– В асагимадару превратилась! Видите, какая красивая… – Лицо Асая немного посветлело.
Асагимадара, точно такая же, какую мы совсем недавно видели в коллекции, легко порхала, сверкая на солнце изящными, только что раскрывшимися крылышками. Она действительно была хороша. Мы изумленно замерли и некоторое время любовались ее свободой, радостью и совершенством формы.
Асай смотрел на нее не отрываясь. Его глаза блестели.
– Прелесть! Какая прелесть! Я и не подозревал, что Мари может быть такой соблазнительной… – бормотал он.
– Говорят, все женщины ведьмы, но… – сказал Тадзима, оборачиваясь ко мне.
Я не стала его слушать.
Еще одна женщина-жена превратилась в бабочку… Я стою посреди залитого вечерним солнцем цветущего луга. Вокруг летают бабочки. Их тысячи, сотни тысяч. Во мне что-то шумит, как морской прибой… Я застыла, чтобы Тадзима не услышал этого шума… Восторг, тот давний, испытанный в детстве… Нет, нет, он никогда не повторится… Но нечто похожее на него начало во мне зарождаться.
Забыв о пашем присутствии, Асай забегал по комнате – вслед за порхающей бабочкой. Его голос вдруг стал хриплым и прерывистым, словно он задыхался от страсти.
– Мари, Мари!.. – повторял Асай. – Дорогая моя, я все понял, ты права, права!.. Только не покидай меня, не улетай от меня! Я не могу без тебя, теперь не могу…
Мы с Тадзимой молча вышли и у дверей распрощались. Еще секунду назад мне хотелось поскорее остаться одной, но сейчас, переступив порог своей пустой квартиры, я почувствовала приступ нестерпимой тоски. Помню, до замужества, когда я жила в маленькой тесной комнатенке, меня однажды охватила такая же острая тоска. Проводив Тадзиму, я тогда присела к столу и, уронив голову прямо на огрызки фруктов, разрыдалась. У меня не было сил даже убрать посуду. Хотелось только одного – плакать, плакать. От безысходности, от жалости к себе, Тадзима снова ушел, так и не посмев прикоснуться ко мне. Сколько раз я мечтала сама раскрыть ему объятия, но все не могла решиться. Очевидно, я бываю смелой и свободной только во сне. Что же меня удерживает, что сковывает с такой силой, что я даже шелохнуться не могу?…
Вдруг я вспомнила недавние слова Тадзимы: «Может, ты не поймешь, что со мной творится, но…» Никогда он не говорил таким серьезным тоном. Но лучше бы он теперь молчал. Теперь уже поздно. Я жена Саймуры, и только Саймура может мне помочь. Тадзима трус. Когда-то я мечтала, что он разобьет мой кокон, но он не сделал этого. У него хватает смелости только на то, чтобы наносить мне жестокие уколы, вонзая иголки в неуспевшую окончательно затвердеть оболочку. Но это же очень легко – колоть другого. Для развлечения, или из любопытства – посмотреть, что будет, или просто от нечего делать. Любовь тут ни при чем… Я почувствовала, что вновь занялась своим коконом. Я ремонтировала его, восстанавливала. Хотела создать новую, более прочную оболочку. Чтобы скрыть полученную рану, чтобы замаскироваться ещё более надежно. Неужели у меня нет других способов обрести душевный покой? Неужели мои раны всегда будут служить материалом для реставрации кокона? Значит, мне так и не суждено вырваться на свободу? Не суждено превратиться в бабочку и познать чистую, светлую радость?… Чтобы отделаться от этих тревожных мыслей, я с еще большим рвением отдалась сооружению моего кокона.
Был уже конец августа, а жара не спадала. Каждый день больше тридцати градусов. И никаких намеков на дождь. Говорят, такой жары не было за последние восемьдесят лет.
Я почти нигде не бывала, целыми днями сидела дома. Но до меня доходили слухи, что почти все жены в нашем доме превратились в бабочек. Я не выходила, потому что боялась сочувствующих и осуждающих взглядов. Люди стали бы говорить: «Смотрите, вот женщина, которая не превратилась в бабочку».
…Почему вы не стали бабочкой? Из принципа?…
…Это работа вам мешает? Невозможно писать и одновременно вести образ жизни бабочки?…
…Вы никогда не хотели превратиться в бабочку?…
До замужества мне тоже часто задавали бестактные вопросы:
…Почему вы не выходите замуж?…
…Вы принципиально против брака?…
…Что для вас важнее – работа или замужество?…
…Неужели вам совсем не хочется выйти замуж?…
А теперь я сама задавала себе вопрос: почему я действительно не могу превратиться в бабочку?
