— Так точно. Только, если хочешь, чтоб с гарантией убило, подними гранату ближе к голове. Убьет быстро и без мук. Сам пробовал! — нервно пошутил Механик. — Ну, я пошел.

Выбравшись наверх, он осмотрелся и, не торопясь, выбрался из-за балка. Потом Еремин, держа автомат наготове, подбежал к воротам. Нет, никого ночные гости тут на стреме не оставили. Теперь и высунуться можно.

Он осторожно выглянул из ворот. Красные отсветы задних огоньков джипа мигнули у въездных ворот дальнего «коровника» и тут же погасли, зато из маленьких окошек был хорошо заметен свет фар, должно быть, «Мицубиси» заехал внутрь строения. Потом свет стал послабее, должно быть, дальний свет убрали, оставив только подфарники.

Так оно и было.

Этот дальний «коровник», расположенный на сто метров дальше от дороги, чем тот, где прятались Механик с Юлькой, Шкворню понравился. Здесь можно было поговорить по душам с этим Аркашей и поразвлечься с его бабенкой, раз уж она сама на смерть напросилась. Шкворень криво усмехнулся.

Не то чтоб он был по жизни садистом и насильником — вовсе нет. Просто Механик его сегодня допек. Тем, что не захотел играть по правилам Шкворня, которые отводили ему роль одноразового киллера, а подумал своей головой и оставил Шкворня в дураках. К тому же плюнул в душу, превратив в головешки Коня. А ведь тот утверждал, будто они с Еремой дружки до гроба, мол, верит ему Механик безоглядно. Подлец Конь, конечно, — спору нет, раз старого друга пытался обмануть. Шкворень внутренне был вполне согласен с тем, как Механик поступил с предателем. Но этот обгорелый черепок, казалось, был оставлен в назидание: мол, видишь, Шкворень, как я карать умею? То есть он смотрелся как угроза. Это ему, Шкворню, за которым три десятка стволов и московские покровители, какой-то седенький недомерок-шибздик, полудохлый туберкулезник угрожать собрался?

В общем, за обиды, понесенные Шкворнем от Механика, должны были ответить Аркан и Райка.

— Выгружайте их, — приказал Шкворень подручным. — Козла этого к столбу пристегните. Бабу — к «бодалке».

Кровля «коровника» опиралась на два ряда деревянных прогонов, подпертых снизу двумя рядами колонн. Ближе к стене стояли толстые железобетонные колонны трехметровой высоты, основания которых были вцементированы в «стаканы», имевшие форму усеченной пирамиды. Колонны второго ряда, располагавшегося ближе к коньку крыши, представляли собой стальные трубы, высотой в пять метров и сантиметров двадцать в диаметре. Вот к такой колонне и пристегнули Аркана, задрав ему руки вверх, скрестив запястья и лишь после этого защелкнув браслетки. Каждое движение в такой позе сопровождалось острой болью в суставах. Об ударах и говорить не приходится. Немудрено, что Аркан отчаянно мычал из-под пластыря и мешка, дрыгался, и лишь еще раз получив под дых, смирился.

Райка, которая, похоже, вышла из шока только после того, как «Паджеро» свернул к «коровникам», начала было визжать в машине и потому приехала уже с заклеенным ртом. Пластырь и для нее нашелся, как и еще одна пара наручников. Вот этими-то наручниками Райку и пристегнули к сваренной из стальных трубок «бодалке» перед радиатором джипа, поставив коленями на бетонный пол. Она тоже дергалась и мычала, но ничего поделать не могла. Только сумела, подтянув колени, присесть на корточки.

— Снимите с него мешок и пластырь, — распорядился Шкворень. — Ему, прежде чем сдохнуть, немного поговорить придется.

Когда с Аркана сняли мешок, Шкворень с удовольствием увидел ужас в глазах обреченного. Откровенный, животный, ничем не подавляемый. От такого ужаса люди на все готовы. Скажи сейчас Аркану, чтоб мать родную зарезал, — сделает. А уж секреты всякие в таком состоянии выдают безбожно. И рассказывают как на духу даже то, чего не спрашивают.

— Значит, ты уже в курсе, что пощады не будет в любом случае, — напомнил Шкворень, немного рисуясь перед корешами. — Итак, хочешь умереть быстро — рассказывай, на кого работал, когда прослушку в ресторане соорудил. На ментов?!

— На Крюка… — поспешно произнес Аркан. — Я не мент, честно…

— И давно поставил?

— Полтора месяца уже.

