– Я бабочка!.. Я бабочка!..

Мое тело продолжало пылать.

– Обними меня!.. Подари мне радость…

Тадзима поднялся, попытался уложить меня в постель:

– Успокойся! Ты же совсем пьяная.

– Не хочу! Я свободна! Бабочки никогда не лежат смирно! – откинув одеяло, которым он меня укрыл, я выпорхнула из постели.

Когда я раскинула крылья и попыталась обнять Тадзиму, он так испугался, что мне стало его жалко.

– Прости меня, я виноват… Пусть останется между нами то, что сейчас случилось… Не рассказывай никому, ладно? Это же пустяк! Право, сущий пустяк. Завтра ты все забудешь…

Пробормотав эти нелепые слова, он ушел, вернее убежал.

Как только я осталась одна, комната вдруг стала неприветливой, как ледяная пустыня. Куда делось золотое сияние? Я почувствовала озноб.

Холодно, ужасно холодно… Но почему у Тадзимы было такое печальное лицо? Может, он подумал, что, превратившись в бабочку, я упорхну от него? Ах, глупенький, глупенький!.. Впрочем, нет, не то. Он сказал, что виноват передо мной и что завтра я все забуду. Это уж слишком! Как он посмел бросить меня здесь одну и уйти?… Я не могу, не могу без радости!

Да, теперь я не смогу жить без обжигающей радости, без тепла и света. У меня ведь больше нет кокона, который защищал бы меня от печали и холода.

Собравшись с силами, я взмахнула крыльями и запорхала по комнате. Мне было невмоготу оставаться на одном месте.

Хочу света! Жарких согревающих лучей! О-о, подарите мне радость! Неужели не найдется никого, кто подарит мне радость?… Холодно, холодно!..

Но почему мне так холодно? Ведь я только-только родилась заново – для новой жизни. Для той самой жизни, о которой я столько лет мечтала. Я бабочка, бабочка! Но где же легкость, где радужные краски?

Мир был серым, как прежде. И я по-прежнему была одна-одинешенька в этом сером мире. Может быть, потому, что сейчас ночь?

Наступит утро, и все будет хорошо. Нежное сияние зари, теплые лучи солнца придадут мне новые силы. А ночью все спят. И бабочке надо спать. Сложить крылышки и прикорнуть где-нибудь в тени густой листвы. Интересно, какие сны снятся бабочкам? Трепещут ли порой во сне их крылья, как бы требуя чего-то, ища чего-то?… Да, конечно, и в безмятежном сне бабочка жаждет радости, пламенеющего света, ослепительных красок. Пламя вспыхнет завтра утром и воспламенит меня. Завтра начнется моя новая жизнь, и тогда…

Вследствие высокого давления на континенте массы холодного воздуха устремились в Японию. Утро было холодным до дрожи. Слишком холодным для конца сентября. Кэнкити Саймура не сомкнул глаз всю ночь и встретил рассвет, сидя на стуле.

Когда он вчера – посреди ночи – вернулся домой, его жена Сатоко лежала на полу в наполовину снятой ночной рубашке.

Увидев мужа, она вскочила и бросилась к нему со словами: «Обними меня, дай мне радость!» Он подумал, что Сатоко пьяна, но это было не так. Она смотрела куда-то сквозь него пустыми глазами и без конца повторяла: «Я бабочка!.. Я бабочка!..» Было совершенно очевидно, что у нее помутился рассудок.

Саймура позвонил знакомому врачу, посоветовался с ним, и они решили немедленно положить ее в больницу. Врач, несмотря на ночное время, сам приехал за ней на машине вместе с медицинской сестрой. Саймура попросил жену переодеться, но она наотрез отказалась. Он просил, умолял – ничего не помогло. Ему пришлось посадить ее в машину в ночной рубашке. Потом он вернулся домой.

В последнее время Саймура замечал, что жена нервничает, но не придавал этому большого значения. Сейчас он горько раскаивался, что проглядел начало ее болезни. Саймура подошел к письменному столу жены и взял тетрадь большого формата.

На обложке было выведено «Сезон бабочек». Пару месяцев назад Сатоко сказала, что пишет пьесу под таким названием. Интересно, что у нее получилось. Он раскрыл тетрадь и удивился, увидев не пьесу или хотя бы ее план, а страницы, сплошь исписанные аккуратным почерком жены. Может быть, вместо пьесы она писала роман?

