Кресла-корзины были расположены посредине в три полукруга. Они висели в воздухе наподобие качалок. Непонятно, на чем они держались: никаких подставок или подвесок не видно.

Люки захлопнулись, внутри громады корабля раздались невнятные шумы; загудело, защелкало и запищало. В салон из нескольких овальных отверстий поползла шипучая пена. Она заполнила все пространство, окутала наши тела и корзины.

Не знаю, сколько времени продолжался полет. Я не понял, спал я или бодрствовал. Послышался знакомый свист — пена схлынула. Последние голубоватые хлопья с шипением таяли на одежде, на креслах, на полу и в сборках занавеси, скрывающей окно-иллюминатор. Нечеткий лунный свет лился с потолка, фигуры людей, видящих в качалках-корзинах, были плохо различимы. Что-то показалось мне странным. Я не понял, что именно. Все зашевелились, заерзали, оглядывая друг друга в полумраке.

— Хорошо бы прибавить свету. — Это сказал Итгол.

Свитер сидел на нем необычно, будто не на живом человеке, а на огородном пугале — мешком не по росту. Да и весь он сильно усох и съежился в своем кресле.

На потолке в центре салона загорелся свет. В никелированном подлокотнике я увидел отражение чьего-то поразительно знакомого лица, нисколько не похожего на гипномаску земтерянина. Я не сразу сообразил, что это мое собственное лицо, каким оно было прежде.

— Привет, старый хрыч, — сказал я своему отражению, и оно расплылось в великолепной ухмылке.

С моей стороны было неосмотрительно производить резкие движения — тело выскользнуло из кресла, я беспомощно закувыркался в невесомости. Одиннадцать других пассажиров, с совершенно незнакомыми лицами, наблюдали за моими потугами в воздушной акробатике. Мне все же удалось пойматься за лямку кресла и втащить свое тело в распахнутую корзину-сидение.

Вначале нужно потихоньку осмотреться и осмыслить: что же случилось, почему я очутился в окружении незнакомых людей?

Соседка, судя по свитеру, была моей невестой — Либзе. Во всяком случае, свитер принадлежал ей.

Итак, по порядку: мы стартовали с Земтера и прибыли… Куда прибыли? Да и был ли старт? Слишком мало времени прошло: такое ощущение, как будто я вздремнул часок, не больше. Впрочем, судить по этому, сколько протекло времени, нельзя. Во всей истории со мной, которая началась там, в горах, время ведет себя странно. Буду принимать во внимание одни факты: мы находимся в невесомости, я утратил гипномаску — у меня свое прежнее лицо, вокруг незнакомые люди — узнаю только их свитера. Стоп, стоп! Я оглядел себя: рисунок на моем свитере не изменился — точно таким он был на Земтере. Стало быть, я вижу тех же самых людей, только без гипномасок. Значит, наш корабль в самом деле находится на таком расстоянии от Земтера, где влияние гипноцентра уже не сказывается.

Видимо, остальные тоже переваривали все это: молча оглядывали друг друга. Из всей компании только двое, мужчина и женщина, почти не изменились — остались такими же красавцами, какими были на Земтере. (Кстати, женщина была моей невестой). Впрочем, если приглядеться внимательней, кой-какие отличия можно найти и у них. Либзе сидела в кресле рядом с моим, и мне было хорошо видно ее. Нельзя сказать, чтобы она выглядела полной, но ее формы были довольно пышными — покруглее и пообъемистей, чем у гипномаски. Тип лица почти соответствовал стандарту. Ее спокойное и красивое лицо выражало полное согласие с этим миром: никакие неожиданности не в состоянии поразить ее, вывести из равновесия. И еще одна особенность мне она показалась странной — ей была свойственна этакая естественная, без малейшего признака наигранности женская стыдливость. Качество, на мой взгляд, для земтерянки совершенно излишнее: при тех отношениях, какие установились на Земтере между мужчинами и женщинами, ни о какой стыдливости не могло быть речи. Видимо, природа случайно сохранила внешние признаки давнего качества как напоминание о позабытых временах, когда люди еще имели возможность свободного выбора.

