Теперь ребята со своего бугорка хорошо видели, как шевелятся камыши. Похоже, шел только один человек. И двигался он не по тропе, которую они протоптали, а гораздо правее. Кто именно — разглядеть пока не могли, камыш скрывал идущего с головой.

Прошло около минуты, и тот, кто ломился через камыш, вылез на открытую часть протоки.

— Это та самая баба! — зашептал Шпиндель. — В кожаном жакете…

— Вижу, — отозвался Епиха. — Неужели одна приперлась?

Он внимательно поглядел на камыш. Нет, нигде он больше не шевелился. Если б кто-то еще шел, было бы слышно и видно. По воде можно бесшумно плыть, но нельзя бесшумно ходить и ползать. А через камыши можно было либо идти, либо ползти.

Тем временем баба, оказавшись у края протоки по пояс в воде, сделала еще пару шагов, погрузилась по грудь, испуганно ойкнула и поплыла через протоку к островку.

— Сюда лезет! — возбужденно пробормотал Шпиндель. — Что делать будем? Стрелять?

— Посмотрим, — неопределенно ответил Епиха. — Оружия у нее нет вроде бы…

Он еще раз обшарил взглядом камыши. Фиг его знает, может, эту бабу послали, чтоб она их отвлекла, а сами втихаря подбираются? Но ничего подозрительного не увидел…

Нинка с трудом проплыла в одежде пять метров, но все-таки перебралась через протоку и, дрожа от холода, вылезла на берег островка. Продралась через камыши, окаймлявшие островок, и оказалась всего в нескольких шагах от деревьев, за которыми прятались Епиха и Шпиндель. Она их не заметила, устало села на траву, а затем повалилась на живот и заплакала навзрыд.

Этого ни Епиха, ни Шпиндель не ожидали.

— Чего она ревет? — заморгал глазами Шпиндель.

— Может, придуривается… — недоверчивый Епиха еще раз огляделся. Нет, больше никто не подползал и не подплывал к островку.

Нинка ревела от того, что накопилось в душе за этот сумасшедший день. День, в который ее успели ограбить, избить, несколько раз изнасиловать, а теперь еще и застрелить хотели. И еще — от понимания того, что теперь вся ее более-менее налаженная, привычная жизнь пошла под откос. Больше того — она была убеждена, что ей конец. Никто ее не защитит, никому она не нужна.

Она слышала, что Клим провалился в болото, но как он утонул, не видела. Догадывалась, что раз орал: «Помоги!», то мог и утонуть, но это, по ее мнению, ничего не меняло. Стоит ей вернуться в город — и через день-другой ее навестят парни Шуры Казана. Или на рынке, где она «лохотронит», или прямо дома. Увезут, затащат в какое-нибудь глухое место и начнут пытать, куда делись Жора, Сухарь и Клим. А что она скажет, как и что объяснит? Ей там такое устроят, что сегодняшние мучения на складе покажутся нежными ласками. Не ходить домой, спрятаться у хахаля, который ее сегодня с машиной подвел? У него через два дня жена с югов вернется, да и трус он… Если узнает, отчего она прячется, ни за что не примет. К тому же его братки знают, обязательно навестят. Всех подруг — тоже. Вообще не возвращаться в город? А куда денешься? У нее в карманах ни копейки, уехать не на что. Паспорта тоже нет, он дома остался. Да и куда ехать? Родни у нее нет в других городах, все здешние. Знакомые, правда, есть, но лучше, чтоб их не было. Нет, не уехать ей никуда! Остается одно — самой помереть, пока не убили…

Так она ревела минут пять, наверно. Пока все слезы не выревела.

Все это время Епиха со Шпинделем за ней наблюдали, но окликнуть не решались и между собой не шептались. Оба, не сговариваясь, опасались подставы. Фиг ее знает, вылезешь, а она выхватит пистолет из-под юбки и постреляет обоих… Баба-то бандитская! Сами они, правда, тоже пока стрелять не собирались. Тем более, что еще не были до конца уверены, получится ли это у них. Да и вообще страшно это, стрелять в живую, когда совсем недавно видели, как убитые выглядят.

