— Да я знал, куда ехать. Просто там долго, крюк получается, а у нас раненые. Вы сказали срезать, я и срезал. Думал, получится, а там, оказалось, эх… — ну самая чаща.

Водитель мямлит, изворачивается — и расплывается перед глазами радужными кругами. Усилием воли Багров снова собирает из этих кругов перепуганного Калинина, тычет в его плохо зафиксированный образ онемевшим пальцем и выпытывает:

— Так как ты теперь отсюда поедешь?

— Известно как, по дороге. А доеду до Мамилова ручья — поверну. Там лес редкий — по нему выберемся на Третий тракт. Ну, а уже оттуда…

— Оттуда уже и мне ясно, — прерывает его Багров и позволяет калининскому лицу расплыться до состояния разреженного облака. — Всё верно. Действуй.

Облако с облегчением уплывает. Зато другое облако — побольше, источающее запах медицинского спирта — укутывает капитана поплотнее в прохладные одеяла и зовёт спуститься через громовой люк внутрь твёрдого железного облака, на котором он всё это время сидел.

Облака вокруг быстро темнеют. Может, уже наступает вечер, но скорее — происходит перерождение лёгкой облачности во фронт грозовых туч, затягивающий небо над головой и землю под ногами. А из самой большой и тёмной тучи единственная молния навязчиво бьёт всё время в одну и ту же ногу.

Без искренне преданных делу энтузиастов нечего и соваться в этнографические экспедиции вроде нынешней, тем более — предлагать мутантам дружбу и содействие. А всё же, панове, важно помнить: мутанты для нас, а не мы для мутантов. Хотя самим мутантам этой подробности знать и не обязательно.

Братислав, Карел и Вацлав рассказали, как ходили поклониться следам мамонта — здесь неподалёку, между поваленных берёз. Пана Кшиштофа они частью позабавили, даже порадовали, но и — самую малость встревожили. Всё-таки господа антропологи не должны бы настолько удаляться от реальности, чтобы поклоняться одному из животных. Пусть даже реликтовых, воскрешённых мутацией.

Антропологи неисправимы. То они атеисты до мозга костей и всякие (даже правильные) религиозные идеи с порога отвергают, то ударяются в самые грубые гротескные суеверия. Их идолопоклонничество местами очень полезно, но может и вылезти боком. Пан Щепаньски единственно терялся в догадках, каким именно боком. Но скорее левым.

Пока же профессору вылезала боком его собственная несдержанность. И что на него нашло, когда ради красного словца он выдал полковнику Снегову сведения, почерпнуть которые мог только из телефонного разговора. А мобильные телефоны в России давно уже вне закона. Ещё с последней войны, когда мобильная связь применялась отважными предателями федерации для корректировки огня противника.

Полковник изящно закрыл тему с ранеными, да ещё отчитал начальника экспедиции за нарушение федеральных законов. А всего-то и стоило: подождать, когда эти раненые на самом деле прибудут. Правда, молча ждать, когда энергии так и рвутся наружу — тоже не лучшая тактика. Того и гляди, впустую перегоришь. И с приездом раненых устроишь полковнику лёгкий ветерок вместо полноценной бури.

Кстати, вот и они. Наконец-то. Издалека послышался гул дизельного мотора. Отставший БТР показался из-за плотно посаженных стволов хвойных берёз и вырулил к лагерю. С брони спрыгнул солдат и тут же кинулся докладывать полковнику Снегову — тот намедни надолго уходил вглубь леса, но тут как раз случился поблизости. И капитаны его тут же — оба оставшихся. Тоже подошли впервые разузнать о событиях, доложенных пану Кшиштофу почти что сутки назад.

Прочие солдаты с третьего БТРа засуетились, что-то (или кого-то) выгружая. Ага. А вот и раненые. Одного вынесли в позе сидя, другого в позе лёжа. В остальном — два равно бессознательных тела. Может, уже и бездыханных — даже издали скверно выглядят.

Интересно, а где Горан Бегич? Что-то он не торопится с докладом к своему начальнику. Ах да — вон он вместе с солдатами суетится у тела своего брата. Что ж, раз идёт такая суета, значит, раненые ещё живы.

Живы, но в опасности: могут в любой момент помереть.

