— А что я подумал?

— Не знаю, что ты подумал, но «Рябинович» говорится через «я».

— Но, по-моему, звука «я» в этой фамилии нет…

— Да ты уши прочисть! Как это нет?

— Ну послушай: «Ра-би-но-вич»: где же тут «я»?

— Я не Рабинович, я Рябинович!.. — и так далее по кругу.

В солдатских сообществах, как уже приходилось наблюдать иным наблюдательным культурологам, часто закрепляются такие способы шутливого времяпрепровождения, которые никогда не наскучивают игрокам, воспроизводятся без устали при всяком удобном случае.

Тот же диалог с Рябиновичем — но только в исполнении Мамедова из третьей машины — Веселин Панайотов слышал ещё во дворе замка Брянск, перед погрузкой экспедиции в БТРы. Оттуда ему и запомнилась фамилия «Рябинович» с подробностями её белорусского произношения.

Впрочем, глядя на внешний облик Рябиновича — чернявого парня с характерным еврейским носом — всякую Белоруссию в один момент забываешь. Кажется, что это он сам, упорствуя в сомнительной версии широко известной фамилии, провоцирует Мамедова, Егорова и кто там ещё готов за компанию посмеяться.

От зрелища солдатского дуракаваляния Панайотову без перехода пришлось обратиться к картине самого злобного сарказма — на уровне высшего здешнего начальства.

Задержавшись у кучки рядовых, что подтрунивали над Рябиновичем, Веселин даже не заметил, как мимо него прошагал полковник, а вот попавшегося навстречу польского профессора проигнорировать не смог.

— Добрый день, — неловко поздоровался он, чуть не вжимаясь в берёзовый ствол. Пан только лишь взглядом показал, что его заметил. И взглядом — не очень-то милостивым.

Кшиштоф Щепаньски, как видно было по лицу, всё придерживал, берёг убийственные доводы к возвращению третьего БТРа, но наступил полдень следующего дня, а ожидание становилось всё более унизительным. Видано ли: начальника экспедиции и в грош не ставят, когда захотят, тогда и приедут…Уж кто-кто, а пан Щепаньски такого отношения ни от кого не терпел. И впредь учиться терпению явно не намерен — таков уж его тип решения вопросов.

Русский полковник чуть отстранённо прогуливался по периметру лагеря, когда непримиримый пан решительно заступил его путь.

— А скажите-ка мне, милейший, куда девались двое из моих людей, вверенные вашим заботам? — профессор с ходу форсировал голос и презрительно выпятил нижнюю губу.

Пан Кшиштоф — из тех начальников, которые признают за собой неотъемлемое право на взрыв. Зато и полколвник Снегов — из тех людей, от которых взрывная волна отскакивает рикошетом. Задумчивый полковничий взгляд безмятежно бродил по частоколу берёзовых стволов — и далеко не сразу отыскал на их фоне фигуру разъярённого профессора.

— Двое? И что за двое? — снизошёл Снегов до профессорских тревог.

— Те, которые ехали в пропавшем броневике! — процедил пан.

— Я догадался. Ваши двое — Зоран и Горан Бегичи, не так ли?

— Поразительная проницательность! — злобно похвалил Щепаньски.

— Но в упомянутом бронетранспортёре находится трое ваших людей. Судьба Горислава Чечича вас больше не волнует, я правильно понял? — и, не дожидаясь ответа пана Кшиштофа, полковник развернулся для прогулки в обратную сторону.

Столкнувшись с таким пренебрежением (а чего он ждал в ответ на свой оскорбительный тон?) профессор свирепо зыркнул по сторонам, и Веселину пришлось притвориться, что его внимание по-прежнему поглощено перипетиями с белорусской фамилией солдата. Не ахти как убедительно, зато вежливо. Аристократу Щепаньски стоило бы оценить.

Снегов удалялся, но пан Кшиштоф не дал ему так просто уйти. Постоял в оторопи с десяток секунд, потом нагнал (Панайотову показалось: сейчас как ударит!) и выкрикнул обвинение:

— Ваши действия преступны!

— Какие именно? — недоумённо обернулся Снегов.

— Вы самовольно изменили порядок движения машин!

— Да, я это сделал. И?

— Зачем вы это сделали? — Щепаньски даже зарычал.