Нинка решила умереть. Упасть в воду и утонуть. Все равно жизнь паршивая была, похабная, и многим сама она успела пакостей наделать. И на «лохотроне», когда заманивала дурачков счастья в лотерее попытать, и прежде, в молодости, когда ходила деньги на дефицитные товары собирать по предприятиям. А еще у нее были времена, когда она работала под проститутку и приводила денежных мужиков в один уютный двор, где их глушили по голове, грабили и раздевали. И другие времена были, когда Нинка бандитов на богатые квартиры наводила. Шубы продавала с понтом дела. Ходила по домам, звонила в квартиры, предлагала шикарную импортную дубленку — тогда дефицит был! — всего-навсего за пятьсот-шестьсот рублей. А они по тем временам до тыщи и даже больше стоили. Почти все бабы соглашались примерить и Нинку в квартиру пускали. Иногда покупали, иногда нет, но Нинка уже могла оценить, стоит эту квартиру брать или нет. Тех, кто покупал дубленку, грабили обязательно, и она потом к Нинке возвращалась… Но самое удивительное, очень редко кто из пострадавших Нинку подозревал в пособничестве ворам. Было ее за что сажать, а не посадили ни разу. Должно быть, приберегал ей Господь кару покрепче.

Нет, дожидаться, когда «Казаны» ее начнут живьем жарить, она не хотела. Лучше утопиться!

Она тяжело встала, поглядела по сторонам, будто желая проститься с белым светом… и увидела пацанов. Тех самых, из-за которых она сегодня столько страданий и мук пережила.

Епиха и Шпиндель, увидев, что тетка перестала плакать и поднялась на ноги, тоже вскочили и наставили на нее пистолеты.

— А-а! — истерически заорала Нинка. — Вот вы где, гаденыши! Вооружились, да?! С пушками, да?! А плевать я на вас хотела! Стреляйте!!!

И, испустив какой-то почти звериный рев, от которого у обоих ребят мороз по коже прошел, ринулась прямо на них. Думала, что они выстрелят и убьют — все быстрее, чем в воде захлебываться. Епиха вообще-то нажал на спусковой крючок, но пистолет не выстрелил. Так получилось потому, что, разобъясняя Шпинделю, как обращаться с оружием, Епиха свой «ПМ» поставил на предохранитель, а снять — позабыл. А Шпиндель, у которого пистолет был в боевой готовности, едва увидев страшное лицо этой разъяренной бабищи — ему, маломерку, она жутко здоровой показалась! — шарахнулся назад, запнулся о корень дерева и полетел наземь вверх тормашками. Слава Богу, что пистолет вылетел у него из рук, не выстрелив, и благополучно шлепнулся на траву неподалеку от камышей.

Епиха, конечно, был более хладнокровным и даже, возможно, сумел бы снять пушку с предохранителя, если б у него времени хватило. Но налетевшая Нинка так толканула его обеими руками в подбородок, что Епиха, выронив оружие, отлетел к дереву и, чухнувшись башкой о ствол, на несколько минут потерял сознание.

— Тетенька! — испуганно взвыл Шпиндель, когда Нинка устремилась на него. — Не надо! Я больше не буду!

Нинка сгребла тщедушного пацаненка за шиворот, да так сдавила, что Шпиндель едва не задохнулся:

— Сумки воровать, сукин сын?! Убью! — И с этими словами швырнула его наземь, как нашкодившего котенка. Затем подхватила с земли пистолет Шпинделя и навела на затрясшегося от страха парнишку. Он от ужаса закрыл лицо руками и жалобно выл:

— Не надо! Не надо, тетенька!

Нинка бы пальнула — не было у нее никакой жалости к этой шпане! — но тут ей пришло в голову, что этим засранцам надо на своей шкуре испытать пережитое ею по их вине.

Она приметила тот самый толстый корень, о который запнулся Шпиндель. Этот корень торчал из земли как пологая дуга.

— Жить хочешь?! Снимай ремень! — приказала она Шпинделю, потрясая пистолетом. Тот торопливо выдернул пояс, Нинка гаркнула:

— Руки давай! — И прежде, чем Шпиндель успел сообразить, ловко и крепко стянула ему запястья хитрым милицейским узлом, вполне способным заменить наручники. К тому же из этого узла торчал достаточно длинный конец ремня, которого хватило, чтобы привязать Шпинделя к корню-дуге. Узел этот ей показал когда-то один из любовников, бывший мент. Затем Нинка оттащила от дерева только-только начавшего очухиваться Епиху, а затем, пока он еще плохо соображал и не очень понимал, что происходит, выдернула у него из штанов ремень. Пара минут — и Епиха был привязан точно так же, как и Шпиндель.