— Отворяй калитку, «зема»!

Тут он в кустах за будкой заметил Ртищева, который подавал ему рукой незамысловатые знаки. «С чего бы это?» — подумал обеспокоенно Коновал. Дневальный, перед тем как поднять шлагбаум, прокричал Виктору:

— Тебя прапорщик Березняк ждет. Велел сразу прибыть к нему.

— Ладно, — рванул Коновал машину с места. Проехав метров десять, остановился, приоткрыл кабину и поманил к себе Ртищева: — Чего прячешься? Садись…

Пока ехали к автопарку, Шурка выпалил ефрейтору о происшедших событиях. Коновал поначалу разволновался, заерзал на сиденье, но потом, поняв, что никто не проговорился о том, что он ударил Антонова, воспрянул духом.

— Молодец, предупредил меня, — дружески стукнул он по плечу Ртищева. — И все вы молодцы, начинаете соображать, что к чему. Ну, а Антонов переживает? Небось, трясется от страха мне в очи посмотреть? — злорадно спросил он.

Шурка замялся, промямлил что-то невнятное, пожимая плечами. Они вышли из машины, Коновал испытующе посмотрел на Ртищева сверху вниз, как удав на кролика. Он видел, что тщедушному Шурке от этого не по себе: во всем его облике сквозили виноватость, стеснительность и покорность. И вдруг Коновала осенило: «Э-э, да из него только веревки вить! Ишь, дрожит как осиновый лист… И «гусю» Антонову через него крепко можно подсуропить. Будет знать, за кого заступаться».

— Не-хо-ро-шо, — покачал головой Коновал, напуская на себя строгую озабоченность, отчего Шурка еще больше съежился. — Как же ты на друга своего воздействуешь? Ты хоть понимаешь, что из-за тебя весь сыр-бор разгорелся?!

— П-понимаю… А ч-что делать, а? Я могу, если надо… А?..

— «Что делать»? «Могу», — передразнил Шурку Коновал и перешел на деловой тон, чеканя слова: — Значит, так. Помоешь сейчас мою машину. Чтоб блестела! Я пока к прапорщику сбегаю. Если он меня начнет к стенке припирать, то скажу, что ты Антонову ножку подставил. Шутили, словом, вы. А он с разбега ногой о лежак и саданулся. Вник?!

— А-а… — у Ртищева округлились глаза. — А Антоныч как же? Вдруг не согласится, а?

— Разакался. Не твоя об этом забота. Твой Антоныч рта не раскроет. Еще радешенек будет, что легко выкрутился… Но после, — Коновал с угрозой погрозил пальцем, — зададим ему феферу. Ясно тебе?!

— А-а…

— По уставу надо отвечать!

— Так точно, товарищ ефрейтор!..

Ртищев остался тереть запыленный ЗИЛ, поливая его из шланга. На душе у него было муторно. Он, правда, еще не понимал, что с легкостью согласился свернуть не на ту дорожку, вступая в сговор против друга. Наоборот, думал он, ради Антоныча чего не сделаешь, возьму на себя грех. А машину помыть за Коновала — плевое дело. К труду он, Шурка, с детства привычный… Но почему же тогда так тошно, почему кошки скребут на сердце?..

Представим себе небольшой район в средней полосе России. Один центральный поселок, а вокруг — села да деревеньки. И до областного города — рукой подать. Народ тут добряцкий, старых привычек многие: как завечерело, уже храпака выдают на все лады. Когда по пустынной улице я, военком, иду с работы — все равно что по сонной казарме между солдатских коек. Но вскакивают здесь тоже как в армии — до петухов. Словом, труженики, в основном землепашцы. Мне сегодня с часик или два придется попотеть в лучах настольной лампы. Я беру из стопки личные дела призывников, внимательно просматриваю их, составляю списочек. Чтобы все было чин по чину. С утра снова отправляю команду на областной сборный пункт. Ох, и хлопотно это все. Призыв!..

