел на берег. Он окунул руки в воду, смочил себе голову и, совсем счастливый, лег на траву и уснул.

Дамбу разбудило утреннее солнце. Он посмотрел на реку.

— Вода — хорошо!

Было жаль уходить от реки, вода манила прохладой, прибрежный кустарник давал тень. Страх одиночества, испытанный Дамбой в степи, был развеян плеском реки и гомоном птиц. Он наблюдал, как маленькие пушистые тела перелетают с ветки на ветку низкорослых кустов, и испытывал полное умиротворение.

Негорячее солнце и речной ветер баюкали, вливали бодрость. Но это состояние покоя продолжалось недолго.

На смену жажде полновластным хозяином выступил голод.