Мотоцикл рванул вперед и накрыл облаком пыли такой еще совсем недавно чистенький «Рафик». Столь праведен и силен был гнев режиссера-постановщика, что, несмотря на все увеличивающееся расстояние, до них донесся его жалобный и ненавистный вопль:

— Коптевская шпана! Мент недорезанный!

Смирнов ржал, как стоялый конь.

…Вокруг белой от пыли площади располагались «Сельпо», павильон «Вещи для повседневного спроса», поссовет под красным знаменем, контора леспромхоза с шикарной, золотом по бордовому, вывеской и, слава Богу, «Чайная» с милым таким деревянным крыльцом.

Посреди площади прогуливался атлетически сложенный, голый по пояс, но в модных расклешенных джинсах «Ливайс» молодец. Он, осторожно и растягивая удовольствие, замедленно ступал по теплой и мягчайшей пыли босыми ногами, испытывая от каждого шага величайшее наслаждение.

Не расстегивая куртки, Смирнов, на сколько мог, отряхнулся от пыли. Чекунов снял необъятный брезентовый балахон и оказался опрятным, чистым и хорошо отглаженным милиционером, который, только доставив старшего по чину до места назначения, позволил себе спросить:

— Что мы будем здесь делать, товарищ подполковник?

— А ничего, — ответил Смирнов, сморкаясь чем-то абсолютно черным в снежно-белый носовой платок. — Побродим, посмотрим, послушаем. Себя покажем, а, может, и кого нужного разглядим. Кстати, Витя, а где народонаселение?

— Бабы по дворам, мужики на работе, а тунеядцы от работы прячутся. К обеденному перерыву все тут соберутся, как на демонстрацию.

— А этот что? — кивнул Смирнов на принимающего пыльные ванны. — Может, из тех, кому Кабан инвалидность второй группы устроил?

Атлет будто почуял, что о нем идет речь. Поднял голову, внимательно осмотрел парочку на краю пыльного озера, невзирая на непрезентабельный наряд Смирнова, сразу же определил его за главного и обратился к нему:

— Кого ищешь, начальничек?

— Преступника, — ответил Смирнов.

— А тут все — преступники! — страшно обрадовался атлет. — Или тунеядцы. Бери первого попавшегося и дело с концом.

— Ты — первый попавшийся, — ответил Смирнов и Чекунову: — Витя, берем?

— В больших чинах, а шуток не понимаете, — уже взволнованно укорил атлет развеселившегося теперь Смирнова. — Я выразился фигурально, пошутил, можно сказать.

— Шути любя, но не люби шутя, — вдруг вспомнил глубокомысленную фразу из завлекательной игры его отрочества под названием «Флирт». Фразу эту Смирнов произнес, строго грозя указательным пальцем молодцу в пыли.

— Гляди ты! — удивился атлет. — В такую дыру московский бугор пожаловал!

— Чайная открыта? — спросил Смирнов.

— Открыта. А какой толк?

— Ну, хоть чаю-то дадут?

— Чаю-то дадут. На венике настоянный.

— А тебе «Липтон» подавай?

— Мне не чай нужен, — признался атлет.

— Тогда жди, — посоветовал Смирнов и ступил на крыльцо «Чайной». Прочитал меню, отпечатанное на синепишущей машинке, открыл было дверь, но вдруг опять вернулся к меню. К заключительной его части. Прочел вслух: — Калькулятор Духина В. П., бухгалтер Невинномысская О. О., директор Межаков В. Е. Уж не «Коммерция» ли?

— Какая коммерция? — испугался Чекунов.

— Очко, начальничек! — прокричал из середины пыльного озера атлет, отличавшийся, как оказалось, удивительно тонким слухом. — Межаков Валерий Евсеевич. В старые добрые времена проходил под кликухой «Коммерция».

В главной зала чайной было на удивление чисто и гигиенично. Столики под не липкой клеенкой, на каждом — стаканчик с бумажными салфетками, не табуретки, а вполне приличные и на глаз целые стулья. А самое главное — особо не воняло. Пахло, конечно, готовящимися щами, но духа прогорклого сала, немытой посуды и обязательного в заведениях подобного рода, неизвестно откуда пробившегося острого аммиачного запаха мочи не было.

За стойкой, услышав их приход, появилась упитанная тетка в белом кружевном переднике и кокошнике вроде бы как с новогоднего маскарада.

— Уже отзавтракали, — нехамски сообщила она. А обед будет готов через час.