— Из соображений боевой целесообразности, — невозмутимо молвил Снегов, — не иначе. Какому БТРу вперёд ехать, нам, военным, виднее.

А ведь чистую правду сказал, мысленно улыбнулся Панайотов.

— Пусть так… — профессор перевёл дыхание, его голос зазвучал веско. — Но вы подвергли опасности жизни участников экспедиции! Вы — не выполнили гарантий! Вместо безопасного движения колонной отдельные БТРы выполняли какие-то собственные задачи!

— Что вам знать о безопасном движении колонной?

— То, что расстояние между машинами должно быть меньше, чем сутки пути!!! — вот и пан Кшиштоф заговорил остроумно.

— В колонне? Пожалуй, — как ни в чём не бывало подтвердил Снегов.

Профессор Щепаньски заговорил о том, что за гарантию безопасности щедро заплачено, а безопасности так и нет. И преступным «мьюьтхантерам» ничего бы не стоило подорвать БТРы по одиночке, и той свинье, что напала, не составило труда тяжело ранить крупного словенского учёного.

О ранах у одного из словенцев Веселин Панайотов ничего не знал. Вероятно, и Снегов знал не больше, но скрыл удивление, пока Щепаньский повествовал о распоротом животе. Поляк завершил свою речь обещанием нажаловаться генералу Пиотровскому. Уж тот озаботится прекратить карьеру нерадивого брянского вояки, ведь раненый европеец чуть не погиб…

И тогда полковник спросил вкрадчиво:

— Откуда у вас эти сведения?

Хорошая машина этот БТР. По всякому бездорожью проедет. Однако, раненым далеко не позавидуешь, когда хорошая машина берёт препятствия. Тем более — тяжело раненым в живот. И тут Зорану Бегичу даже повезло: потерял сознание — и наркоза не надо. А капитану Багрову — тому повезло меньше: прочувствовал мужик каждую кочку. И геля заживляющего на капитанскую ногу не хватило, рана понемногу кровит через повязку. Вы уж извиняйте, мой капитан, опять гадская Европа устроилась лучше!

…Тю, что за трамплин среди дороги?

— Эй, Калинин! Не кирпичи везёшь!

Молчит. Не услышал.

Ну вот, опять сильно тряхнуло. Раненый капитан скрежетнул зубами, а иностранный учёный тихо застонал и чуть не скатился с сидения, к которому был неплотно прибинтован. Рана его всколыхнулась, но гель да бинты не пропустили внутренних органов наружу. Близнец Горан с Хрусталёвым вдвоём на силу удержали тяжёлое податливое тело. Погодин помог его плотнее закрепить. Всё, что в наших силах. Дальше — сами.

— Зоран чуть не упал, — с упрёком проговорил Горан. Вот сам бы и держал покрепче!

Сидение в башне у пулемёта нынче занял рядовой Мамедов, а место Погодина — рядом с ранеными. Только пусть не думают, что им это сильно поможет. Всё, что мог в полевых условиях — первую помощь — добрый Лёня уже оказал. Осталось всех благополучно довезти до больнички. В этом деле крайний — водитель Калинин. Доставить живыми — его задача. Дожить — задача пациентов.

— Воды, — приказал Багров. А прозвучало-то несколько жалобно.

Хрусталёв метнулся за кружкой.

— И Зорану, — попросил близнец-Бегич.

— Нет, Зорану нельзя, — возразил Погодин, — просто смочите ему губы, если пересохли. Кстати, где градусник?

Гаевский подал, объясняя:

— Капитан мерил.

— И сколько?

— Тридцать девять и два.

Конечно, лучше, чем комнатная. Но — многовато. Воспалительный процесс уже запустился у обоих, что-то дальше будет? То есть, ясно что: одному гнойный перитонит светит, другому — местное заражение.

По крайней мере, сыворотку от столбняка обоим вкололи — с этой стороны опасности не ждать. Конечно, и с самой сывороткой был риск — вплоть до анафилактического шока — но кто не рискует, того спрашивают, почему не сделал?

— Зорану хуже, — как-то даже робко молвил Горан. Ранение брата сильно поубавило у него уверенности. Но оттенок упрёка сохранился. Только лёгкий оттенок.

— Вы верно подметили, — согласился Погодин, — его начинает лихорадить. Разыщу-ка антибиотики.

Ага, малость просрочены… Ну, поглядим, как подействуют.