К обеду туман слегка рассеялся, потеплело, кончился прилив, и матросы, свободные от вахты, стали ловить рыбу с кормы и около полубака. Клевала мелочь — камбала граммов на триста, иногда попадались бычки. Больше всех везло нашему боцману — молодому парню с рыжими усами. Около его ног была целая куча плоских, словно лепешки, рыбок. Я подошел к нему и поздравил с отличным клевом. Он небрежно махнул рукой, стал рассказывать про рыбную ловлю около Шикотана. Ему однажды там попался приличный палтус, и он один не мог удержать леску, позвал на помощь. Но и четырех рыбина тянула, будто трактор. Однако они управились, вытащили палтуса на поверхность и тут его убили багром с резервного мотобота.

— А здесь не попадаются такие?

— Нет, здесь вообще плохо клюет, хотя бывают дни — закачаешься!

Около судна летали чайки, нудно кричали. Я где-то читал, что чайки кричат, как мартовские коты, поэтому прислушался. Нет, противный, скрипучий крик, и только. Я решил, что тут другая порода чаек и вдруг отчетливо услышал мяуканье рассерженной кошки. Оказывается, по-кошачьи кричат наиболее крупные чайки, а мелочь — та просто поскрипывает.

Возвращаясь на свое рабочее место, я заглянул на вешала. Распутчики орудовали вовсю, разбирая большие кучи сетей. Анна, бригадир распутчиков седьмого мотобота, позвала меня и, перемежая обычные слова с площадными, начала жаловаться:

— Мы валимся с ног… Уже двадцать часов на вешалах… Смотри… какие у всех руки. И все оттого, что дураки ставят сети. Одни жваки…

Я молча выслушал ее, проявил терпение, потому что ей надо было просто выговориться. Отругав всех, кто имеет к сетям и к их постановке хоть отдаленное отношение, Анна обрушилась на себя, на свою глупость, которая толкнула ее — уже в который раз — работать на путине.

— Идиотка, на берегу тепло, цветы, птицы, не качает, семичасовой рабочий день, кино, театры и бульвары, а нет! Подалась снова на путину. Да еще и близнецов прихватила.

Так она говорила, а я знал, что она закоренелая рыбачка и любит море и работу, в которой она достигла совершенства. Анна распутывает сети легко, словно играючи, без всякого напряжения.

Она выучилась распутывать сети, а другого ничего делать не умеет. И если она начнет заниматься чем-то другим, у нее будет получаться во сто раз хуже, и это вряд ли ее устроит. Хотя всему можно научиться и во всем достичь совершенства. Конечно, я имею в виду обычные человеческие профессии, а не исключительные: живопись, литературу и тому подобное.

В обед пронесся слух: резервный мотобот якобы пошел на соседнюю плавбазу, где лежит наша почта. Все засуетились, потому что связи с берегом не было уже больше месяца. Одни ждали писем, другие — посылки. Слухи оказались правдой.

Около окошечка судовой почты собралась большая толпа и вела себя тихо. Начальница почты, она же по совместительству продавщица в ночном буфете, громко объявляла фамилии и передавала письма. Я знал, что меня дома не забыли, но в толпу не полез из-за органической нелюбви к очередям. А тут еще пришел Федя и сказал — у борта колхозный сейнер с крабом, и я пошел принимать. В это время уже кое-какие мотоботы висели на «балыках». Они отвирались.

Приняв колхозный краб и выписав команде МРС квитанцию, я услышал разговоры на палубе. Оказывается, у «азика» и еще у какого-то мотобота неизвестные отрезали часть зеленых сетей. Пострадавшие считали — это дело колхозников. Старшина в японских сапогах кипятился:

— Они у нас, мы завтра у них. Это точно!

И, наверное, это наши ловцы сделают: здесь иногда восстанавливают справедливость по принципу «око за око»…

Вира-майна Федя — уж на что, как мне кажется, честный человек — признался мне как-то, что в прошлом году он принял все тот же злополучный «азик», стал старшиной мотобота, у которого украли половину сетей, и сделал несколько пиратских набегов на чужие поля.

— Так нечестно это, Федя!

Он отвечал, что брал с каждого поля понемногу, короче, с миру по нитке — голому рубашка!

— А если бы поймали?