— Чайку сообразишь? — попросил Смирнов и объяснил просьбу: — Пыли наглотались.

— Расстараюсь для дальних гостей, — улыбнулась симпатичная тетка и крикнула во внутренние помещения:

— Мариночка, чаю!

— Стакан? — басом спросили из-за кулис.

— В чайниках! — приказала тетка. — Заварной покрепче и с кипятком.

— Районные, что ли, приехали? — не унимался дамский бас.

Валерий Евсеевич Межаков, услышав, надо полагать, сей диалог, немедля возник рядом с упитанной Снегурочкой и, вглядевшись в сумеречность зала, поправил неведомую обладательницу уникального голоса:

— Не районные, а столичные! Какими судьбами, Александр?

— А черт их знает какими! — сам удивился Смирнов. — Ну, а ты-то, Валерий Евсеевич, ты-то что здесь делаешь без воскресенья, среды и пятницы на бегах, без ресторана со стерлядкой, без интересной компании фармазонов и катал?

— Чайной заведую, — скромно признался Межаков.

— Прямо так и заведуешь? И не чтоб? И ни-ни-ни?

— И ни-ни-ни, — подтвердил Межаков, поцеловал Снегурочку в круглую щеку и распорядился: — Чай ко мне в кабинет, — и гостям: — Прошу ко мне.

Уже в узком коридоре Смирнов спросил про буфетчицу:

— Жена?

— Да вроде бы.

Закуток был невелик, но чрезвычайно уютен: сказывалось уменье, приобретенное хозяином в бывшей своей профессии фармазона, ловко, целесообразно и к месту размещать вещи. Глянув на громадный киноплакат фильма «Отец солдата», Смирнов отметил:

— Его бы побрить, вылитый ты, Коммерция.

— Поэтому и повесил, — объяснил Межаков. — Я так и понял, Александр, что ты не сдержишься, на кликуху перейдешь. Поэтому сюда вас и позвал.

— А так бы не позвал?

— Все равно позвал бы, конечно, — признался Коммерция и догадался: — Раз с Виктором Алексеевичем, значит, по делам. Жаль! Посидеть, вспомнить старое, выпить как следует — вот что нам с тобой надо, Александр!

— Ты же непьющий!

— Зато ты… — начал было Коммерция и замялся.

— Ну, что я? — любознательно осведомился Смирнов.

— Позволяющий, — нашел, наконец, слово Коммерция. — Да и я по такому случаю пригубил бы.

— К вечеру, если до вечера здесь задержусь, позволю. А пока — дела.

— Власов, что ли? — без интереса спросил Коммерция. — И нежданно-негаданно бежавший Ратничкин?

— Они, — признался Смирнов.

— Дела-то сугубо местные. Ты-то как в них влез, Александр?

— По дурости.

— Не поумнел, значит, дай Бог памяти, за сколько лет? За пятнадцать, Александр? Пятнадцать лет прошло с последней нашей свиданки!

— Сколько тебе тогда отмотали?

— Пятерик.

— Не может быть! За сомнительный сидор у бабки в магазине? Во дела!

— Тогда, озверев от безобразий амнистированных, судьи отсыпали щедро, на полный карман.

— И все пять, от звонка до звонка?

— Александр, при моем-то поведении! — удивился непонятливости Смирнова Коммерция. — Через год — химия, через два — условно досрочный…

— Здесь сидел? — догадался Смирнов.

— Угу, — подтвердил Коммерция. — И здесь же застрял на всю жизнь.

— Любовь?

— Это с одной стороны. А с другой стороны — покоя захотелось, тихой жизни без опаски, ночей без мыслей: придут или не придут. Дней, которыми ты занимаешься делами всем известными и полезными…

— А стерлядки кольчиком в ресторане на бегах хочется? — перебил Смирнов, — в жестяной особой посудинке с пылу-жару в черном перчике горошком, в лавровом венке, с фиолетовым грузинским лучком…

— Да пошел ты… — не на шутку разозлился Межаков. — Хочется, сам знаешь, что хочется. Да так, что снится даже.

Вошла Снегурочка с подносом, на котором — чайники, три чашки, корзиночка с сухарями, корзиночка с конфетами.

— Знакомься, Танюша, — предложил Коммерция. — Ну, Виктора Алексеевича, ты знаешь, а вот это — мой старый-старый друг Александр Иванович.

Сказав это, он настороженно ожидающе посмотрел на Смирнова.