— Ладно, — сказал Ухан, — идем к Резаному, а то, боюсь, он там со страху замерз…
Вшестером братки чувствовали себя поуверенней, хотя тьма по-прежнему пугала, а перед глазами маячили те шесть жмуров у сарая. Если бы в них сейчас начали стрелять, забрасывать гранатами и так далее, «басмачи» испытали бы, кажется, жуткое облегчение. Но никто их не трогал. Они благополучно дошли до избы, потом до мастерской и гаража, выбрались к бугру…
А там никого не оказалось.
— Блин! — вырвалось у Ухана. — Куда они подевались?!
Пошарили по траве фонарями, рассчитывая увидеть хотя бы трупы или следы крови — ни фига. И не было заметно, чтоб кого-то куда-то уволакивали.
— Резаный, ёкалэмэнэ! — заорал Ухан на весь лес. — Куда упилил, падла?!
Ответило только эхо.
— Все! — рявкнул Штопор. — Надо валить отсюда! Они небось рыжевье прибрали — и пешком к дороге. Не то что мы, дураки!
— Точно, — кивнул Боцман. — Здесь какое-то чертово место, печенкой чую. Еще малость — и нас всех в «дурку» можно будет класть, крыша съедет!
— Братва! — воскликнул Быра, рискнувший заглянуть за угол мастерской. — Тут мешок какой-то… Тяжелый!
— Не трогай! — заорал Ухан. — Взлетишь на фиг!
— Да я уже ворочал его, — сообщил Быра, — проверено — мин нет!
— Мы ж там смотрели, — удивился Штопор. — Не было там мешка никакого… Часа, блин, не прошло!
Все подошли к Быре, посветили на мешок. Обычный такой, в какие картошку затаривают. Но через мешковину прощупывались не корнеплоды, а какие-то мелкие, звенящие предметы…
— Килограмм сто, не меньше! — доложил Быра, возбужденно дыша. — Монеты, бля буду!
— Отвалите от него! — приказал Ухан. — У него горловина завязана. Дернем за веревочку — и улетим к Аллаху! Поглядеть надо…
Все отошли, хотя и недалеко. А Ухан с важным видом опытного специалиста по взрывотехнике осмотрел горловину мешка и, убедившись, что ничего лишнего к стяжке не привязано, развязал узел. Все тут же подскочили с фонарями и ахнули — мешок был почти под завязку засыпан золотыми монетами, перстнями и прочим благородным металлом.
— Стой! — заорал Ухан, чуя, что братки вот-вот кинутся хватать и растаскивать. — Завязываем и берем как есть! А то начнем здесь делить — Мех подкрадется и завалит всех, как курей!
Все резко осадили и завертели головами — не просматривается ли где злодей Механик?! Ухан завязал мешок и скомандовал:
— Быстро тащим в гараж! Там у Механика три тачки стоят. «Козел» и два нормальных джипа. «Паджеро», помнится, даже не заперт был…
— Точно! — Штопор был в восторге. — И с горючкой! Валим, братва! Тут больше ловить не фига!
— А этого мешка нам на шестерых вот так хватит! — поддержал Боцман. — Поедем на хату и все поделим как надо!
Шпала, Быра и Губан ухватились за мешок, Ухан и остальные, ощетинившись стволами, прикрывали. Но никто на них не покушался — до гаража мешок дотащили спокойно.
— Ворота заперты, — заметил Штопор с досадой. — Не враз сломаешь…
— Фигня! — отмахнулся Ухан. — Дверь открыта. Сядем там, внутри, а ворота бодалкой выдавим. Я уже прикидывал…
Пыхтя, затащили мешок в гараж, открыли боковую дверцу джипа, втянули сокровища в салон. Потом влезли, уселись, места всем хватило. Боцман занял место за рулем. Включил стартер, мотор заработал, нажал на педаль газа…
И тут произошло то, чего никто не ожидал. Мотор тут же заглох, а в уши всей шестерки ворвалось какое-то непонятное шипение. Разом щелкнули блокираторы на всех дверцах джипа. А Боцман и Шпала, сидевшие на переднем сиденье, неожиданно обмякли, судорожно дернувшись.
— Подстава! — завизжал Штопор, выпучивая глаза. — Газ!
— Стекла, стекла бей! — взвыл Ухан, уже чуя, что теряет сознание от воздействия какой-то химии.
Ударить по стеклу кулаком сумел только Быра:
— Бронированные… — пробормотал он и обмяк.