По «Маяку» тихо плясовую выдают на тему «Эх, вы сени…» Я в такт бурчу: «Луки, муки-перелуки, перемуки вы мои…» Ерунду, в общем. А в голове списочек, так сказать, с человеческим материалом. В папках — тоже люди-человеки, их куда больше, чем в списочке, будь он неладен. Но попробуй упусти хоть кого из списка, по звонкам составленного. Из областных, районных инстанций… От товарищей авторитетных. Вот тогда будет тебе на орехи, майор. И на приличную работу, когда уволишься, не примут. К ним же придется обращаться, кланяться…

А вчера в область ездил, вернее, меня вызывали по инциденту одному, так там, в облвоенкомате, «звоночный» список — ого какой, на нескольких страницах. Я начальнику отдела говорю: «Не боишься? По лезвию ножа ходим». А тот посмеивается: «Думаешь, в Москве такого нет? Ха-ха-ха…»

В Москве, я знаю, есть. Только там все официально, список утвержден самым высоким нашим штабом. Ведь сколько есть москвичей, особенно среди артистов-футболистов, которым столицу никак нельзя покидать ради пользы защиты Отечества. Вот и составляют специальную директиву, чтобы приказ министра, гласящий не оставлять служить там, откуда человек призывается, «объехать» чин по чину. Почему же заодно в нее, эту директиву, «позвонков» не всунуть? Плевое дело. А тут…

Мы, правда, из своих списков на службу вблизи родительского дома не зачисляем — приказ есть приказ, через него не перепрыгнешь. Только команды, формируемые нами, разные. Одни недалече едут, под перестук колес, в ту же Москву. Другие лайнером летят туда, где Макар телят не пас. Ох, и не любят самолеты «позвонки», еще на земле их укачивает от предстоящей болтанки. Зато любят отсрочки от призыва, все увильнуть от повестки норовят… Ну да бог с ними, на то они «ископаемые». Плохо только, что некоторые папаши и мамаши на них ориентируются, обивают пороги военкомата, да еще всякую хурду-мурду с собой несут. Только мне лично эта хурда-мурда ни к чему. Честь мундира дороже. Я ее за более чем двадцатипятилетнюю службу, которую, кстати, с самолета начинал, не запятнал.

А вообще по призывнику можно сразу определить, в какой он семье вырос, какие у него родители, да кто и как на него влиял. Сироты, конечно, тоже есть. Но после войны их в четыре-пять раз больше было. А беспорядка в голове куда меньше. Хотя, как глянешь сегодня на все аттестаты, дипломы, удостоверения, справки об окончании учебных, производственных, досаафовских, «дворцовокультурных» и других заведений, школ, курсов, кружков, то почешешь в восхищении макушку: во размах образовательный! Но спрашивает парень: «Когда забираете?» — или того хуже — «забриваете», — и все, никаких вопросов можно больше ему не задавать, ясно, что за фрукт и где вырос. Я терпеть не могу этих слов, кипит от них нутро. Но сдерживаюсь, поправляю сухо: «Не забираем, а призываем». И что вы думаете? Хлопает парень глазами, не понимает, в чем разница. Ну, думаю, еще потреплют с тобой нервы командиры и политработники, да и сам ты, дружок, помаешься, пока дойдет до тебя.

Нет, надо правильно кумекать слово «призыв». Тогда дойдут до сердца и другие очень важные для солдата слова: долг, честь, совесть, дружба, защитник… Мы, конечно, в военкомате тоже в этом плане хлопаем ушами. Мало и нас, видно, к ответу призывают за этот самый человеческий фактор для армии и флота.

Кстати, о вчерашнем инциденте. Звонит мой начальник: что же ты, такой-разэтакий, в команду… судимых посылаешь? У меня глаза на лоб: не может быть? Понимаю, о какой команде речь. Не мог я не с той биографией туда кандидата затесать. А начальник возражает, сомневается: мол, по документам у тебя все шито-крыто, но кандидат слух распускает, дескать, сидел. Приезжай, разберись. Ясно, думаю, «не слух распускает», а карточный домик, шалашик для мнимого авторитета собирает.

Еду на сборный пункт. Приводят губошлепа, из «ископаемых» значит. Я же его знаю, как свою ладонь, С третьего курса политехинститута выпроводили за двойки, и папаша не помог. Говорю ему: что же ты, друг ситный, напраслину на себя возводишь? Мнется он в ответ. Но крути не крути, а объясняться надо. В конце концов он признался: болтал так, чтобы парни вокруг побаивались. Не то, мол, в часть приеду, «старики» козни начнут строить…

Вот тебе и психология, думаю! Кто же ему такое втемяшил? Ну, в газетах сейчас много пишут о «дедковщине». Кто-то чрезмерно передергивает. Но чтобы вот так напугать человека — это же какую надо «разъяснительную» работу проводить! Да он с такой психологией сам «старикам» пятки целовать начнет и заставлять его не надо будет. Вместо того чтобы противостоять хамству. В общем, пришлось парня из поезда в самолет пересаживать. Ничего, узнает настоящее солдатское братство и спасибо потом скажет.