На свитере у мужчины по груди шли горизонтальные полосы — это был Герий. Жуткая мускулатура распирала его одежду, стоило ему чуть шевельнуться — бычьи бицепсы перекатывались под свитером. У него в самом деле красивое лицо — этакая мужественная красота. Только вот чересчур апатичный и недоуменный взгляд придавал ему глуповатое выражение.

Хотя я не мог знать, как в действительности выглядят Итгол и Игара, их обоих я узнал сразу — не нужно было и свитера разглядывать. Игара невысокая и щуплая, в ее лице проглядывало что-то обезьянье — много мимики, быстрая смена настроений. Она то ли готова была рассмеяться, то ли просто недоумевала: где она и что случилось? С Итголом она не разговаривала, только переглянулась. Они и прежде понимали друг друга без слов. Мочки ушей у Итгола оттянуты книзу, они как подвески болтались по обеим сторонам его крупного негроидного лица. На голове курчавились короткие и седые волосы, грубые на вид. Он далеко не молод. Большие, слегка вытаращенные глаза с живостью перекидывались с одного предмета на другой. Он напомнил мне длинноухих с острова Пасхи.

Несколько минут все внимательно приглядывались друг к другу. Первым заговорил Итгол.

— Ну-с, распоряжайтесь — мы ваши гости, — обратился он ко мне. — А что касается этого, — он как-то небрежно обмахнул длинными пальцами свое лицо, — понемногу привыкнем.

Он сорвал с себя ладанку, подвешенную на шнурке.

— Здесь эти штуки не нужны, — сказал он, и отшвырнул ее. Металлический жетон медленно описал параболу, ударился о потолок и поплыл книзу.

Жест Итгола оказался заразительным. Мы все посрывали ставшие ненужными гипноизлучатели. Одна только Либзе не поддалась общему порыву: спокойно сняла шнурок с шеи, но не швырнула, а тихонько положила в кресло рядом с собою. У нее было такое выражение, словно она тут же и позабыла про ладанку. Пышный румянец стыдливости, бог весть отчего, вдруг окатил ее щеки и приоткрытую грудь.

Я подобрался к иллюминатору, отдернул штору. В межзвездной тьме обрисовался силуэт громадного тела. На его поверхности, будто брызги, раскиданы зеленые и синие огоньки. Я подумал, что вижу стартовую площадку Карста, но, хорошенько присмотревшись, понял ошибку — за окном маячил обыкновенный шлюп. Роботы уже выдвигали из его чрева входной трап. Да и не смог бы наш корабль пристать сразу к астероиду — мы находились где-то в полумиллионе километров от него.

Я ощутил щемящую и сладостную боль, знакомую каждому, кому случалось возвращаться в родные места после долгой разлуки. Я и не подозревал, насколько прочно въелись в меня чувства мальчишки. Ведь места были родные ему, а не мне.

Скорей, скорей! Я лихорадочно разбирал кипу скафандров, сложенных в боковом отсеке кабины, и по одному вышвыривал их в салон. Я плохо рассчитывал движения, и пакеты со скафандрами летели не туда, куда мне хотелось, или же я сам не удерживался на ногах, а после с трудом возвращался на место.

Если бы скафандры не были такими послушными — стоило его разбросить, и он сам обволакивал тело, ползучие скрепы-замки зaщелкивались, где требовалось, — нам бы не удалось справиться с ними так скоро.

Я едва мог выносить последние минуты ожидания. А вдруг… вдруг ничего не окажется: ни Карста, ни камина. Как-никак прошли тысячи лет. Почему я так убежден, что все здесь осталось, как было тогда? (Я чуть было не подумал: «…Когда я был здесь в последний раз»). Но шлюпы-то на месте! Это ободрило: если целы шлюпы, должны быть и роботы, обслуживающие их, и вся станция — главная база. Почему же тогда на Карсте не сохранилось все, как прежде?

И все же мне было до жути тревожно.

Легкий свист кольца по натянутому шнуру под шлемофоном был еле слышен. Он напомнил что-то давнее и знакомое. Только я не мог сказать уверенно, знакомое мне или мальчишке. В голове все перемешалось.

Голубоватый свет прожекторов освещал наш короткий полет через бездну. То, что во все стороны разверзлась бездна, сознавалось непроизвольно: такой плотной черноты невозможно представить нигде.