Еще через минуту шипение газа прекратилось, и какое-то устройство, укрытое в недрах «Паджеро», стало издавать тихий писк: пи-и-и-и! В это время из двери мастерской почти бесшумно выскользнула маленькая черная фигурка. Механик перескочил проход между мастерской и гаражом, юркнул в дверь, осторожно подошел к джипу. Посветил фонариком внутрь салона, убедился, что все клиенты без сознания. Затем вышел из гаража за угол и помигал фонариком в сторону леса: два длинных, два коротких. Оттуда, стараясь поменьше шуршать, выбежали трое охранников Ларева.
Механик разблокировал дверцы «Паджеро» со своего карманного пульта, и ларевские мордовороты стали по-быстрому выдергивать из салона братков Ухана, стараясь особо не нюхать газ. Выволакивали в проход между гаражом и мастерской, быстро стягивали запястья ремнями или наручниками (у кого находили), а затем укладывали мордами вниз. Вскоре все шестеро заняли соответствующую позицию.
— Что дальше, Олег Федорович? — спросил Гриша.
— Оружие приберите, если там все проветрилось. И давайте сюда тех, первых, если уже очухались…
— А мешок?
— Пусть пока постоит…
Охранники собрали оружие пленников и бегом побежали к лесу.
Механик внимательно поглядел с фонариком, хорошо ли связаны арестанты, а заодно проверил, не отдал ли кто из них концы. Нет, газ, который применил Механик, хоть и вырубал минут на двадцать, но при нормальном здоровье до смерти не валил. После прихода в сознание гражданин некоторое время испытывал вялость и головокружение, соображалка тоже слабо варила, но через два-три часа и это проходило.
Резаный, Ера, Мотыль и Лапоток двух часов после прихода в сознание еще не прожили, но уже могли кое-как передвигаться и даже кое-что соображали. Их привели из леса под конвоем ларевские охранники и Юлька с Епихой, а затем уложили в один ряд со свежеобработанными.
— Гражданин Резаный, — сказал Механик, стоя над «басмачом», оставшимся без пулемета. — Вас, извиняюсь, сколько было «до того»?
— Десять… — произнес тот, даже не удивившись, что Механик знает его кликуху.
— Это точно? — даже настырнее, чем следователь прокуратуры, спросил Еремин, пересчитывая пленников по головам.
— Точно… — прокряхтел вместо Резаного Мотыль, ощущая себя гораздо хуже, чем с большого бодуна.
— Ну хорошо, — сказал Механик, — по крайней мере никого лишнего не сцапали. Итак, для тех, кто уже очухался, и для тех, кто будет очухиваться в процессе мероприятия, провожу небольшую лекцию. Для начала должен сообщить всей почтеннейшей публике, что, лежа и не дрыгаясь до приезда господ Володи Ларева, Шуры Казана с супругой и всеми вами горячо любимого Вити Басмача, все вы сохраните жизнь и даже здоровье. Хотя вы, как крысы поганые, вторглись на территорию частного владения с явным намерением нанести ущерб жизни и здоровью как моей лично, так и многих других мирных жителей…
— Хорош мирный, — проворчал Резаный, — с автоматом…
— Конечно, — невозмутимо продолжал Механик. — «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути». Так вот, несмотря на ваше гнусное вторжение, я проявляю исключительный гуманизм и сдаю всех вас не в органы ментуры и прокуратуры, а дорогому и горячо любимому Леониду Ильичу… то есть, тьфу ты! — Вите Басмачу. Хотя чисто технически замочить вас было намного проще, чем взять живыми. В том, что я умею не только живыми брать, но и мочить, уже удостоверились граждане, которые еще не очухались, в том числе и Ухан. Возможно, что те из вас, которым товарищ Басманов сохранит жизнь, здоровье и мужское достоинство, еще смогут поглядеть на шестерых коллег, которые приехали с Борманом и Швандей. Ясно, что им тоже много чего хотелось. Но все, что им теперь нужно, — это удобный гроб, комфортабельная могила и красивый памятник.
Лапоток всхлипнул — расстроился.
— Вот, — произнес Механик. — Молодой товарищ уже все понял. В советские времена после такого осознания комсомольцу говорили: «Вася! Ты должен искупить свою вину перед Родиной! Бери в руки большой красный флаг и воткни его, допустим, в рейхстаг!» Вася шел, его убивали, но другие товарищи брали флаг и тащили дальше, пока он не попадал в руки Егорова и Кантарии. Сейчас, конечно, так поступать нельзя, потому что, во-первых, гражданин Лапоток в комсомоле не числится, во-вторых, потому, что красный флаг можно вывешивать только на День Победы, да и то без серпа и молота, а в-третьих, потому, что последним местом, куда его можно было воткнуть, был дворец товарища Дудаева в городе Грозном. Но туда по неприятной случайности повесили трехцветный с Андреевским, которые у народа Ичкерии вызывают аллергию еще со времен генерала Ермолова.