— А я намерена сказать, что ты своим ревом оскорбляешь здесь всех людей с музыкальным слухом, — ухмыльнулась она. — Мику, гляди, уже давно перекосило от отвращения. Я просто поражена твоей черствостью, Санек. Или как правильно говорить? Чертвотой? Чертвастостью?

— Ребят… — сидящая на кровати Мику прижала руки к лицу, словно прикрывая зевок. — Я…

— Чертвастость — это преобладающая особенность твоего характера, Двачевская, — заметил я. — Неизменная, бесконечная и вечная, прямо как Вселенная. Нам на той неделе на лекции по диамату рассказывали, помнишь?

— Бляха-муха! — Ульяна живым мячиком подскочила на своей кровати. — Сашка, Алиса — у Мику…

Но мы и сами уже видели, потому что Мику отняла руки от лица. Из носа из нее вязкой струйкой текла кровь — совсем темная в зыбком свете ночника. Она капала с подбородка на грудь, пятнала одеяло и простыни. Ладони у девушки уже все были в этой черной, противной влаге.

— Ребята… — она хотела сказать это громко, крикнуть, привлечь внимание, но ее голос тоже менялся, он плыл и трескался. — Помогите…

Алиска успела, конечно, быстрее — она одним прыжком перемахнула спинку кровати и утопила большую хромированную кнопку звонка быстрого вызова, тот противно и долго задребезжал. Хороший был день, жаль, что закончился.

Мику увезли в операционную — опухоль внезапно дала новые метастазы. Теперь гортань ей пришлось удалять практически полностью, и когда-то звонкий голос девушки мы услышали вновь уже очень нескоро.

Не помню, говорил ли я, что в нашем «купе» был еще и телевизор. Ну, то есть не совсем телевизор, конечно — скорее, что-то вроде утопленного в стену экрана ЭВМ, по которому постоянно бежали неторопливые волны абстрактных узоров. Возможно, именно через него тем бойцам, которые обитали здесь раньше, передавались команды начальства. А может, у него были еще какие-то функции, нам неизвестные.

В общем, когда телевизор внезапно заработал, это стало легкой неожиданностью. Мы как раз опробовали новый разговорный шифр, предложенный Славей, на случай тотальной прослушки: пришельцев решено было называть тетушками, «люблю» означало «ненавижу», «дача» — «корабль», и так далее. А прошедшее время означало будущее — это был уже вообще высший пилотаж, многие от этой зашкаливающей сложности сбивались.

— Люблю я свою тетю, — ласково проворковала Славя с самой искренней своей улыбкой. — Жить без нее не могу прямо! В прошлом году я ей так помогала на даче! Консервацию закатывала, очень хорошо выходило. Одна банка, правда, взорвалась — такое несчастье!

— А ты разве умеешь банки-то закатывать? — умело подыгрывала ей Ульянка, втихомолку давясь от смеха и подмигивая мне сразу обоими глазами. Конспирация явно не была ее сильной стороной. — Да и где ты их брала на даче?

— Забыла, — безмятежно отвечала Славя. — Подумать нужно, повспоминать.

— Дача, наверное, на отшибе была, — просипела Мику. — Случись что, и помощи не от кого ждать.

Это нас немного остудило. Размышлять про разные взрывающие штуки, конечно, здорово, пока это не касается лично тебя. Почему-то смерть в огне посреди безвоздушного пространства ни у кого не вызвала энтузиазма. Повисло молчание.

Тогда-то я и заметил, что из телевизора на нас смотрит чье-то лицо. Сложенное из белых и черных точек, оно именно следило за происходящим, поводя глазами и слегка поворачивая голову то вправо, то влево, контролируя наши движения. Это было внезапно, конечно. Но куда больше неожиданностью стало то, что с нами связался человек — тьфу, черт, не человек, конечно — который не принадлежал к экипажу «Пеона».

— Заткнитесь и слушайте, — сказал он. Речь доносилась чисто, нашлепка на глазу выглядела миниатюрной черной дырой, порталом в иные миры. — Оставьте ваш смешной код, даже если бы парни в капитанской рубке и слушали вас, то в ближайшие несколько минут им светит на этой частоте только глухое бессвязное бормотание.

Славя развернулась к экрану — мягким змеиным движением.

