Мужичок цвиркнул на асфальт коричневым табачным плевком.

— Ясненько… Так я думаю, теперь-то у вас работы, выходит, и нет? После этого, скажи мне… после купола-то?

— Получается, нет, — согласился я, действуя по инструкции для общения с гражданскими. — Но мы все равно упорно стоим на страже мирного неба и… чего-то там еще, кажется…

— Работы нет, а зарплата идет, — громко сказала Алиса. — Лежим себе пузом кверху дни напролет. Чем не жизнь, по нынешним-то временам?

— Эммм… — умно отозвался я.

— И еще трахаемся, конечно, — закончила она. — Как раз время подходит. Идем, Санек, нельзя режим нарушать.

— Молодые люди, присаживаемся в рейсовое такси, отправляемся через две минуты, — шагнул в мою сторону парень с худым и костистым лицом. Заводской? Или в добровольной дружине раньше был? Не разберешь. — Двадцать второй маршрут, как раз до Дубовки, там сейчас красота неимоверная, своди девушек отдохнуть, — он понимающе и цинично подмигнул.

В общем, как-то так и получилось, что мы погрузились в красный и неимоверно древний, но все еще работающий «рафик» и отправились в путь. В салоне пахло пылью и горелой изоляцией, ни новые кресла, ни старые колеса родные ухабы, конечно, ничуть не амортизировали. Нога болела.

— Обидела ты человека, Двачевская, — сообщил я чуть погодя, пока шустрый автобус крутился на серпантине улочек, нырнул под железнодорожный мост с выбитой надписью «1907», пронесся мимо школы, забрался на Цыганский холм и тут же ловко с него съехал. — Еще и наклеветала, к тому же. Теперь будет про нас гадости говорить в кругу широких народных масс.

— Ни фига ты, Санька, не понимаешь, — решительно сказала Алиса. — Нам что говорили на инструктажах по общей психологии? Разбивать лед непонимания, вести умелую агитацию и пропаганду среди населения. Что этот дядька запомнит из всего нашего разговора? «А зенитчики-то — нормальные ребята, вчера троих прямо на улице видал. Рассказали кой-чего из военных тайн, конечно — свои же люди. Мировая, говорят, работа — и зарплата, и девчонки вокруг. Трахаются прямо на рабочем месте, веришь?» Хорошо это для нас?

— Ну… — сказал я.

— Это очень хорошо, — ответила за меня Славя. — Снижает напряжение в обществе. Ты все правильно придумала, Алиса. В некоторые моменты я просто тобой восхищаюсь. Наша остановка, кстати.

Алиса криво ухмыльнулась и шагнула к выходу.

На окраине было даже не пасмурно, а как-то тускло, словно солнце из-за низкого плотного полога облаков, плывущего над сверкающим пузырем купола, светило вполнакала, экономя силы. Пни от высоко спиленных деревьев засели в воздухе, словно обломанные ржавые ножи, а холодный ветер больше не приносил дыма от близких разрывов — теперь это была простая вонь от агломерата, сжигаемого в заводских домнах. И еще, пожалуй, чего-то вроде мазута или смазки — рядом с парком, в Кривой бухте, был речной порт.

— И как это нас Наливаныч согласился в люди выпустить, без особых истерик и даже без охраны? — удивилась Алиса, крутя в тонких пальцах очередную сигарету. Она на ходу разглядывала недавно открытый памятник погибшим десантникам — стилизованная веревочная лестница из вертолетных лопастей и сделанная словно из летящих металлических капель фигура в шлеме и с автоматом — то ли приглашающая с собой, то ли отворачивающаяся от кого-то.

— У меня в кармане транспондер, — сообщила Славя. — Исполком знает наше расположение с точностью до десяти метров.

— А, тогда конечно, — согласилась Алиса. — Правда, я думала, это у Сашки в кармане брюк транспондер, но нет, видимо, там что-то другое.

С полгода назад я бы покраснел, наверное. Чертовски давно это было — время, когда я умел краснеть.

Где-то сбоку, у жилмассива, обозначилось движение, быстро перешедшее в давку. Похоже, кто-то сдуру попытался запрыгнуть в одну из машин для раздачи продовольствия незащищенным слоям населения (больше известную, как «ЖаДаН» — жрачка для нищих) и был застрелен. Человеческая толпа конвульсивно качнулась, расступилась, но не рассеялась. Закон суров, на то и закон. Позаришься на общее — будешь наказан. А свое место в очереди легко потерять.

