"Ну, как поживают твои латыши?"

Я сразу поняла, куда он клонит: родине нужно, чтоб я была латышкой...

И тогда-то я прохвостам не подчинилась, а теперь-то уж, когда наглоталась дерьма!..

Отвечаю ему с невинной улыбкой: "Почему ты решил, что я латышка?" Он как-то сразу посерьезнел и, вижу, стал бледнеть.

"Ну, как же, -- говорит, -- во-первых, ты Мария, во-вторых, ты Фридманс... И вообще ты голубоглазка, светлая, северных кровей..."

"Черта с два, -- отвечаю. -- Я Мириям! Марией да Манькой меня стали звать в окопах. Мириям -- библейское имя. Фридман в библии не встречается, но можешь не сомневаться... Тебя вытащила чистокровная еврейка..."

Генерал стал уж не бледным, а зеленым. Видно, невмоготу ему было, что его спасла чистокровная еврейка; как детям объяснить такое? Рюмка с водкой в его руке стала трястись. Произнес через силу:

-- Ну, ничего. Евреи тоже бывают хорошие люди...

Я по характеру человек взрывной. Если что, врежу, даже если потом и пожалею, что врезала... Но этого не пожалела. Ни тогда, ни сейчас. Нет у меня к нему жалости...

-- Э-эх ты, генерал генералович!.. Я тебя тащила через Неву, где смерть царила. Жизни для тебя не жалела, зачем?! Чтоб услышать сегодня вопль раненого антисемита? Если б это произошло сегодня, я б тебя не взваливала на свои детские плечи, а дала бы тебе пинок в зад, чтоб не отвлекал солдат от боя своими причитаниями. Нет, Валька, все! Хватит! Скольких ты оскорбил, вышвырнул с работы? От таких, как ты, и уезжают люди, платят непосильные деньги, голые уходят... И правильно! От вас надо пешком уходить, и я буду первая, кто в честь тридцатилетия Победы к чертовой бабушке!.. -Разрыдалась и выскочила на улицу. До вокзала брела, выла, как по покойнику. На улице подходили, спрашивали, что случилось.

-- К чертовой бабушке! -- кричала, если останавливали. Вернулась в Ригу и стала собирать бумажки для ОВИРа. Правда, тут одна история укрепила мое желание бросить все и уехать, куда глаза глядят. Поступала моя младшая дочка Лора в университет. Даже бумаг не приняли. "Мы, -- сказали, -- не готовим кадры для Израиля..." Выпихивали со всех сторон, мерзавцы!

Когда взяли Берлин, помню, немец меня на улице остановил: "Фрейлен, -говорит, -- вы еврейка?" Я отрезала грубо: "А тебе какое дело?" "Вы меня не поняли, -- воскликнул, -- и идет за мной. -- У меня жена еврейка. Я ее все годы прятал в бункере. Ее и троих детей. Хотите убедиться?" Я кивнула: да, конечно. Пошла за ним, от страха дрожу. Заведет, и чем-либо тяжелым по голове... А он еще с улицы кричит: "Мина, смотри, кого я привел!.." Вышла молодая, очень красивая женщина, вся седая... Торжественный обед устроили, соседей, которые помогли им уцелеть, позвали, бункер показали. Такой бункер только немец мог построить. С паровым отоплением и душем...

Вспомнила я того немца, и думаю: победили их, а кто фашист, он или генерал Арсеньев? Нет, надо бежать.

В Бресте из-за меня поезд задержали. Обнаружили полную сумку наград. Отобрали. По поезду слух пошел: брильянты обнаружили... Вдруг бежит солдат, ведет к майору-пограничнику. Глядит майор на россыпь медалей и с гневом говорит: как это я могла, герой войны, заслуженный человек, ехать в Израиль?!.. Видно, прочитал он дарственную надпись от автора на книжке: "От Невы до Эльбы": "Герою-разведчику Марии Фридман"... И так далее...

Выдирает он эту страницу с дарственной надписью, мнет в руке, говорит: такую надпись пропустить не могу. "И оригиналы наградных документов сдайте!" Я сдала, конечно, тем более, заранее копии подготовила.

Продолжает он про Израиль: мол, как я могла опозорить честь разведчика. "... В страну, которая с нами воюет!.." Три раза он это повторял. Я не выдержала: "Израиль с вами не воюет. Это вы с ним воюете. В одни ворота игра". Он рот раскрыл, а я замолкла. Зачем я буду распинаться, что еду не в Израиль, а к дочке в Канаду... Ушла в вагон, следом бежит солдат, отдает все оригиналы наградных документов. Майор, говорит, приказал все вернуть! "А где страница книги с надписью "герою-разведчику?" -- "Не могу знать!".