И, отвечая на вопрос, твердила: потому, что я есть я! Я женщина, а не бабочка. Но настоящая ли я женщина – вот что главное. Ведь все живут легко и просто, радуются, порхают. Нет, я не женщина! Из-за этого все мои печали. Недостаток смелости, скованность. А. муж посмеивался, говорил, что у меня неврастения.
– Зачем тебе превращаться в бабочку?… Что касается меня, то мне ты нравишься именно такой, какая есть. Ты терпеливо и с прилежанием занимаешься своим делом, обладаешь здравым смыслом… Конечно, я могу понять» что тебя мучает, но на этот счет мы ведь договорились – ты абсолютно свободна в своих поступках. Я ведь не для этого на тебе женился, просто мне казалось, что семейная жизнь даст тебе душевное спокойствие и упорядочит твой быт. Если теперь тебя такой союз не устраивает, пожалуйста, выйди замуж за кого-нибудь другого, я возражать не стану. А если хочешь, оставайся моей женой, что ж, я повторяю еще раз – твоя женская свобода ничем не ограничена. Так что действуй, нельзя же все время себя обуздывать!
Потом муж рассказал мне про сороконожку, заболевшую неврастенией. Об этом он прочитал в одной книге.
– Жила-была сороконожка. Ходила, бегала, забот не знала. Но однажды задумалась, с какой ноги надо ходить, и пришла в такое смятение, что опрокинулась на спину и беспомощно задрыгала всеми сорока ножками… Ты сейчас очень на нее похожа.
Я не засмеялась, даже не улыбнулась. Он прав, только я не сороконожка, а личинка, тщетно старающаяся вырваться из кокона. Наверно, я ничего другого, кроме как свивать кокон, не умею. Очень уж мне хочется скрыть все свои болячки от посторонних глаз. Никто никогда не увидит, как я мучаюсь за толстыми стенками. Я могу кричать в голос, звать на помощь, все равно меня не услышат.
В последнее время муж стал возвращаться домой поздно. На него нашло творческое вдохновение, и он засиживается в ателье чуть ли не до ночи. Он полон сил, свеж, бодр. Раньше с ним такого не бывало. Наверно, в жизни каждого человека наступает период, когда он работает с наибольшей отдачей. На… только ли в работе дело?
По вечерам я теперь сижу одна, жду, когда вернется муж. Писать нет сил, да и не хочется. В ушах все время звучит наивный, ясный смех этой девочки. Юми. Перед глазами порхают бабочки асагимадары… Бабочки… Я, как ни старалась, не могла от них отделаться. Чтобы хоть немного забыться, попробовала пить и постепенно приучилась. Виски – ужасная гадость, но, когда я пью, у меня поднимается настроение. Нити кокона начинают разматываться, я делаюсь свободной, ощущаю физическую и душевную легкость. Удивительное это чувство – свобода! Мне кажется, я могу совершить все, могу превратиться во что угодно. Стать бабочкой очень легко… Стоит мне протянуть руку, и я коснусь сверкающего, переливающегося всеми цветами радуги счастья…
Я и не заметила, как наступил и подошел к концу сентябрь. В моей жизни не произошло никаких изменений. Пьесу я так и не смогла написать. Порой я брала тетрадь с заглавием «Сезон бабочек», вертела ее в руках, произносила вслух эти два слова. Интересно, о чем я тогда собиралась писать? А ведь должен был получиться шедевр, это я отлично помнила.
Однажды вечером после захода солнца резко похолодало и муж вернулся домой раньше обычного. Увидев, что я пью виски, он помрачнел.
– Хватит тебе пить, ты уже достаточно пьяная! – «Саймура хотел отобрать у меня стакан.
– Оставь меня в покое!.. Принеси лучше воды. Впервые в жизни я возражала ему, почти приказывала.
Это, кажется, немного удивило его, но он молча пошел на кухню за водой.
Еще чуть-чуть, еще совсем немного, и сверкающее, лучезарное счастье… Вот сейчас, сейчас… Оборвется последняя ниточка и… Нет, не получается… Надо… что надо?… Ах да! Надо еще выпить… Я залпом допила виски. От пылающей жидкости, разлившейся по всем моим жилам, кровь забушевала, зашумела, и у меня возникло предчувствие, что ночью что-то случится.