Понял это и Эвалд. Каждая строка колола его самолюбие и наполняла завистью душу. Его бросало то в жар, то в холод, он то бледнел, то краснел от негодования. А когда после чтения зал благодарил поэта бурей оваций, - Эвалд не выдержал и покинул председательское кресло.

Те, кто его знал, поняли: юноше не сдобровать. Не одного талантливого смельчака раздавил Главный Цензор. Теперь и этого Поэта ждала - в лучшем случае - высылка из столицы, а не награда. (Бывали случаи, когда Эвалд добивался наказания и построже: тюрьма или лечебница. Если у истинного поэта, - говорил Главный Цензор, - за все болит душа, то ее нужно лечить. Лучше всего - уколами да смирительной рубашкой.)

На этот раз все случилось иначе. Поздним вечером в темной аллее городского парка парня окружили четверо угрюмых мужчин, избили до полусмерти и предупредили, что если он не уберется из столицы и не перестанет писать заумные стишки, его найдут где угодно. И тогда ему на самом деле не поздоровится.

Юноша с трудом покинул город. Ему выбили передние зубы, сломали ребра и нос, вывихнули кисти обеих рук, у него были кровоточащие раны на затылке и на теле. Он пришел сюда сильным и здоровым, а уходил калекой.

Эвалд, конечно же "ничего не знал". Что ему чужая судьба? Что ему чужое горе? Лишь бы счастлив был он сам. Счастлив и знаменит. Могуч и грозен. Для всех. Навсегда. А лучше всего - навечно...

Но всему приходит конец. Умер старый король, и на его место пришел молодой веселый принц. Он разогнал всех глупцов-министров и упразднил Комитет Цензуры.

Постаревший, никому ненужный, доживал Эвалд свой век. Даже слуги покинули его. Он редко стал выходить из дома, да и то лишь по вечерам: зайдет в мясную лавку, купит немного говяжьей печени или почек. Потом заглянет к зеленщику за укропом... Иногда - в винный погреб: нацедит из бочки вина в бутылку и - тут же домой. А дома и того хуже: скучно и одиноко. Полистает он свои стихотворные сборники, вздохнет, и весь остаток дня в окно смотрит.

Однажды в шкатулке нашел он янтарный цветок, что когда-то отломился от кареты, и нахлынули вдруг на него воспоминания. Вспомнилась молодость, южный провинциальный городок, гостиница "Эмилия", и сама Эмилия, которая была его женой.

"А почему, собственно говоря, была?- вдруг подумал Эвалд. - То, что я ничего о ней не знаю - вовсе не означает, что она ушла от меня навсегда. "

Он собрал дорожный баул с вещами, накупил подарков для жены и сына, нанял дорожную карету и выехал из столицы тем же путем, которым приехал сюда целую жизнь назад.

6

Вернувшись в свой маленький северный город, Эвалд поначалу растерялся...

Прошло более сорока лет, как он покинул его. Город изменился, раздался вширь. На месте многих домов, особенно одноэтажных, стояли высотные здания - с яркими вывесками и рекламой. Центр города был полностью перестроен: появились новые улочки, переходы, даже трамвайная линия, которая пересекала город с запада на восток. Словом, он с большим трудом нашел "ЭМИЛИЮ".

Она стояла на том же месте, и, казалось, совершенно не изменилась, если не считать фасада, выкрашенного другим цветом. Оставив карету на углу улицы, Эвалд с замиранием сердца вошел в гостиницу. Новые времена, конечно же, коснулись ее внутреннего убранства. Теперь это был великолепный отель, с лифтами, модными интерьерами, роскошными холлами, баром и рестораном. Здесь были и швейцары, и множество служащих, которые, непрерывно спешили, носились, летели, исчезали и появлялись с подносами и чемоданами - туда и обратно, вверх-вниз. Вс° свидетельствовало о том, что дела у госпожи Эмилии шли преотлично.

Разузнав у швейцара, где можно увидеть начальство, он поднялся на второй этаж и постучал в дверь с табличкой: "Управляющий".

- Войдите! - раздался чей-то незнакомый мужской голос.

За столом сидел седой уродливый горбун с умным и проницательными взглядом.

- Что вам угодно? - спросил он.

- Мне угодно узнать... э-э-э... - замялся Эвалд, - где можно увидеть хозяйку гостиницы госпожу Эмилию?