Ну наконец-то придурковатый Горан оторвался от своего полудохлого близнеца и запоздало побежал к начальнику.

— Профессор! — выдохнул он. — Прошу вас… Необходимо как можно скорее выступать!

— Я правильно понимаю, — холодно отозвался пан Щепаньски, с прищуром оглядывая нелепую фигуру забывшегося картографа, — что вы сейчас пытаетесь отдать мне приказ?

Обжигающий холод в глазах профессора Щепаньски — вполне знаком и ожидаем. Горану бывало не по себе от такого взгляда, и когда-нибудь прежнее ощущение вернётся, но не сейчас, когда ему слишком жутко от другой напасти — той, что приключилась с беднягой Зораном.

— Прошу меня простить, пан профессор, — склонил голову Горан (автоматически, без чувства вины и подобострастия), — события с моим братом слишком сильно меня задевают. Зоран находится на грани жизни и смерти, он сейчас весь горит и нуждается…

— Горит?

— Речь о высокой температуре, пан профессор, — подошёл малозаметный Горислав Чечич, — извините, что помешал, здравствуйте.

— Здравствуйте, пан Горислав, не трудитесь объяснять то, что вполне по силам самому Горану, — прошипел пан Щепаньски, — и оставьте нас наедине, будьте любезны.

— Извините, — тихий македонец ретировался за ближнюю палатку.

А начальник экспедиции принялся допытываться, как обстоят дела с разведывательным заданием. Ну ещё бы ему не вспомнить.

— Плохо обстоят дела, — признался Горан, — задание оказалось невыполнимым. По пути нам не встретилось ничего, что могло бы явно свидетельствовать о пребывании мьютхантеров. Потому и на карту наносить как бы нечего…

— Вот как? — профессор выдал презрительную усмешку. — А вот Карел Мантл выявил большую наблюдательность. По его словам, в районе моста через реку Селезень — у мьютхантеров какие-то укрепления. Вы и их не заметили?

— Мы не переезжали через реку Селезень, — вздохнул Горан. — Только через Мамилов ручей — и то под конец пути. А реки не было. Видимо, нас везли по другим дорогам. И более чем кружным путём.

— Что ж вы позволили водить себя за нос? — процедил пан Кшиштоф с язвительной жалостью.

— У нас не было рычагов влияния на ситуацию, — пожал плечами Горан, — водитель бронетранспортёра подчинялся не нам.

— Я вижу, ситуацию полностью контролировали русские, — с этим обвинительным тоном пану Щепаньски к русским бы и обратиться, — я вижу, вы с братом стали пешками в их игре! И мне даже удивительно, — в голосе пана зазвенела свежая ненависть, — как они не заставили глупо погибнуть вас обоих. «Подложить свинью» — кажется, так выражаются эти русские?

— Да, у них есть такое выражение, — подтвердил Горан, — однако…

— Однако, русские подложили свинью и самим себе? — злобно осклабился профессор. — Не уберегли своего капитана? Да, меня это утешает. Вот только боюсь, не ваша с Зораном в том заслуга.

Нелегко разговаривать с человеком, который уверен, что всё заранее понял. Пана Кшиштофа так и распирало самодовольство от полноты информированности, которую — между прочим — сам Горан и обеспечил, когда украдкой звонил Грдличке и надиктовывал монологи о случившемся, не слыша ничего в ответ (из-за сломанной гарнитуры).

А вот теперь профессор Щепаньски готов слышать одного себя. И Горану, как обычно, трудно ему возражать. Но возразить нужно:

— Простите, пан профессор, всё было не совсем так…

Щепаньски от неожиданности замолчал, причём впился в переносицу Горана не сулящим ничего доброго взглядом. Мол, говори, если смелый.

— То есть, разведку нам они затруднили, это так, — немного сдал назад Бегич, — но со свиньёй вышла чистая случайность…

— Чистых случайностей не бывает, пора бы вам знать, — перебил пан Кшиштоф и снова замолчал.

— Свинью не «подкладывали»! — твёрдо сказал Горан. — Напротив, капитан Багров получил своё ранение, пытаясь спасти Зорана. Если бы не капитан, моего брата бы уже не стало. Для меня это очень важно, извините.