— Вы — тот, кто…

— Тот самый, — подтвердило лицо с другой стороны. — Зовите меня Уолтар, так будет правильнее всего, хотя ваши далекие предки умудрились извратить даже это простенькое имя… И да, эти двое у тебя за спиной обязаны мне своими жизнями, а маленькая… привет, пра-пра-пра… и еще примерно двести пятьдесят раз правнучка.

Славя выглядела огорошенной, она не справлялась с потоком информации.

— Как вы…

— Помолчи! — по экрану сеткой промелькнули и погасли помехи. — Нет времени. Теперь уже нет. Отвечайте коротко и быстро: эти парни взяли вас в заложники?

— Да.

— Ясно. Нашли по спайс-следу?

— Н-наверное…

— Разумеется. Считают, что я сдамся, потому что вы — мои дети, или я собираюсь продолжить свой род с кем-нибудь из вас шестерых? Не самое бессмысленное предположение, я не дискриминирую по половому признаку, ребята, — он хмыкнул.

Это было дико и отвратительно и совершенно не похоже на беседу с представителем внеземного разума. Славя, похоже, считала так же.

— Я… не знаю.

Парень с повязкой на глазу поморщился.

— Не знаешь… Конечно, считают. На то и был расчет. Теперь слушайте меня внимательно, ребята. Пункт первый и главный: я не собираюсь вас спасать. И помогать вам у меня тоже нет ни малейшего желания. Не знаю, говорил вам торгаш или нет, но спайс нынче куда дороже, чем был когда-то, и мне очень нравится эта ситуация. Чертовы охотники испортили мои затянувшиеся каникулы на вашей симпатичной планетке… что ж, ничего не длится бесконечно. Я намерен бежать.

— Но как же…

— Пункт второй: для побега — удивительно, но факт — мне нужен корабль. Мой, как вы можете догадаться, уже не совсем на ходу. Во всяком случае, для межзвездных перелетов он совершенно точно не годится. И вот здесь появляется ваш единственный шанс не сдохнуть в муках, мальчики и девочки: вы поможете мне угнать этот чертов «Пеон»!

Восстанавливаться Мику можно было начинать уже через две недели после операции. Как я понял из не очень внятных, но эмоциональных объяснений Наливаныча с краткими, пахнущими медовым самогоном, ремарками Виолы, от ее бывшего голоса Мику остался только чуть слышный шепот. А все, что было громче шепота, уже синтезировал и передавал голосообразующий аппарат, работающий от батареек. Реабилитацию вообще-то следовало вести под присмотром квалифицированных специалистов, в том числе психологов — но у нас в центре таковых не оказалось, не завезли. А может, просто заняты были, переложили свои важные функции на наши хрупкие плечи.

Вот только Мику не хотела реабилитироваться. Она просто перестала разговаривать. Совсем. Хотела есть — шла в столовую. Хотела пить — наливала из чайника стакан воды. Хотела лечь раньше обычного — ложилась, закрывала уши подушками и так лежала, отвернувшись лицом к стене.

А я?

Я присаживался рядом. Говорил. Убеждал. Призывал. Рассказывал сплетни и местные несмешные анекдоты. Ведь жизнь не кончается оттого, что ты теряешь голос. В жизни случается разное, и ничего не кончается до того, как кончается сама жизнь. Это нелогично. Неправильно. Ведь так?

Так?

Мику молчала. Смотрела в стену. Смотрела в неизвестную даль над моим плечом, если мы стояли лицом к лицу.

И не говорила ни слова.

Ульянка, которая помогала мне поначалу и скакала вокруг эдаким веселым воланчиком, брызжа эмоциями и идеями, постепенно охладела. Нет, неправильно выразился — просто переключилась на более интересные темы. В магазин при институте выбросили докторскую колбасу, от Наливаныча, говорили, не выдержав его буддистских заскоков, ушла жена, Виола в очередной раз загремела в вытрезвитель — влепят строгача или пожалеют? Вокруг было столько увлекательного и непознанного, что казалось невозможным сосредоточиться на чем-то одном.

Алиса и Славя увлеченно воевали друг против друга на симуляторе, там как раз реализовали эту возможность, и их было оттуда не вытащить. Лена, наверное, бродила где-то по расцветшему и похорошевшему саду с томиком Ремарка — на нее и вовсе не было никакой надежды.