Ильин прошел мимо нее по направлению к эскалатору озадаченный. Через несколько шагов вдруг рассмеялся, покачивая головой и восклицая: «Надо же!»

— Что это вам так весело? У меня работа над повестью столько крови и пота высосала. И чтобы пробить ее, сколько нервов требуется, — обиженно сказал нагнавший его Ефим Альбертович.

— Да вы успокойтесь. Я сам над собой смеюсь. Вот уж поистине загадка — человеческая психология! — хохотнул Ильин и рассказал, какие мыслишки зародились в его голове о контролерше, когда он заметил ее косые взгляды, ожидая литератора.

— Ее попросту любопытство разбирало! Женщины вообще народ любопытный, а я невесть что подумал, — улыбался Ильин. Неожиданно он перешел на серьезный тон и задал писателю вопрос: — А как вы считаете, почему она именно моей персоной заинтересовалась? Вокруг меня толпилось немало таких же, ожидающих кого-то людей. Но следила она за мной, другие ее не волновали?

— Понравились вы ей… Мужчина вы привлекательный, видный, — не задумываясь, шутливо ответил литератор.

— Нет, я серьезно, — не поддержал тона Ильин. — Дело в том, что в той компании я один был военный, офицер. Представитель особого рода профессии. И это лишний раз подтверждает истину: военные, как и армия наша, — всегда на виду!.. С этого, пожалуй, надо начать нам разговор и о вашей повести, друг мой. Простите за мое вольное обращение.

— Ничего, ничего… Зовите меня просто Ефимом.

— Но предупреждаю, Ефим, разговор будет сложным для вас. Вы, писатели, народ тщеславный, честолюбивый. С вами надо ох как востро ухо держать, — с долей иронии заметил Игнат Иванович, втискиваясь в вагон.

Пока колеса отстукивали километры, а в окнах через равные промежутки времени мелькали залитые ярким светом станции, Ильин и Ефим не смогли перекинуться и словом. Мешали грохот, давка, недовольные возгласы. Кто-то спешил выскользнуть из вагона, кто-то лез напролом, помогая себе локтями. Их оттеснили друг от друга. Натыкаясь в проходе на кейс Ильина, некоторые пассажиры бросали на полковника сердитые взгляды, отпуская в его адрес словечки, от которых ему было не по себе. Но что поделаешь, час пик!.. Когда их выплеснула толпа наверх, они облегченно вздохнули, появилась возможность продолжить беседу. Решили к дому Ильина идти пешком.

— Это рядом, — сказал полковник, — через две автобусные остановки.

Было тихо, под ногами хлюпал мокрый снег, а на небе вызвездило — к морозу.

— Я теперь понял, Игнат Иванович, почему вы отрицательно настроены, — усмехаясь, говорил Ефим Ильину. — Но в том-то и дело, что наша армия на виду — ее проблемы не могут быть на заднем плане! Раньше они вообще считались запретной зоной. Только сейчас, в условиях перестройки, гласности, мы можем открыто и смело говорить о таком уродливом явлении, как неуставные отношения, бытующие в солдатской среде.

— Думаете, что я отстаиваю честь мундира, потому и против публикации? Ошибаетесь. Факт существования неуставных отношений как негативного явления в армии признан официально — об этом пишут и в военной, и в гражданской печати. Поэтому скрывать здесь нечего. Другое дело, как о них пишут?..

— Хотите сказать, что я перегнул палку, нарисовал более мрачную картину, чем есть на самом деле?

— И это не совсем так. Вы ведь описали жизнь только одного взвода. Поэтому можно допустить, что в одном из тысяч взводов, насчитывающихся в армии, могли иметь место случаи, о которых вы рассказываете читателю. К тому же психологически они выписаны, на мой взгляд, точно. Чувствуется, что автор многое видел сам. Вы, наверное, служили в этом взводе, не так ли?

— Служил один год, после окончания литинститута…

— Простите за возможно нескромный вопрос, а спали вы на койке, которая стояла во втором ярусе? — живо спросил Ильин, и в его глазах заискрилась хитреца.

Молодой человек почувствовал какой-то подвох, он приостановился и недоуменно развел руками:

— Какая разница, где я спал, на первом или на втором ярусе. Разве это имеет отношение к моей повести?