До сих пор Саймура считал себя не вправе вмешиваться в работу жены, но сейчас решил прочитать, что она написала. Возможно, рукопись поможет вскрыть причину ее болезни. Это походило скорее на дневник, чем на роман. Но дневник странный, болезненный, где действительность переплеталась с дикой фантазией. Саймура был поражен, с каким упорством она писала этот абсурд.

Чем дальше он читал, тем сильнее росло его удивление. Тадзима этим вечером не мог быть здесь. Тадзима был в баре, куда Саймура поехал по вызову Юми. Он выглядел очень растерянным и сказал, что не знает, как утихомирить вдрызг напившуюся девчонку. Вдвоем они кое-как с ней справились и отвезли ее домой. После этого Саймура, не задерживаясь, поехал к себе.

Вероятно, приход Тадзимы – всего лишь иллюзия, созданная больным воображением, распаленным неосуществившейся мечтой. Саймура не знал во всех подробностях отношений Сатоко с Тадзимой, но отлично знал характер своего племянника – он не способен на такую бешеную страсть. Если бы Тадзима любил Сатоко, ему, Саймуре, не надо было бы на ней жениться. Как глупо, как горько все обернулось! Он искренне хотел сделать счастливой эту женщину, ужасно одинокую, робкую, изнывавшую от работы, к которой не лежит душа, растрачивавшую способности на ремесленные литературные поделки, измученную повседневной борьбой за существование. Хотел дать ей материальное благополучие, покой, тихую радость, а вместо этого причинил ей столько боли. Но внешне Сатоко всегда казалась безмятежной и вполне довольной жизнью. По ночам спокойно спала в его объятиях и никогда не требовала большего. Ему и в голову не приходило, что она глубоко несчастна, что эту женщину, такую скромную и кроткую, сжигает страсть. Должно быть, за долгие годы одиночества она привыкла глубоко прятать свое отчаяние и жить тихо, словно гусеница, стараясь ничем не досаждать окружающим.

Ах, если бы он узнал об этом чуточку раньше! Он сказал бы ей: «Сатоко, ты должна быть счастлива, что ощущаешь себя гусеницей. Ведь гусеница, несмотря на кажущуюся серость ее существования, может наслаждаться всеми красками и звуками мира, может тайно томиться я сгорать, может видеть прекрасные сны. У нее есть самое главное – надежда. А что такое бабочка? Мгновенная вспышка жизни, искра, которая, едва вспыхнув, угасаем и за этим ничего – ни надежды, ни мечты.

Но ты очень хотела стать бабочкой. Потому что ни творчество, как таковое, ни творческое отношение к жизни не давали тебе радости. Ты хотела жить единственно ради того, чтоб хоть на миг ощутить жизнь. Что ж, в конце концов ты добилась своего – стала бабочкой».

Саймуре было жаль жену. Он представлял, как она металась между ним и Тадзимой в поисках того, что никто из них не мог ей дать. Она, забившись в свой кокон, ощущала только себя и свое одиночество. Но ведь все мы постоянно испытываем то же самое. Каждый из нас живет в своем собственном мире и не может вырваться из этого мира. Кто-то сказал, что каждый человек обречен па вечное заключение в одиночной камере, именуемой собственной кожей… Сатоко, глупенькая!.. Она не понимала, что ни муж, ни Тадзима и никто другой не в состоянии помочь ей выйти из ее одиночной камеры. Может быть, она справилась с этой задачей своими силами? Наверно. День изо дня с неизменным упорством создавая себе иллюзию, она наконец оторвалась от реальности и, кто знает, возможно, обрела счастье.

Саймуре вдруг стало казаться, что он неправильно поступил, поместив жену в больницу. Конечно, он хотел сделать, как лучше, но… Она ведь жаждала духовной близости с ним. Радости. Он сомневается, что сможет дать ей и то и другое в полной мере, и все-таки никто, кроме него, вообще ничего не даст ей. Он будет заботиться о ней, будет рядом с ней. И Саймура подумал, что даже приятно жить в уединении с помешавшейся женой, вообразившей, что она превратилась в бабочку.

Он заполнит всю комнату цветами. Создаст мир, который будет принадлежать только им двоим. И начнется их новая жизнь.