— Радостно смотреть на новую счастливую жизнь, — с каменным лицом уронила Алиса, рассматривая плотное, угрюмое сборище людей, будто в осаду взявшее одинокую крепость грузовика. — Да здравствует дорогая партия за нашу счастливую юность. До чего привольно дышится в последнее время в этой обители помощи и взаимовыручки, и какое счастье жить в дивном новом мире, в это славное время, под гениальным руководством…

— Скоро все закончится, — отрезала Славя. — Наши найдут выход, так или иначе. Мы победим. Так всегда было и будет.

Надо же. Не человек, а живой сборник цитат товарища Генерального Секретаря.

Парень на остановке обманул — парк был гол и печален; последние яркие листья давно облетели, а угловатые деревья будто застыли в своем тягучем летаргическом сне. Пруд, в котором летом водились утки и лебеди, и даже вроде бы какая-то рыба — по крайней мере, так уверяли немногочисленные рыбаки — чернел на периферии зрения неровным пятном. Лодочный причал был, конечно, закрыт, а на скамеечках мелькали пальто и куртки запоздалых любителей природы — в основном, пенсионеров и дошколят. В воздухе витал горьковатый влажный запах — в небрежно собранных тут и там компостных кучах догнивала листва.

Дубовка словно окуталась полупрозрачной неверной дымкой и будто бы сама не понимала, что она делает здесь — последний артефакт давно прошедшего мирного детства.

— Эй, уважаемые, разрешите огоньку? — от серой группки неподалеку отделился один, низкорослый, чернявый, какой-то разболтанный.

— Угощайся, дружище, — Алиса протянула было зажигалку, но парень проигнорировал протянутую руку.

— Я не с тобой разговаривал, овца, — он дерзко глянул на меня, снизу вверх, стегнул черными глазами, полными нездорового веселья и чистой, холодной ненависти. — А что это вы, кстати говоря, в будний день не на работе или учебе, а по улицам гуляете? Неужто не слышали последнего обращения Исполкома? «Все для города, все для победы!» Максимальное напряжение сил и воли! А вы тут по парку прохлаждаетесь — игнорируете, получается, призывы руководства? Нехорошо выходит.

А эти штуки я знаю — слышал уже рассказы в специнте. Так называемые «активисты», что-то вроде ДНД — добровольной народной дружины — только, в отличие от последних, не работающие под крылом органов внутренних дел. Чисто общественное движение, стихийное и оттого вдвойне опасное. «Дадим железный ответ бездельникам, уклонистам и спекулянтам, наживающихся на народном труде в это сложное время!» Человек пять уже обращались в травмпункты с побоями средней тяжести, одному, которого заподозрили в прогулах, кажется, даже руку сломали. Власти не реагировали — дорого это было и хлопотно.

— Отвянь, придурок, — бросила Алиса. Она, похоже, была не в курсе последних новостей. — Не твоего ума дело, чем мы тут заняты.

Чернявый отшатнулся, словно в испуге, оглянулся на своих. Что за гадство, вечно какая-то хрень к нам липнет…

— Эй! — кто-то из «группы поддержки» среагировал быстро. — Вы с какой целью нашего брата обидели? Да вы, может, и не прогульщики вовсе? Вы, может… диверсанты американские?

— А то кто же, — вздохнула Славя, останавливаясь. Почти незаметным движением размяла плечевой пояс, откинула тесемки с шапки назад. — Баптисты-шестидесятники. Восславьте Господа, безбожники, или испейте чашу гнева Господня! Но предупреждаю заранее — чаша сия зело бездонна!

Они действовали грамотно — рассредоточились полукругом, четыре ухмыляющиеся силуэта, все не старше двадцати. По всем прикидкам, особых шансов у нас не было, кроме бегства — две девчонки, да еще бледный прихрамывающий парень… нет, даже сбежать не вышло бы. Они действовали наверняка, а я дрался третий раз в жизни.

— А что, коллега, — весело поинтересовалась Алиса, постукивая затянутыми в перчатки кулаками друг о друга и даже не морщась при этом. — Какой диагноз мы поставим этой группе пациентов?