— Конечно, не имеет, — усмехнулся Ильин. — Только мне подумалось, что писали вы ее все-таки, находясь на втором ярусе, этак свысока поглядывали на то, что происходило внизу, и палец о палец не ударили, чтобы как-то положительно повлиять на искоренение зла.

— Хм-м, интересно, интересно…

— Командиры у вас, извините, крикуны-болванчики, политработники — ваньки-встаньки, — как бы не замечая обескураженности литератора, продолжал высказываться Ильин, — а солдаты прямо-таки уголовники — никакой культуры общения. Поэтому и сошлось в вашем одном взводе чуть ли не все негативное, что можно встретить во всей армии. А вот такого, друг мой, в нашей жизни как раз и не бывает. Это факт! Достаточно только малейшему случаю нездоровых отношений проявиться в коллективе, как сразу забьют тревогу. Или вы думаете, что мы, военные, сидим сложа руки, на втором ярусе?

— Но в том-то и суть «дедовщины», что она глубоко спрятана под личину видимого благополучия, ее процессы и развитие внешне не заметны, — возразил писатель, — она тонет в круговой поруке!

— Согласен. Но вы не учитываете диалектику. Я всегда подчеркивал, когда работал преподавателем в академии и читал лекции по педагогике и психологии, что в жизни, как и в природе, все взаимосвязано, происходят постоянные скачки, изменения, как количественные, так и качественные, возникают противоречия… Мы вот сейчас ехали в метро, и вы, наверное, обратили внимание: какой-то увалень в толкотне женщине на ногу наступил. Та аж зашлась в ярости. Он тоже, что не делает ему чести, в ответ не извинился и не промолчал, послал ее к чертям собачьим. Они разругались, а на остановке вышли и разбежались в разные стороны — через пять минут, уверен, забыли друг друга. А во взводе куда от обидчика денешься? Когда и ешь, и спишь, и строем ходишь вместе с ним. Тут замазывай, не замазывай, а все равно конфликт вскроется. Вокруг люди молодые, каждый со своим характером, со своей психологией, самолюбием в конце концов. У молодежи это чувство особенно обострено. Чем сильнее юношу пытаются задеть, оскорбить, тем большее противодействие исходит от него в ответ. Очень сложный процесс. Он порой приводит к нежелательным последствиям, если не принять вовремя соответствующих мер…

— Не убедили вы меня, Игнат Иванович. К нам в редакцию письма приходят от солдат и их родителей, и в каждом из них просьба: помогите, защитите! А звонишь командиру, откуда адресат, чтобы выяснить, в чем там дело, — в ответ он молчит, как рыба. Или доказывает обратное, мол, в его хозяйстве все в норме. Выходит, не знает он обстановки! А почему? Потому, что солдат рот боится раскрыть против «деда»…

— Не преувеличивайте, пожалуйста, — недовольно сдвинул брови Ильин. — Письма пачками? Одно, два, ну, десяток может прийти, поверю. Мы тоже их получаем. Солдаты и командиры молчат? Смотря какие солдаты, какие офицеры, еще сержанты и прапорщики, актив… Тут можно до утра дискутировать. Но мы ведем речь о вашей повести. И в ней, кстати, вы не высказываете своей позиции, как бороться с этим «дедом», что надо делать, чтобы не бояться его и не молчать. Прочитав ее, призывник только еще больше испугается, да еще дружки ему кое-что подскажут… И придет он служить подавленным. А надо, чтобы он шел в армию настроенным на открытое противоборство злу. Зато для «дедов» ваша повесть — наглядное пособие. Разве не так?

— Нет, Игнат Иванович, я цели другие ставлю. Посмотрит со стороны на все безобразия такой жук, и ему самому противно станет…

— Ага, исправится он тут же, вырастет его культура общения?! Нет, друг мой, тут борьба нужна, самая беспощадная. И воспитание. Вы, безусловно, способный литератор. И смелый, надо отдать вам должное, не каждый решится взяться за разработку такой сложной темы. Но только акцент, мне думается, вам надо ставить на добре. Злу может противостоять добро. Добро с большой буквы, если хотите!

— Банальней истории, чем о добре, пожалуй, и не придумаешь, — скептически усмехнулся молодой человек. — Только те, кто вершит реальное зло, да еще, может быть, дети всегда умиляются счастливым исходом. Но, как правило, в историях о добре хороший исход нас не устраивает. Читатель ждет обязательно чего-то другого, зачастую не понимая чего.