— Это тебе Крюк приказал?

— Да…

— Царцидзе в курсе был?

— Нет. Он ничего не знал.

— А почему ты именно в этот кабинет микрофоны пристроил? Может, он тебе посоветовал, а?

— Нет, он ни при чем. Крюк сказал, что вы часто в «Кахетии» бываете. Приказал узнать, где собираетесь, кто приходит, с кем встречаетесь. Я узнал, что в этом кабинете. Тогда Крюк и говорит: «Ты не только в электротехнике петришь, но и в электронике. Сможешь прослушку установить с записью на диктофон?» Я сказал, что в принципе могу, только нужны кое-какие вещи, которых у меня нет. Тогда Крюк спросил что, записал и через три дня мне все передал. В общем, с тех пор, как только какая встреча пройдет, я ждал Крюка у «Ракового корпуса», пивняк такой есть… Сдавал кассету.

— И эту успел сдать?

— Успел… — пробормотал Аркан. — А вы все равно его взорвали…

— Крюк знал, что на ней записано?! — у Шкворня аж голос задрожал.

— Он ее при мне прослушал, на автомагнитоле…

Все последние надежды, которые теплились в душе Шкворня, пошли под откос разом. А утешал себя Шкворень лишь тем, что Ерема сумел-таки подорвать Крюка потому, что Аркан почему-либо не сумел записать разговор или Крюк по запарке не прослушал запись. Теперь эта самая кассета лежит если не в офисе у Крюка, то вообще уже в ментуре. И теперь, режь — не режь этого козла Аркашку, ничего уже не изменишь… Странно, но даже злоба на него остыла, и уже не хотелось «играть в гестапо» и отводить душу.

Брынь первый заметил в глазах шефа непривычную по прошлым временам тоску. И удивился. Потому что злость он в этих глазах видал, ненависть тоже, настороженность и подозрительность наблюдал, а вот тоски — еще не видел. Еще больше он удивился, когда Шкворень сказал:

— Мочите их по-быстрому. Ему в лобешник, Райке в затылок. Вон там вроде люк есть в полу. Спихнем туда.

— Не понял… — вскинул брови Брынь. — Ну, ему, стукачу хренову, еще понятно. Раз обещал быстро — фиг с тобой. Но бабенку-то зачем валить, не попользовавшись?! По-моему, ты ее всю дорогу морально готовил. Что с тобой, кореш? Мадемуазель Импотенция посетила? Извини, но помнится, ты народу кайф обещал?!

— Я тоже, братан, настроился… — пробухтел Пан Зюзя. — Побаловаться чуток.

— Ничего, с Дуней Кулаковой побалуешься…

— Обижаешь, командир… — почти с угрозой произнес Брынь. — Серьезно обижаешь! А я ведь не дурак, могу скумекать, что ты теперь на волоске висишь… Не простят тебе Крюка-то!

— Ты теперь никто почти что… — произнес Зюзя, немного поторопившись с выводами. Шкворень был еще очень даже «кто».

— Что ты сказал, падла?! — процедил он, придвинувшись к обидчику вплотную. Тот понял, что нарвался, но успел только глазами хлопнуть.

Бац! — кулак Шкворня, помноженный на девяносто шесть кило живого веса, вложенных в удар, на совесть долбанул Зюзю снизу вверх под подбородок. Клацнули зубы, и жирноватый детина, в котором тоже под сто кило было, ошарашенно растопырив лапы, мешком полетел на цементный пол и шмякнулся на спину.

Вообще-то, при нормальных условиях после такого, как говорят ученые люди, «педагогического взрыва», бунт на борту должен был прекратиться. Но Шкворень как-то не учел, что имеет дело с тесно сплоченной бригадой, которая состоит из ребят по тридцать с лишним лет, проживших, можно сказать, в одном дворе и уж точно на одной и той же улице, где они постоянно всех, кого хотели, метелили. За их плечами был не один гектолитр совместно выпитой водки, не одна дружно трахнутая девка, а число драк, в которых они всей кодлой участвовали, вообще счету не поддавалось. Да, они еще при Хрестном считали Шкворня большим человеком и уже тогда его побаивались, хотя он был простой шестеркой, если сказать честно. Даже какой-нибудь Шмыгло мог его за водкой сгонять или безнаказанно облаять. Само собой, что в последние месяцы, когда Шкворень столь быстро возбух в родном городе, Брынь и вовсе ходил на задних лапках. Но… Не зря же латиняне придумали эту печальную поговорку: «Sic transit gloria mundi».