Управляющий вздрогнул, и лицо его вдруг побледнело.

- Ее увидеть нельзя... Прошло уже двадцать лет, как госпожа Эмилия лежит на городском кладбище.

Эвалд качнулся и присел на краешек кресла у стола.

- Она... умерла? - прошептал он. - Боже, какое несчастье!..

Он застыл и просидел так, не двигаясь, почти минуту.

Управляющий не дергал его, лишь молча, не отрываясь, смотрел ему в лицо.

- Какое горе! - повторил Эвалд.

- Кто вы? - спросил горбун.

- Ее приятель, - соврал Эвалд.

Горбун в удивленьи поднял брови: - Простите, но я вас не помню.

Эвалд усмехнулся:

- А собственно почему вы должны меня помнить? Я приятель юности. Ведь вам лет сорок, не больше. Как раз сорок лет назад мы с ней были знакомы.

Он поднялся и направился к двери.

- Вы приезжий? - крикнул ему вдогонку горбун. - Может, вам нужна комната?

Эвалд остановился на самом пороге.

- Да! - решил он внезапно и обернулся. - Пожалуй, я останусь у вас на несколько дней. И если можно, в той комнате, что у самого чердака. Говорят, в ней когда-то жил наш Национальный поэт Эвалд.

- В этой комнате сейчас никто не живет, - нахмурился горбун. - Она охраняется государством и является Комнатой-Музеем нашего города. В ней действительно жил когда-то Поэт. Если хотите посетить ее - я покажу.

Зеркальный лифт поднял их под самый чердак. Управляющий отпер старую забытую дверь, и они вошли в жилище Поэта.

Ничто не дрогнуло в душе Эвалда. Он стоял в чужой, прибранной, монументальной комнате, огороженной со всех сторон бархатными канатами, похожими на висящих питонов. Над каждым предметом висела табличка, объясняющая его предназначение.

Под кроватью стояли чужие комнатные туфли, на стуле висел чужой заношенный сюртук, на вешалка - чужая шляпа. Но были вещи, на самом деле принадлежавшие когда-то ему: подстаканник, чернильница, подсвечник, несколько страниц рукописей. Эвалд потянулся было к бумагам, но горбун опередил:

- Здесь ничего нельзя трогать!

И Эвалд послушно отпрянул от стола. "Какая чушь! - невольно подумал он. - Обман и глупость!.. А ведь все, кто побывал здесь, с восторгом рассказывают другим, что приобщились к Поэзии! Они ступали по тем же половицам, что и великий Поэт! Видели, где он спал! Сидя на каком стуле, творил! В чем ходил, из чего ел и пил! Ах, как же дурят народ!.. И куда только смотрят власти?!.. Надо обязательно сходить в мэру. Безобразие да и только!.."

- Вы правы, - подал голос горбун. - Здесь много вещей не ваших, господин Эвалд.

- Вы... узнали меня?! - поразился он и немного поостыл. - Но откуда?

- Я тот самый поэт, - ответил Управляющий, - который лет двадцать тому назад после Конкурса был избит по вашему приказанию.

Эвалд вздрогнул и внимательно всмотрелся в лицо горбуна:

- Простите, я вас не помню... - пробормотал он. - За много лет в Столице выступило много поэтов... Но я... никогда не отдавал таких приказаний...

Горбун криво улыбнулся.

- Еще бы! Теперь вам трудно узнать меня. Тогда я выглядел совсем иначе. Я был строен и молод. Был симпатичен и не лишен таланта, сударь! После того, что вы сделали со мной, я долго болел. У меня до сих пор невыносимые головные боли. Я перестал писать стихи. А вскоре после того, как я вернулся из столицы - вернее будет сказать "приполз" - умерла мать. Она умерла от горя, сударь! Ведь так поступили с ее единственным сыном!

Эвалд пошатнулся и сел в мемориальное кресло.

- Я много раз хотел отомстить, господин Национальный поэт. Но мать просила навсегда забыть о вас... Это была ее последняя просьба перед смертью... Как же она ошиблась, имея в юности такого... приятеля, как вы, сударь!

- Что?! - вскочил на ноги Эвалд. - Не может быть! Вы... Ты хочешь сказать, что твоя мать - Эмилия?!