Так! Не отдали дарственную надпись. Застыдился служивый. Всю дорогу думала об этом. Стыдно стало мужику, что уезжают те, кто кровь за Россию проливал...

Говорят, что в России существует еврейская проблема. Нет еврейской проблемы! Есть еврейская беда! Существует русская проблема, арсеньевщина. Если на чем шею сломают, то на ней...

И. ГАСКО

"СЛОВО ПРЕДОСТАВЛЯЕТСЯ АДВОКАТУ..."

В моей львовской квартире прозвенел телефонный звонок. Взял трубку. "С вами говорит Шевчук!" -- слышу. Голос начальственный. Кто такой Шевчук, понятия не имею. "Не знаете меня? Я -- начальник треста "Укрзапликерводка"... Очень хотим с вами встретиться..."

Я занят в большом процессе. Что мне, адвокату, к тому же человеку почти непьющему, эта "...ликерводка"? Отвечаю сухо, что по пятницам у меня прием в юридической консультации, могут записаться...

-- Нет! Нет! -- воскликнула "ликерводка" весьма энергично, -- речь идет об очень важном и тонком вопросе! Не могли бы вы прийти в наше управление? Здесь, во Львове. У нас есть Львовское отделение... Очень просим!.. Нет, по телефону не можем. Разговор не телефонный!..

Заинтриговали. Прихожу в их офис. Меня ждут три чем-то взволнованных человека. Здоровущий, как медведь, мужчина в армейском кителе протягивает руку. "Таким я вас и представлял", -- говорю Шевчуку и замолкаю на полуслове. Это Плахов, главный инженер. Шевчук стоит рядом. Молодой, с ранней сединой. Плечи неширокие, голубоглазый, как девушка. Таким начальника "Главликерводки" не представлял. А вот третий, фамилию которого забыл, был, пожалуй, предсказуем. Страшно костляво-худой, как из Освенцима, еврей с орденскими планками в шесть-семь рядов на кителе. Еврей во Львове почему-то не торопится следовать примеру снявших свои планки.

-- "Это, увы, предсказуемо", -- сказал я самому себе, приготовившись слушать.

Лучшим директором в их системе был директор ликеро-водочного комбината в Шпанове Виктор Степанович Степанов, рассказывал Шевчук.

"Возможно, он лучший не только в нашей системе!" -- Плахов улыбнулся горестно.

"И вот теперь его арестовали..." -- продолжал Шевчук. Возбуждено дело о служебных злоупотреблениях, хищениях...

Это было хрущевское время. По всей стране шли громкие процессы "об экономическом вредительстве", как их теперь называли. Стреляли и хозяйственников и валютчиков, так что ничего удивительного не было в том, что такой процесс предстоял и в Ровно. Знаю я и Шпановский завод возле Ровно. До войны он принадлежал князьям Любомирским, это было их сотым угодьем. Приобретя его, князь воскликнул: "Теперь сто, ровно!" Так, по преданию, и назвали город князя Любомирского: Ровно. Места богатые. Леса неоглядные.

-- Особенность процесса, -- заметил Шевчук вполголоса, -- особенность и трудность в том, что за обвинением стоит первый секретарь Ровенского обкома товарищ Чучукало... Засудить нашего лучшего директора хочет он. Лично!

Теперь-то, казалось мне, все ясно. Поэтому им так нужен львовский адвокат. Из соседней области. Никакой адвокат из Ровенской области против "своего" секретаря обкома пойти не может. Он тут же полетит из коллегии защитников. В лучшем случае. А то и дело возбудят... Нужны варяги.

Я был "храбрый заяц". Так меня называла моя жена. Я брался за сложные дела. Пытался довести их до победного конца, обжалуя несправедливые приговоры и в Киев, и в Москву. Не боялся "портить отношения" с влиятельными людьми. Я был храбр вовсе не потому, что был храбрее других адвокатов. Была этому другая причина, которую осознал в полной мере гораздо позднее.

Я не был до войны советским гражданином. Окончил университет в Варшаве.

Разбойные процессы тридцать седьмого года, заморозившие советскую адвокатуру на долгие годы, прошли мимо меня. Конечно, я слышал об этих процессах. Даже читал о них. Но они, фигурально выражаясь, не лежали на моих плечах. Не давили на меня свинцовой тяжестью, как на моих советских коллег. Порой я шел по минному полю, не догадываясь, что подо мной минное поле. Я верил в торжество Закона. По крайней мере, в том объеме, в каком он мог торжествовать в Польше Пилсудского, где массовых бессудных расправ, подобных московским, не было. Во всяком случае, не помнил. Думается, во многом я и обязан этим обстоятельствам своей известностью "храброго адвоката... "