— Пришлось бы платить. Вот на соседнем плавзаводе поймали один мотобот на таком деле и припаяли старшине пять тыщ из своего кармана. Он до сих пор выплачивает, вторую путину… а что ему остается делать?

Попутно я поинтересовался у Феди, не знает ли он, откуда пошло выражение «гонять кешу»? Он пояснил, что это, как он слышал, старое морское обозначение безрезультатных поисков чего-то в тумане. Так «гоняли кешу», или иначе, кита, кашалота, в старину порою сутками, в условиях плохой видимости, и до тех пор, пока не убивали добычу гарпуном.

Мы с Федором сидели на битках, то есть на связках сетей, говорили, а кругом была благодать! Ясное небо, солнце, просто не поверишь, что вчера на Охотском море было уныло, сыро и противно. Да, и тут выдаются деньки…

Плавзавод стоял на якоре посреди большой бухты, и земля, чуть заснеженные сопки казались рядом. Вот сколько уже месяцев мы бродим вдоль берегов Западной Камчатки, но это лучший, самый красивый и таинственный берег. Может, его в некоторой степени украшала и погода-чудо. Одна сопка была похожа на замок, с шапкой из белого облака. И, глядя на все это, мне вдруг захотелось на землю. Днями такое же острое желание посещало меня, оно усилилась, когда узнал, что в ловецком цехе организуется бригада по сбору наплавов. В этом районе течениями, приливами к берегу прибивает фантастическое количество всего, что способно плавать на поверхности воды. И кто-то был на берегу и увидел целые залежи наплавов всех расцветок и государств. Наш рачительный завлов решил пополнить судовые запасы наплавов и потому решил организовать экспедицию. В нее попали молодые крепкие ребята из администрации. Пошел и я проситься у капитана, но он не отпустил, считая, что я не совсем поправился после несчастного случая.

И вот сейчас, глядя на берег, я искренне позавидовал попавшим в экспедицию. Ходит они по твердой земле, спят в палатках, греются у костра, стреляют диких гусей, а тут… Хоть и тихо, а палуба мерно качается, все пропитано запахом полуразложившегося краба, и одна и та же монотонная работа.

Сегодняшний рабочий день оказался не очень длинным, к девяти вечера все, за исключением одного, мотоботы висели «на балыках». Ловцы разбрелись по углам, по каютам нашего огромного судна, читали полученные письма и разбирали содержимое посылок из дому. Работали лишь распутчики и на заводе. Я, ожидаючи последнего мотобота, сидел в кабинете Бориса Петровича. Мы лениво перебрасывались словами, подолгу молчали. Иногда Борис Петрович звонил в те или иные цеха, интересовался, как идут дела. Его поминутное беспокойство не раздражало. Для него работа — прежде всего, он ею живет и искрение мучается, злится, нервничает, если возникают перебои, неполадки. Он одни из немногих оставшихся в живых на этой земле старых краболовов, зачинателей крабового промысла в СССР. О прожитом он вспоминает редко я скупыми словами:

— Суденышки не то, что сейчас, механизации никакой. Все делали вручную, жили в общих кубриках, ели только консервы.

— А заработки? — спросил я.

— Черт их знает, меня в молодости это волновало гораздо меньше, чем вас. Это вы меркантильные уж слишком! Помню, в тридцатом году за путину заработал сто пятьдесят рублей, а много ли это и соответствует нынешнему заработку, не знаю.

Потом объявили, что к борту подходит последний мотобот. Я вышел на палубу. Она была пустая, лишь маячил на своем рабочем месте Вира-майна Федя и крутил в руках веревку бортовик последнего мотобота — парень кудрявый, щеголеватый. Крановщик поднял строп с крабом на уровне борта, и я с бортовиком стал смотреть на динамометр. Он показывал 2700, и я уже было махнул крановщику, чтобы он вирал, как подошел распутчик из бригады последнего мотобота и тоже стал смотреть на вес, и он почему-то увидел 2800. Так как был вечер, похолодало и стекло динамометра запотело, я решил, что ошибся кто-то из нас, еще раз взглянул на показания стрелки, но нет, мое зрение не обманывало. Об этом я сказал бортовику и распутчику, и в ответ они начали, как тут выражаются, «втыкать» с ошеломившей меня злостью. Они считали, что все кругом жулики, так и готовые их обмануть, проехать, как они выразились, «на чужом в рай».